Юбилей

Леонид Леонидович (Леон, как немного иронично называли его близкие) ехал на юбилей родительницы со смешанными чувствами. С одной стороны, его радовала предстоящая встреча с обширным и дружным семейством. Но, вместе с тем, он ощущал некоторое саднящее душу беспокойство от предчувствия ожидающей его порции колкостей, которых невозможно было избежать. Прекрасно зная изощренную способность своих дорогих родственников «покусать друг друга за мягкий живот» при всяком удобном случае, твердо полагая, что таком образом поддерживают у реципиента состоянии алертности, он внутренне приготовился к полушутливому словесному поединку, ибо ему как «старшенькому» – доставалось более всех.

Самой невинной была привычка единоутробных напоминать ему о нескольких его неудавшихся браках. Предаваясь воспоминаниям о тех или иных семейных событиях, они ехидно приговаривали: «Помнишь, Леон, это случилось, кажется, две жены тому назад?».

Порой, и маменька – не отличающаяся патологическим чадолюбием – умела приложить не хуже братцев: «Дорогой, я тут вещички в старинном сундуке перебирала, нашла твою темно-синюю рубашку с люрексом. – Начинала она тоном невинной слушательницы Бестужевских курсов, – рука, поверишь, не поднялась выбросить! Ее еще Оленька шила…, такая рукодельница была твоя первая жена, ты при ней был одет прямо-таки с вызывающей роскошью! Ну, да, конечно, она могла себе позволить держать тебя этаким франтом, ведь ее родительница служила проводницей поезда «Москва-Пекин». Может, еще поносишь? На фазенде, к примеру. Крепкая вещь, новая, практически…, а, сколько в нее вложено подлинной заботы, любви!».

«Шутить изволите, пани? Теперь даже в гараж такие реликтовые шмотки не одевают, голимая синтетика, в ней же сопреешь…, выброси на помойку, или бомжам подари…, – беззлобно парировал Леонид Леонидович, и его естественно-равнодушный тон сразу гасил лукавую искорку в глазах матушки, рассчитывающей на более агрессивную реакцию. – Хотя, когда я по утрам глажу свои дорогущие брюки, неизменно сожалею, что старый, добрый кримплен вышел из моды, до чего же была удобная в носке ткань! Постирал, стряхнул – одевай и иди, хоть в пир, хоть в мир, хоть в добры люди, а все эти «Cerruti 1881» мнутся – не успеваешь до работы доехать!».

«Бедный мальчик! – Тут же впивалась в него нежная родительница, усматривая новую почву для подкусывания, – он сам гладит себе по утрам брюки! Материнское сердце кровью обливается, когда слышишь такое! Вот, Кириллу с Мишкой преданные жены оказывают подобного рода услуги, а ты опять – один как перст…». Анна Александровна горестно закатывала глаза к потолку и притворно вздыхала.

Особенно ретиво братья начинали его щипать, ежели он имел глупость привести с собой даму. Изображая из себя благородных паладинов, «мелкие» наперебой пускались во все тяжкие, и не гнушались ничем, чтобы изобличить Леона в ветрености, пытаясь всеми способами оградить невинную жертву от роковой ошибки. Их хитрые рожи становились совершенно непроницаемыми. Всякий раз, с метким расчетом кидая очередной булыжник в его огород, они смущенно замолкали на полуслове, делая вид, что ненароком выболтали страшную чужую тайну, якобы совершенно случайно открыв шкаф, в котором «бы спрятан скелет». Пережив благодаря их неуемным стараниям два-три не особенно огорчивших его разрыва отношений, Леонид Леонидович перестал приглашать своих избранниц в недра семейства, чем несказанно огорчил злоязычных мужей, окончательно лишив их возможности безнаказанно избавляться от излишков скопившегося яда.

– Как! Ты сегодня без сопровождающего личика? – Разочарованно вздыхал младший при его одиноком появлении. – Это прискорбно, стареешь, братец, шерсть, вон, на голове поредела, брюхо на нос лезет…, конечно, кто на это клюнет…, лета твои уже не те, чтобы как честный человек жениться на всякой барышне, которая имела неосторожность ласково тебе улыбнуться два раза к ряду….

