Лямур
Очнувшись поздним вечером того же дня от тяжкого забытья, иконописец и график, тихонько поскуливая, дотащился в темноте до кухни и жадно припал к крану с ледяной водой. Сквозь шум струи он услышал четыре звонка: два коротких, один длинный и опять короткий.
«Звери! Неужели опять менты?». – Злобно прошипел хозяин квартиры, с невероятным трудом поворачивая гудящую голову на резкий звук, и не обращая внимания на капающую с бороды на рубашку влагу, медленно зашаркал в направлении входной двери.
По дороге он постепенно обретал способность соображать более-менее связно, и в его воспаленные чрезмерным употреблением алкоголя мозги медленно вплыла здравая мысль:
«Нет, звонок условный, а ментам я кода не давал…».
– О-ла-ла! – Воскликнула Мирей, когда хозяин зажег в прихожей свет. – Что есть с тобой?!
Сбивчиво Вадим поведал гостье о событиях минувшего утра, не скрывая и того, что ему предписано не покидать город.
– Нет! Нет! Ты не мог, ты быль с нам. Почему ты мольчаль?
– Я никогда не подставляю женщин! Это не по-мужски…, тем более что вы иностранки, зачем вам лишние проблемы с российскими органами…
– Мы ехать в Париж! Паспорт иметь? Дай, я все уладить в наша посольство, я приглашайт тьебья.
– Меня не выпустят…, – Вадим отрицательно покачал головой и тихонько застонал от этого естественного, но такого непосильного сейчас движения. – Я же под подпиской…, говорю тебе…
– Ты писайль? Бумага, подпись офисеаль?
– Ну…
– Паспорт, живо! – Требовательно воскликнула Мирей, сильно грассируя от волнения. – Я тьебья увозить с собой. Любить…, jet`aime…, ты есть мон кумир-р-р.
Вадим тяжело вздохнул, еще не осознавая до конца всей ответственности, которую накладывает на него столь поспешное темпераментное признание, и отправился на поиски загранпаспорта.
– Вот, – сказал он, нерешительно протягивая документ, – только не выпустят меня…, сколько раз можно повторять…
– Теперь ты брайть такси, бистро-бистро ехать мастерская и забирать все свои images…, холсти, рисунки, эскиз. Все, слишайт? Все! Вот деньги на авто. – Она страстно сжала его в объятьях, и он почувствовал в своей руке шелест новеньких купюр.
Проводив Мирей, Вадим погасил свет и сел на корточки в прихожей, прислонившись спиной к входной двери. Туман в голове начал понемногу рассеиваться, уступая место черному отчаянию.
«С ума я, что ли сошел! Какой Париж! На фига он мне сдался? И пиявка эта французская…, она уже считает меня своей собственностью. Запустила когти, а там и вовсе не вырвешься…, ни одной родной души…, нет, Зойка вроде где-то на Монмартре болтается, уж лет десять, как свалила туда, только, где ее искать? Хотя должен быть у меня адрес, писала она мне пару раз, и чего я, дурак, не ответил. Обязательно надо найти! В мастерской, наверное, остался. Неужели я, действительно, уеду? Но тогда уж точно все будут думать, что это я Ивана Ефимовича обокрал, и она тоже…. Ах, Томка, Томка…, одно твое слово…, но не будет этого слова…, знаю ведь…».
Вдруг он услышал, что на этаже остановилась кабина лифта, и через мгновение на площадке, совсем рядом с его дверью раздался женский голос, от которого болезненно сжалось сердце. Вадим плотно прилепился ухом к дырке от старого замка, и мысленно благословил свою махровую лень за то, что уже три года не мог собраться ее заделать.
– Ольга Васильевна, вам сейчас надо обязательно принять успокоительное и лечь спать. Все дела оставим на утро. Я настаиваю. Необходимо беречь силы, Иван Ефимович без вашей помощи не выкарабкается так быстро, как нам всем хотелось бы.
– Да, да, Марочка, я бы так и поступила, но ведь в милиции просили, как можно быстрее сделать опись пропавших вещей…, а это займет определенное время…, Господи, где же мои ключи? Неужели на даче оставила! Ах, хорошо бы Вадик был дома…
– Посмотрите, дверь-то опечатана! Что они вам сказали, можем мы открыть?
– Еще бы мне запретили войти в собственную квартиру! – Возмутилась Ольга Васильевна. – Позвони Вадику, пожалуйста, деточка, возьмем у него запасной комплект…, надеюсь, ты не поверила во всю эту чушь, что они говорили про бедного мальчика? Он же вырос у нас в доме, такая порядочная семья…, мне искренне жаль, что у вас не сложились отношения, но это не делает его негодяем, ты же не сомневаешься в его…
– Нет, конечно, ни на одну секунду!!! – Воскликнула Мара так искренне и быстро, что Вадим, не дожидаясь звонка, распахнул настежь дверь и выскочил из квартиры.
– Оль Васильна! Тома! Я…, я могу помочь? Вы только скажите, что надо сделать? Я мигом! Как там Иван Ефимович? Может, ему кровь нужна…, мою, мою возьмите…! – Выпалил Вадим на одном дыхании и замолчал, осознав, видимо, что в его жилах сейчас течет один коньяк.
– Спасибо, Вадинька, вы всегда были добрым мальчиком, – сказала Ольга Васильевна с благодарностью, – нет, кровь не нужна. Там все делается, что нужно. Нам бы ключи от дома, я свои, видимо, на даче забыла.
Войдя в кабинет мужа, и увидев подсохшее уже пятно крови на бежевом ковре, она горько разрыдалась и едва успевшие ее подхватить Тома и Вадим, усадили дрожащую женщину на старый, потертый кожаный диван.
