Таинственный ребе

Выйдя из машины у Павелецкого вокзала, Леонид Леонидович сказал водителю:

– Вы поезжайте домой, Николай. Мы на электричке сейчас быстрее доберемся до Домодедово, пробки уже на выезде, а нам застрять никак нельзя. Если понадобитесь, я вам позвоню.

– Понял, босс. – Мрачно процедил Николай, и подумал про себя, – «опять, блин, сидеть трезвый, как дурак, весь вечер, а если не понадоблюсь?».

Мара выглядела очень усталой, и, устроившись, наконец, на мягком сиденье, она тотчас задремала под мерный перестук колес, доверительно прижавшись во сне к плечу своего спутника.

«Бедняжка, – думал Леонид Леонидович, с умилением, – всю ночь глаз не сомкнула. Милая какая…, родная. Вот, так бы и ехал с ней всю оставшуюся жизнь в этой электричке…».

В аэропорту Домодедово их ждала очередная неудача – рейс, которым предположительно мог вылететь нужный им человек, отправлялся из Шереметьево-2 в двадцать один пятьдесят.

– Глупо, что я этого раньше не выяснил, – сказал ошеломленный известием Леонид Леонидович. – Нам сегодня крупно не везет…

– Вы не виноваты…, – попыталась оправдать его перед самим собой Мара, – в интернет-сообщении же ясно говорились: «вылетаю поздним вечером из Домодедово в Париж». Кому бы пришло в голову проверять? Все это очень странно…, согласитесь…. Думаете, он намеренно хотел кого-то запутать? Что будем делать?

Она выглядела очень растерянной, и Леонид Леонидович бодро сказал:

– Звоню Николаю, чтобы подобрал нас через час на прежнем месте. У нас еще есть небольшой запас времени…, если не застрянем, через два часа будем в аэропорту, правда, по Ленинградке сейчас погано ехать, ремонт, везде пробки…. Есть другой вариант: берем такси и по МКАДу до Шереметьево. При благоприятном раскладе можем сэкономить полчаса. Там, я думаю, толпа еще не набежала.

На том они и порешили.

– Простите, но пассажир Исаак Мейер на данный рейс не зарегистрировался. – Любезно ответила симпатичная девушка за стойкой, – возможно, опаздывает. До окончания регистрации еще пятнадцать минут.

– Я начинаю подозревать, что никакого ребе не существует вовсе! – Сказал Леонид Леонидович, как можно более бодрым голосом. – Фантом, да и только! Но мы честно отработаем эту версию до конца. Не волнуйтесь, Мара, я думаю, что Вадима вашего мы реабилитируем в глазах закона. Для этого у нас вполне достаточно доказательств, а милиция пусть сама ищет господина Исаака Мейера, в конце концов, существует презумпция невиновности, вот, пусть и крутятся.

– Никакой он не мой, сколько раз вам повторя…, – Мара застыла на полуслове с открытым ртом, глядя куда-то за его плечо, глаза ее округлились, и в них застыло выражение, какое, наверное, бывает у человека, увидевшего перед собой привидение.

Леонид Леонидович быстро развернулся всем туловищем и обнаружил спешащую к стойке регистрации троицу: красивого рослого молодого господина и двух миниатюрных, элегантно одетых дам, повисших с двух сторон на его руках, словно ведущих его под конвоем. Все трое были явно навеселе.

– Ну, это уж точно не ребе! Вы, что, знакомы с этими ребятами? Колоритная бригада. Очень хищные дамочки. Такое впечатление, что они совершают похищение молодого человека, чтобы продать его в сексуальное рабство…, – засмеялся, было, он. Однако, заметив, что молодой женщине совсем не до смеха, серьезно спросил: – в чем дело, Мара?

– Это Вадим, – прошептала она одними губами.

Щеки ее побледнели, и Леониду Леонидовичу показалось, что Мара вот-вот упадет. Он поддержал ее за локоть, но она нетерпеливо вырвалась и шагнула вперед прямо навстречу развеселой компании.

Вадим, наконец, тоже заметил Мару и остановился как вкопанный, однако спутницы вцепились в него так прочно, что едва не рухнули все разом от резкой смены темпа. Дамы громко расхохотались, и что-то залопотали обе разом на своем языке.

– Нет, нет, Дим, опоздать! – Закричала одна по-русски, стуча длинным лакированным ноготком по стеклышку часов, висевших на длинной цепочке поверх пальто.