– Не прокуси ненароком язык, ехидна, – в тон ему отшучивалась бедная жертва, – помрешь, однако, не откачаем.

Хотя в чем-то родственники были, безусловно, правы, Леонид Леонидович в душе слегка обижался на их черствость и непонимание. Ведь не один же он был повинен в том, что три его бездетных брака благополучно развалились! В любом разрыве всегда усердствуют оба супруга, так, почему же ближние винят во всем его одного?

Леонид Леонидович немного опаздывал, но, зная способность матушки затевать ученые беседы в самый ответственный момент сервировки стола, был уверен, что к праздничной трапезе еще не приступали. Да, и не сели бы они без него за обед, что ни говори, а любили все домочадцы друг друга безмерно. Он, действительно, появился в разгар интересной научной дискуссии, и потому был встречен рассеянной улыбкой юбилярши, приветливыми, но безмолвными жестами невесток и ошикан братьями.

Докладчиком выступал его однокурсник, старинный друг семьи еще по Новосибирскому Академгородку, выдающийся биолог Володя Смирнов, выпросивший внеплановую рабочую командировку в столицу в честь юбилея своей обожаемой единомышленницы по оккультным вопросам, пытаясь совместить необходимое с приятным.

– Так, вот, я повторюсь для опоздавших, – он вальяжно кивнул Леониду Леонидовичу, – не зря мне пришлось торчать в универе в Миссури три месяца. Тамошние нейропсихологи установили-таки, где находится Бог! Они выяснили, что все духовные опыты мировых религий имеют общий источник и являются процессами, происходящими в коре головного мозга человека. Итак, дорогая аудитория, Господь живет у вас в голове!

– Гм, так уж и в голове, – пробормотал с нескрываемым недовольством некто в дальнем затененном углу комнаты.

Оратор развернулся всем туловищем в ту сторону, откуда донеслась реплика протеста, и с нажимом, нарочито возвысив голос, продолжил:

– В качестве примера было рассмотрено трансцендентальное состояние, когда человек отчасти утрачивает себя в процессе медитации или молитвы и осуществляет коммуникацию с божественным началом. Что же выяснилось? – Он опустил голос до таинственного шепота, – подобное состояние достигается путем понижения активности в правой теменной части головного мозга!

– Я про эту чепуху еще лет пять назад слышал…, – опять пророптали из темного угла, – тогда, помнится, францисканцев каких-то, Господи прости, обследовали, и буддистов, не к ночи будут помянуты, во время их медитаций…. Вера, дражайший Володенька, – это глубочайшее, мощнейшее эмоциональное переживание! И никто меня не убедит в обратном. Я сам это испытал! А твоим нейро, как их там, психологам, лишь бы человеку в мозги забраться, хоть со скальпелем, хоть без…

– Да, Иван Ефимович, нам, биологам, нет дела до ваших душевных движений, они сиюминутны, и крайне изменчивы, а нейронные процессы в головном мозге вечны, повторяемы! Их можно измерять…. И мы теперь смело имеем право утверждать, что Бог живет у каждого человека в извилинах, в нашем головном мозге, так сказать.

– Спасибо, хоть не в спинном…, – брюзгливо проворчал оппонент докладчика.

– С вашего позволения, Иван Ефимович, я продолжу. Итак, вы совершенно справедливо заметили, что независимо от конфессиональной принадлежности люди используют идентичные нейропсихофункции, например, переход в трансцендентальное состояние, чувство единения с Универсумом. Особенно показательно это выявляется при обследовании тех индивидов, кто пережил травмы головного мозга, а в частности, его правой теменной части.

– То есть, говоря обыденным языком, – опять прозвучало из угла, – люди с черепно-мозговыми травмами гораздо легче входят в контакт с Богом!

– Да, если хотите! Но только, повторяю, правой теменной части черепа. – С вызовом ответил Владимир. – Ведь именно мозг выполняет определенные функции при совершении духовных опытов. С этим, я полагаю, вы согласитесь? Возможно, вас это поразит, но такие люди обладают крепкой психикой, особенно, если их вера в существование Божественного начала положительна.