– Бедный Ваня, бедный Ваня, ну что им был от него нужно! Денег? Мы больших сумм в доме никогда не держим. Все его бумаги разбросали, столько трудов, столько бессонных ночей! Все же ты права, Марочка, я совершенно выбилась из сил. Оставим ревизию на утро…
– Вадик, поставь, пожалуйста, чайник, я травяной отвар сделаю. – Попросила Тамара. – Ольге Васильевне необходимо отдохнуть.
Когда бедная женщина, наконец, уснула, молодые люди испытали обоюдную неловкость, оттого что остались наедине после нескольких месяцев полного отчуждения.
– Я бы тоже чаю выпила. Все равно, поспать сегодня не придется. Составишь мне компанию? Или у тебя дела…
– Сам хотел предложить, – поспешно отозвался Вадим. – Боялся только, что ты не захочешь. Это…, поговорить бы нам…
Тамара молча залила крутым кипятком заварку, достала чашки с блюдцами из старинной стеклянной горки, там же нашла сахарницу и сухарницу с несколькими подсохшими пряниками. Поставив все на стол, она села и, дожидаясь, когда заварится чай, отрешенно уставилась в темное окно, словно стремясь разглядеть что-то очень важное в непроницаемом ночном мраке.
«Странно, как по-разному могут молчать двое людей! – Подумала она. – Если прислушаться к их молчанию, можно многое понять об отношениях, которые существуют между ними. Молчание бывает тягостным и доверительным, свидетельствующим о большой близости между родственными душами, а некоторое люди вовсе не умеют молчать…».
– Меня зовут в Париж, – тихо сказал Вадим, – обещают выставку, ну, картины продать помогут через этот, как его, через салон там один. Случайно с владелицей познакомился, она в храм пришла, где я иконостас реставрирую.
– Замечательно! Ты же всегда мечтал об этом! – Искренне воскликнула Тамара и перевела на него взгляд.
– Мечтал…, – ответил он без всякого энтузиазма, – а когда позвали, то почему-то сразу расхотелось. Не верю я в бесплатный сыр, сама же учила…
– Любому талантливому художнику надо «пройти испытание Парижем», а ты как будто не рад. Я тебя не понимаю. Скажи Вадик, на что хватает твоего эгоизма?
– Как это? – Оторопел Вадим, – с чего ты взяла, что я эгоист, вот, уж чего нет…
– Не вскипай. Мы с тобой по-разному воспринимаем это понятие. В моем вопросе нет ничего оскорбительного. Просто я хочу понять силу твоих желаний. Их мощность, если угодно. Понимаешь, одному человеку достаточно для счастья крова над головой, пищи и возможности размножаться, другому подавай кучу денег, третьему уже хочется славы, четвертый жаждет власти, а самые жадные стремятся обрести огромные знания, чтобы ни у кого больше таких не было. Они-то и движут прогрессом. Вот, и получается, что без сильно развитого эгоизма мы до сих пор бы жили в пещерах и носили звериные шкуры, а то и вовсе вымерли как биологический вид. Теперь ответь на мой вопрос: чего хочешь лично ты?
– Я? Ну, семьи нормальной, любящей жены, детей, приличного заработка, чтобы признали меня как художника, картины мои покупали. Мало разве этого? Мне знания нужны, чтобы рисовать без лжи, а лишних не надо. Это у тебя такой характер, что хочешь все знать. А дальше-то что? Ну, представь: узнала ты все про все, больше всех в мире знаешь, скучно ведь станет…, чего же тогда хотеть, ведь ничего больше не осталось…
– Ты сильно ошибаешься. Тогда начинается самое главное, ты реализуешь самое наивысшее желание духовного продвижения, осуществляешь свое предназначение, то, для чего родился в этом мире! Ты выращиваешь свою душу из ее крохотного зародыша, данного тебе от Бога. Делаешь ее огромным сосудом, способным вместить весь свет, всю энергию Создателя, чтобы стать равным Ему в сотворчестве.
– Для меня это слишком сложно, – уныло ответил Вадим, – мы люди простые, проживем как-нибудь без ваших высоких материй. Если бы ты меня любила…
– Не о том ты говоришь! «Любила»…, о какой любви может идти речь между двумя эгоистами! Как только ты получишь эту самую мою любовь, она тебе немедленно наскучит, и ты побежишь за новой, думая, что уж ее-то будет тебе достаточно для счастья. Разве мы умеем любить!? Ложь, похоть и разочарования, вот, что такое твоя любовь. Любви надо учиться, и, может быть, должно прийти тысяча воплощений, прежде чем научишься.
– Ах, ты опять об этом…, я уж тебе говорил, что не верю в твою теорию…
– К сожалению, она не моя, – грустно вздохнула Тамара. – Поезжай в Париж, Вадик, обязательно поезжай! В жизни надо пройти через все. Только запомни: все, что делается с Любовью, лежит за пределами добра и зла.
Злой и раздраженный до крайности Вадим выскочил на улицу и зашагал по направлению к ближайшей станции метро. Даже резкий ледяной ветер не смог остудить его пылающую негодованием голову. Первые редкие прохожие испуганно сторонились быстро идущего по тротуару человека в распахнутой куртке, громко и гневно бормотавшего вслух.
«Как раз успею на первую электричку, обратно Петруччио за три сотни довезет, да еще икону ему отдам в счет долга, он ее давно выклянчивал. Вот, и будем в расчете, нехорошо долги на родине оставлять…, а вы, господа хорошие, пошли все к чертовой матери со своими нравоучениями! Любовь, добро, зло! Юродивая! У меня теперь будет другой принцип в жизни: бабло побеждает зло!».