– Идите, я сес-йчас…, – сказал Вадим, икнув. – Пардон, ты, как тут оказалась? Папика провожаешь? – Он кивнул в сторону Леонида Леонидовича. – Отлично, папаша, полетим вмесьссе. Могу уступить одну даму, выбирайте, я не жадный. Хотя вполне справляюсь. Наконец-то, познакомимся…, а то вам все не досуг было, пока я чис-слисся женихом вашей дочери.

– В каком ты виде…, прошептала Мара. – Сейчас же прекрати нести чушь! Мы здесь, между прочим, ради тебя оказались, помочь хотели…

– А что? Вид как вид…, с родиной прощался, может, навсегда. – С вызовом ответил иконописец и график. – И все свои картины забрал, до пследнего рсуночка, до пследней шертошки. В том шисле и твой портрт. Ибо, как говорили дренние римлини: «Какатум нон пиктум!». Или наоборот…

Он поднял руку вверх, выставив указательный палец, но не удержался на ногах и рухнул на колени.

– Немедленно встань, Вадим, мне неприятно на тебя смотреть, зря я о тебе беспокоилась, – сказала Мара, чуть не плача.

– Не зря, не зря…, – он погрозил ей все тем же пальцем. – Только как ты узнала, что я уезжаю?

– Уведите меня отсюда, пожалуйста, – взмолилась Мара, повернувшись к Леониду Леонидовичу. – Я больше не могу это видеть.

Он взял расстроенную женщину под руку и решительно направился к выходу.

– А пращльный поселуй!? – Закричал Вадим вслед быстро удаляющейся Маре, но его спутницы заверещали так громко, что их грассирующие голоса завибрировали, казалось, под самыми сводами аэровокзала.

Забившись в угол сидения, Мара ушла в глухую молчанку, но когда такси выехало на Ленинградский проспект, как-то жалобно попросила:

– Может, посидим где-нибудь? Не могу сейчас одна оставаться. Такое чувство, что на жабу наступила. Простите великодушно, что втравила вас в эту историю. Не очень-то приятно быть свидетелем такой гадкой сцены. Умом я понимаю, что нельзя требовать от морковки, чтобы она ни с того, ни с сего стала ананасом. Но с эмоциями совладать трудно, надо немного успокоиться. И Кира, как нарочно, в Новосибирск уехала…, а то бы я к ней напросилась…

– У меня другая идея, – предложил Леонид Леонидович искренне и осторожно, чтобы не показаться пошлым. – Я тут живу, сравнительно неподалеку, моя холостяцкая берлога в высотке возле «Сокола». Поедемте ко мне. Вы только не подумайте, что я, как старый ловелас, хочу вас завлечь в амурные сети! Боже упаси. У меня тихо, места много. Посидим, выпьем хорошего вина, поедим, что Бог послал, в холодильнике наверняка найдется полно разных вкусняток. Обсудим дальнейшие планы. Разложим все по полочкам, а то я уж теперь и не знаю, как дальше действовать в этой истории. Глядишь, вы и придете в себя. Ну, как? Решайте, согласны на мое приглашение?

– Хорошо, – сказала Мара просто. – Поедем к вам. Только при одном условии: мы не будем муссировать то, что сейчас произошло в аэропорту.

Весь оставшийся путь она не проронила ни слова.

– Зовите меня, пожалуйста, Леон. А то как-то очень официально звучит, и я сразу чувствую себя столетним стариком, этаким, знаете ли, реликтом. Ко мне домашние так обращаются и самые близкие друзья, – попросил Леонид Леонидович, разливая сухое красное вино по бокалам. – И потому предлагаю первый тост за дружбу.

– Я попробую, – пообещала Мара, – хотя не обещаю быстро привыкнуть, не то, чтобы я держала дистанцию, или хотела подчеркнуть ваш возраст, просто меня с детства приучали избегать панибратства с людьми, которых я уважаю. У нас в семье так принято…

Она отпила немного вина, отчего у нее на верхней губе появились вишневые усики, и положила себе в тарелку ложку салата с крабами.

– Понимаю, – вздохнул Леонид Леонидович, – у нас в семействе тоже строго выдерживают иерархию положений, и никогда не обращаются на «ты» к подчиненным, а только к равным. Но поверьте, это не из снобизма, матушка считает, что нельзя пользоваться зависимостью людей. Их положение обязывает тебя уважать, и потому ты должен относиться к ним уважительно вдвойне и не допускать ни малейшего хамства.

– А у вас тут мило очень, – сказала Мара, обводя глазами гостиную, – просторно, чисто.

