Богема

Вадим пристрастился любоваться ночным Парижем с высоты Монмартра. Особенно его тянуло забраться на площадку перед базиликой собора Сакр Кер, где он мог простаивать часами, глядя на огни большого города, не замечая ни нудного дождя, ни ледяного ветра, воображая, что смотрит на Москву с Воробьевых гор. Иконописец и график никогда еще в своей жизни не думал там много и напряженно, как в последние три недели, а подумать ему было о чем…

Поначалу Вадиму показалось, что для него наступили райские времена, и он вот-вот будет допущен на Олимп парижской богемы. Мирей сама введет его в элиту великих художников Франции, а то и всего мира, но она вместо этого отвезла будущую знаменитость в небольшую, уютную квартирку на первом этаже с отдельным входом и упорхнула по своим делам. На другой день после приезда они оправились в ее салон и отвезли туда все работы, которые он прихватил с собой из России.

– Мы подготляйть вернисаж, потом, – сказала его благодетельница, сделав неопределенный жест рукой. – Ты пока – спать, отдыхать, много кушать, гулять свежим воздухам, как мачо.

Однако наличных денег она ему не дала ни копейки, а его загранпаспорт продолжал оставаться у нее, и, спустя четыре дня, бедный мачо, наконец, сообразил, что попал в сексуальное рабство. Ежедневно Мирей посылала ему SMS, где фигурировали только цифры. Это означало, что в означенный час он непременно должен находиться дома. Посетительницы, которые навещали его в указанное время, были, как правило, не первой молодости и красотою лиц не блистали. Они оставляли ему щедрые подарки – роскошное нижнее белье, одежду самого высшего качества, дорогую изысканную парфюмерию, тонкие вина и деликатесы, но никогда не давали ни одного евро, перечисляя, очевидно, плату за интимные услуги предприимчивой организаторше плотских удовольствий. Все остальное в дом доставлял посыльный. Холодильник, буквально, ломился от вкусной еды, соков и банок с марочным пивом, но спустя неделю молодой человек пресытился всем этим роскошеством и напрочь потерял аппетит. Пища казалась ему пресной, питье безвкусным, и мечты о чугунной сковородке, полной жаренной на сале картошки, стала преследовать его неотступно, как мираж в пустыне.

Саму Мирей Вадим не видел больше ни разу, но более всего он злился на нее за то, что не имел возможности работать. Он так изголодался по самой паршивой бумаге, по самому дешевому холсту, что готов был рисовать на стенах, если бы было чем! Запах краски и ассиста мерещился бедному богомазу даже во сне! Однажды он нашел на полу монетку в два евро, видимо выпавшую из кармана одной из посетительниц и стал затравленно оглядывать комнату, прикидывая, куда бы ее понадежнее спрятать.

«Может, хоть карандаш какой куплю…, вот, гадина, это же надо так влипнуть! Сам виноват, поверил этой лягушатнице. Захотел красивой жизни, славы, возможностей всяких невиданных! Да, лучше бы меня дома в тюрягу засадили по ложному обвинению…, неужели я так бездарен и нет у меня больше никаких талантов, кроме как оказывать услуги нижнего этажа? Оскопить себя что ли, где-то я читал, что жрецы в древнем Египте так делали, а греки втирали траву какую-то, чтобы вызвать преждевременное семяизвержение…, как же она называется? А, вспомнил! Цикута! Только, где я ее возьму на Монмартре? Языка совсем не знаю, да, и как бы я его выучил? По тем звукам, которые издают мои насильницы? Хорошенький словарный запас, нечего сказать…».

Бросив равнодушный взгляд на красивый пакет, оставленный очередной «клиенткой», Вадим принял душ и впустил в квартиру косметолога – молодого расторопного французика неопределенного возраста. Под его ловкими и сильными руками он немного расслабился, и к нему вернулась способность рассуждать здраво.

«Паренька этого, может, попросить, карандаш одолжить? Стукнет…, наверняка, купленный, у Мирейки на посылках, – размышлял Вадим, терпеливо снося услуги массажиста. – Думай, Жигулев, думай, или у тебя все мозги в низы ушли? Надо найти Зойку. Она где-то здесь живет, на Монмартре. Это я точно помню! Не забрала бы она мои эскизы…, я там адрес Зойкин записал на обороте одного наброска…, надо напрячься и вспомнить! Нечего было столько пить в тот день! Как выпью, память совсем отшибает…, так, тогда надо вспомнить по ассоциации. Художник я или нет! Ведь зрительная память у меня великолепная была всегда…. Первое слово, кажется, с рюмкой было связано. О! Рю! Точно, Рю! А второе, что-то вроде с ухом…, ну, да! Рю Гоген! Это же он себе ухо отрезал. Ха! Нет, это был Ван Гог, точно Ван Гог! Он, вроде, сначала хотел у Гогена отрезать, ну, и кинулся на него с бритвой, а потом передумал, прибежал домой и чик! Открамсачил себе слуховой орган, а после этого прямым ходом в психушку».