– Ну, знаете ли, дорогуша! – Окончательно взорвался Иван Ефимович и ринулся из своего укромного уголка в центр комнаты со сжатыми, словно для нападения кулаками, – если я вас правильно понял, то одни лишь стукнутые по голове способны стать истинно верующими?!…

К счастью, острая ситуация, грозящая перерасти в подлинный скандал, разрешилась самым невинным образом, вошел младенец и возглаголил истину:

– Бабушка, а когда твой день варенья начнется? Очень кушать хочется, я сегодня не обедал, мама велела место в животике беречь, сказала, у тебя разные вкуснятки будут давать послушным мальчикам.

Все дружно рассмеялись.

– И то правда, – вздохнула хозяйка дома, пытаясь скрыть за любезной улыбкой разочарование от прерванной дискуссии в самый острый ее момент. – Садимся, остальные потянутся…

Гости бодро зашаркали стульями, разворачивая их к столу и бросая на расставленные на нем яства плотоядные взгляды. Когда бокалы были наполнены, закуски переместились в тарелки, а извечный тамада – профессор математики Иван Ефимович Пригожин, постучав вилкой по хрустальной вазе с розами, призвал всех к молчанию, младший брат Леонида Леонидовича, язва-Мишка, вдруг ни к селу, ни к городу громко сказал в установившейся тишине:

– А нашему Леону в детстве огромная сосулька на голову упала с крыши. Только его мама погулять выпустила, смотрит в окошко, а бедный малютка лежит на крыльце у подъезда бездыханный. Было даже сотрясение мозга, но, наверное, не в то место попала, как его…, не в правую теменную? Он у нас – патологический атеист.

Поймав на себе грозный, испепеляющий взгляд председательствующего, Мишка смущенно заткнулся и запил свою глупость большим глотком коньяка, не дожидаясь провозглашения первого тоста.

«Странно, – подумал с удивлением Леонид Леонидович, обводя глазами всех, сидящих за столом, – за что этот злыдня меня покусал? Пришел один…, посягательства мои никому не угрожают…, нетленное обаяние растрачивать не на кого…, или я чего-то не доглядел?».

Он, действительно, не заметил хищный взгляд недавнего докладчика, впившийся после Мишкиного заявления в его лицо. Первенец юбилярши приготовился с ангельским терпением, уже в который раз совершить длинный экскурс по тернистому жизненному и творческому пути дражайшей родительницы, услышав, как тамада сладкоречиво закончил вступительную тираду словами: «…я же буду вашим правдивым и беспристрастным Вергилием…».

«Уж не собирается ли он таскать нас по всем кругам матушкиного ада!? Тогда это надолго…», – похолодев, подумал Леонид Леонидович. Он поставил на стол поднятую, было, рюмку, обреченно наблюдая, как Иван Ефимович жестом фокусника извлек из рукава пиджака, украшенного для прочности огромной овальной дерматиновой заплатой, внушительный свиток. Оратор тем временем осторожно развернул шуршащий пергамент, прочистил горло и начал с выражением читать длинную поэму, написанную добрым, старым – вечным – пятистопным ямбом. Руки его слегка дрожали, голос то и дело срывался, глаза увлажнились, но постепенно все более увлекаемый своим творением, он воодушевился и заговорил грозно, словно пророчествуя.

Судя по отображаемым событиям, поэма была еще очень далека от завершения, когда в нее безжалостно ворвалась трель дверного звонка, к которому немедленно добавился оглушительный лай овчарки, прозываемой в быту «баба Айда», истово кинувшейся отрабатывать свое пропитание. Автор вздрогнул, болезненно поморщился, но, возвысив голос, стоически продолжил чтение.

– Открой, милый, – прошептала матушка одними губами, поймав вопросительный взгляд старшего сына, как-то особенно ласково и проникновенно на него посмотрев.

«Не понял? – Удивленно подумал Леонид Леонидович, – такие нежности при нашей вредности…, не к добру все это…». Он прихватил с тарелки кусок докторской колбасы, намереваясь охладить с его помощью пыл брутальной защитницы хозяйского добра, и стал потихоньку выбираться из-за стола, стараясь производить как можно меньше шума. Однако особой нужды соблюдать осторожность не было, учитывая истошные вопли бабы Айды, с грохотом кидавшейся мощной грудью на дверь, как на амбразуру вражеского дзота.