– Просто пачкать, к сожалению, некому, – с легкой горечью отозвался хозяин дома. – Я иногда мечтаю, чтобы дом был полон детских воплей, беготни, возни с животными. Но, как говорится, «бодливой коровке Бог…».

Леониду Леонидовичу очень хотелось «разговорить» свою ночную гостью, чтобы она как-то ожила, но он все никак не мог нащупать тему разговора, которая заставила бы ее хоть немного приоткрыть плотно сжатые створки, где скрывались ее душа. Мара отвечала односложно, словно не желая пускать постороннего человека в свои «внутренние покои». Исчерпав безуспешно несколько разнообразных поводов для плодотворной беседы, он, отчаявшись, наконец, спросил:

– А как продвигается ваша сказка? Мне очень понравилась первая глава, скажу больше, я уже дважды видел во сне, как мы с вами поднимаемся на Холм, Поросший Густой Короткой Травкой. Скорее даже не «мы с вами», а вы меня туда ведете, и я каким-то чудесным образом оказываюсь на самом верху, не прилагая ни малейших усилий, будто по волшебству. Последний раз, буквально, сегодня под утро, мне даже примстился ваш Балбучок. Он нас учил чему-то, но, проснувшись, я не мог вспомнить ни единого слова. Даже разозлился на себя!

– Что вы говорите! – Воскликнула Мара с живостью, которой он уже не надеялся от нее добиться, и глаза ее полыхнули каким-то ясным внутренним огнем, словно кто-то зажег в каждом из зрачков крохотную искорку света. – Расскажите же, расскажите все подробно! Это очень интересно!

– Да, я, собственно, уже все и поведал, – рассмеялся Леонид Леонидович. – Кроме самого факта сна ничего не могу вспомнить.

– Значит, сказка все же «работает», а я думала, что ничего не получится из моей затеи. Спасибо вам, спасибо вам, Леон! Как вы меня порадовали!

– За это вы мне расскажите, что будет там происходить дальше, а то я умру от любопытства, пока вы ее допишите.

– Сама еще не знаю, – засмеялась в ответ Мара, – у меня просто есть общая задумка, но я должна облечь ее в форму. У меня пока плохо получается иносказательная передача знаний…, как традиционно принято.

– Ну, хоть задумку-то можно узнать?

– Понимаете, мне очень хотелось показать мир, где все люди любят друг друга. Представьте только, что живет на всем земном шаре одна большая любящая семья с единым сердцем. Каждый из живущих вас любит, заботится о вас, и вы обо всех. Понимаете?

– Нет, – Леонид Леонидович покачал головой. – Простите, Мара, но я никак не могу этого вообразить. За что мне любить убийц, насильников, подлецов, аферистов?

– Да, ведь не останется таких вовсе, если воцарится Любовь! Я, может быть, слишком высокопарно выражаюсь, с излишней патетикой, но вы представьте ваше тело. Допустим, заболело сердце или печень, что вы сделаете? Станете ее лечить, или возненавидите? В каждом человеке есть искра Создателя, зовите Его Высшая Природа, если вам так привычнее, вот вы ее, эту искру и любите в каждом человеке. Пусть он внешне выглядит неприглядным и даже отталкивающим, но ваша Любовь поможет ему подняться над своим эгоизмом, преодолеть его, вывернуть, как перчатку, обернуть в противоположность – в отдачу ближнему. Вы со мной не согласны?

– Мы уже жили во времена, когда такие сказки были в ходу. Строили светлое будущее, вы тогда еще на свет не родились, а я был примерным пионером, потом комсомольцем, но что из этого вышло, вы застали…, теперь, вот, строим капитализм с человеческим лицом, только «лицом» эту омерзительную харю как-то язык не поворачивается назвать!

– Это все потому, что не с того конца взялись за дело! Надо было сначала человека воспитать в человеке, а уж потом он и сам бы себе все построил. Я вас утомила. Да, и пора мне. Спасибо большое, что приютили, мне и, правда, стало легче. Нужно вызвать такси, Ольга Васильевна, наверное, уже спит, но у меня ключи есть, хорошо, что у Вадика забрала…

«Вот, это и называется старость, – грустно усмехаясь, подумал Леонид Леонидович, провожая Мару до такси, – вместо того, чтобы говорить девушкам о любви, ведешь с ними высокоинтеллектуальные беседы о тонкостях построения светлого будущего!».

«Что же я могу поделать с дождем?», – повторил он слова из сказки о Балбучке, гася в спальне свет.