Вадим выскользнул прямо из-под масляных рук массажиста, завопив ему в лицо истошным голосом:

– Все! Мерси боку! Дранк нак хаус!

Мастер боди-услуг удивленно поглядел в горящие бешеным огнем глаза клиента и безмолвно ретировался, очевидно, испугавшись, что этот здоровенный русский сейчас сделает из него бифштекс.

«Немедленно иду разыскивать Зойку! – Воскликнул Вадим, кое-как отерев с тела массажное масло и, напяливая на себя первое, что попалось под руку. – Всю улицу пройду, ни одного дома не пропущу, ни единой квартирешки, а найду! Не иголка же она в стоге сена…, кто-нибудь, да подскажет, не так уж много там русских теток живет, я думаю…. Хорошо, еще Мирейке про нее не ляпнул! Хотел ведь попросить Зойку поискать, думал, она может знать, вдруг девка на весь Париж прославилась. Тала-антливая была! Видать, Сам Господь меня надоумил промолчать, недаром я столько раз Его лик рисовал, вот, Он мне и помог в трудную минуту…».

Вадим на удивление легко отыскал нужную улицу по подсказке двух бойких местных «гаврошей», и медленно направился вдоль нее вверх по правой стороне, размышляя, с чего бы начать поиск подруги юности, своей однокурсницы по «Строгановке» и предмету первой, неистовой влюбленности. Он вспомнил ее длинные стройные ноги, «осиную» талию, огромные черные миндалевидные глаза и привычку весело и мгновенно отдаваться приступам смеха, запрокидывая назад по-мальчишески остриженную кудрявую головку, напоминавшую алебастровых греческих амурчиков.

«Зойка, Зойка! Что-то с тобой стало в этом поганом Париже! Может, тоже на панели ошивается…, нет, писала, что замуж выходит за француза, хвасталась, что все у нее в шоколаде. Ответил бы тогда, балбес, знал бы теперь, что да как…».

Еще издали Вадим приметил, что навстречу ему шествует дородная особа с младенцем на руках, явно намеревающаяся занять своим тучным телом все узкое пространство тротуара. Вадим заблаговременно вжался в неглубокую нишку ближайшего подъезда, и подумал:

«Так, с этой первой встречной мадонны и начнем, а вдруг?».

Когда дама почти поравнялась с ним, он услышал, что малютка лопочет какой-то детский стишок, перемешивая французские слова с русскими.

«Неужели «наша»? Вот, повезло!» – Пронеслось вихрем в голове.

– Мадам, миль пардон, – исчерпал он в одно мгновенье весь свой местный словарный запас, – я ищу свою подругу…

– Не может быть! – Сиплым басом проговорила «первая встречная». – Вадька! Жигулев! Ты? Откуда? Как ты меня нашел? Какой ты стал холеный! А пахнешь! Ну, вааще!

– Зо-ой-ка…, – только и смог вымолвить Вадим, ошеломленный разительными переменами, которые претерпела в чужом климате его первая любовь.

– Ладно, хорош, слюни на кулак мотать! Двигаем ко мне, мой в командировке, возьми-ка лучше Поля, а то все руки оттянул. Здоровый кабан, а пешком ходить не любит, французенок. Ой, нет, он тебе белый плащ башмаками испачкает.

– Черт с ним, с плащом! Давай мальца, – махнул рукой Вадим, все еще не в силах опомниться от такой немыслимой удачи. – Как я рад! Но не узнал бы сроду, пардон…

– Да, я и сама себя не узнаю…, черт…, все расскажу дома…

– А я тебя сразу узнала, – сказала Зойка, разливая по граненым стопкам «беленькую» и плюхая прямо на бумажную скатерть огромную чугунную сковороду с шипящей в ароматном свином сале картошкой. – Как только ты слово сказал: «Ну, – думаю, – спятила! Вадька ведь!». Рассказывай, давай, все, а то сдохну от нетерпенья! Наших-то видишь когда? Давай, махнем первый стопарь за молодость! Я-то совсем в старуху превратилась, толстая стала, как кадушка, сама на себя удивляюсь, пложусь, не хуже крольчихи, четверо детей, считая с Полинкой. Здесь она, со мной, забрала, в конце концов. Ничего, замужем уже, из молодых, да ранняя, вся в мать. Мужик ее с моим вместе «дальнобойщиком» работает на фуре, продукты в Чехию и в Польшу возят. Почти все время в разъездах. Да, что я все о себе. Ты-то как тут очутился? Судя по внешнему прикиду, – в полном шоколаде?

Поведав, как на духу, свою печальную повесть, Вадим замолчал.

– Да-а-а, – протянула подруга юных дней, – влип ты капитально! Так тебе и надо, коту похотливому. Неужели не противно? Хотя, насколько я помню, ты всегда был готов покрывать все, что движется и дышит…

– Еще как противно, только организм у меня так устроен…, верх с низом никак не связан, понимаешь. Ты бы лучше подумала, как мне выпутаться из этой истории, чем попусту упрекать задним числом, не чужие ведь…

– Ладно, обещаю подумать, только… «еврики» нужны, много, чтобы тебя переправить…, сложное это мероприятие. Хотя, не скажу, что безнадежное.

– Господи, Зойка, да, где же мне их взять! – Тоскливо простонал Вадим. – Помоги, Христа ради, хоть тушкой, хоть чучелом, только бы домой! Она же все мои работы забрала, до последнего набросочка, а там было что загнать, ты же помнишь, какие там были шедевры. Специально берег, в самые нищие годы не продал, за деньгами не гнался. Я ведь первый на курсе был всегда, так мечтал прославить свое имя!

Зойка ничего не ответила, но погрузилась в глубокую задумчивость, как индийский йог в трансцендентальную медитацию.

– А вещи дорогие тебе дарят? – Спросила она, выходя из транса, – золото, украшения?

– Цепочка, вот, массивная, с крестиком, бриллиантик, кажись, в середине, запонки какие-то притащила одна старушенция, с камнями. Может, и дорогие, понимаю я в них что ли…. Хочешь, все тебе принесу? Вещей полно, не распакованные даже почти все. На черта мне столько шмоток! Да, был бы у меня холст! Я бы такое нарисовал! С руками бы оторвали…

– Нарисовать-то не фокус, – усмехнулась Зойка, и в ее глазах полыхнуло злобное пламя, – знаешь, сколько у меня в мансарде хороших работ пылится! Тут конкуренция – зашибись! Ни черта живописью не заработаешь…, ладно, я что-нибудь придумаю. Как с тобой связаться-то, если что?

Вадим недоуменно пожал плечами.

– Я даже номер мобилы своего не знаю, поверишь?

– Иди ты! Ай, да баба, крепко она тебе в… одно место вцепилась! Видать, проявил себя, как половой гигант. – Зойка запрокинула голову и рассмеялась прежним, молодым, безудержным смехом. Потом посмотрела на него с жалостью, на которую способны только русские женщины, и сочувственно произнесла, – как это она еще тебя из дома без присмотра выпускает? Бабла что ли пожалела, охранников приставить?

– Да, куда ж я денусь без денег и без документов из чужой страны!? С подлодки не сбежишь! Хорошо, что она про тебя не знает, слава Богу…, а то бы на поводке гулял, как последний кобель, или племенной жеребец-производитель! Правда, моим возлюбленным это уже не грозит…

– Э-э, нет, дорогой, породистых кобелей чаще одного раза в год не случают! Я тут, было, взялась собак разводить, конкуренция, почище, чем у художников. Прогорела в момент, между ними пальца не просунешь, вязаться каждый день только люди и могут…, без разбора…, с кем ни поподя…

– Зря я тогда на Томку обиделся за то, что она меня животным назвала, нет, не так, она сказала, что я еще нахожусь на животной стадии развития. Как же мы тогда поцапались! А ведь права оказалась.

– Кто такая Томка? Жена твоя? Ты, кстати, женился хоть?

– Да, как-то не успел, вот, была у меня невеста, умная, красивая, заявление даже в ЗАГС подали, а потом что-то с ней случилось: как отрезало всю любовь в один миг! Будто подменили ее. На курсы какие-то записалась, они там сообща изучали методику какую-то…, как человека сделать альтруистом, вроде. Я особо-то не вникал, сама понимаешь, не по этому я делу…. Только смотрю, избегать меня начала, трубку не берет, от встреч отбояривается, а потом и от регистрации отказалась. Ну, я в лоб спросил, в чем, мол, дело, может, другого завела, а она мне эти самые слова и выдала.

– А ты что? – Зойка чуть не плакала, слушая эту историю.

– Что я, до сих пор ее люблю, только не надеюсь уже. Хотя знаю, что и она меня любит.

– С чего это ты взял? Любила бы – не отпустила, а постаралась под тебя подстроиться…, я вон, ради своего всю живопись забросила!

– А я говорю – любит она меня! Узнала откуда-то, что я улетаю, даже в аэропорт примчалась, только я пьяный был, как свинья, да еще с двумя телками…, что теперь говорить…., – махнул рукой Вадим. – Теперь уж точно ничего не вернешь. И храм я подвел, работу не доделал, смылся, даже не сказал ничего…, кругом получаюсь скотина, то есть, животное.

– Ладно, кончай каяться и посыпать голову пеплом, мне интуиция подсказывает, что не все так плохо…

Отработав до мелочей систему связи, Вадим вернулся в свое ненавистное гнездышко и впервые за много дней уснул сном младенца.

Ему снился дивный сон, как он едет в Москву в огромной фуре, упакованный в коробку из-под телевизора.