Не было бы счастья, да несчастье помогло…

Последние две недели жизнь Мары протекала размеренно и монотонно. Госпитализировав Володю прямо из Пулково, она еще несколько дней оставалась при нем, пока не прилетела его жена и не увезла больного домой в Новосибирск. В целом, он чувствовал себя неплохо, но врачи обнаружили у него сильное нервное истощение и настоятельно рекомендовали заняться своим здоровьем.

По возвращении в Москву Мара отправилась с Пригожиными на дачу, которые задержали свой переезд ввиду ее отсутствия. Два раза в неделю она приезжала оттуда в город на занятия и попутно забегала к ним на квартиру, чтобы полить цветы и просмотреть электронную почту Ивана Ефимовича, оставаясь иногда на ночь.

С Кирой она тоже не виделась с того самого дня, как отвозила ей книги, но из телефонных разговоров с подругой знала, что Леон совершенно здоров и сейчас находится где-то на Филиппинах, намереваясь снять для своего канала фильм про ловкость рук самых таинственных тамошних хилеров.

Лифт, о чем свидетельствовало светящееся табло над его дверями, намертво застрял на последнем этаже. Мара вздохнула и пошла пешком на пятый этаж. Повернув на последний пролет лестницы, она увидела человека, ковыряющегося в замке у двери Жигулевых. Он был одет во все черное, на лоб ниспадал капюшон.

«Монах! – Вихрем пронеслось в ее голове, – тот самый!».

Мара замерла и почти перестала дышать, прикидывая, успеет ли убежать, если он обнаружит ее присутствие. Однако взломщик был так увлечен работой, что и не думал озираться по сторонам, тогда она решила немного понаблюдать за ним, а в случае опасности поднять шум на весь подъезд. Тут Мара вспомнила, что в ее сумке есть бутылка «Можайского» молока.

«Подкрадусь тихонечко и оглушу, – решила она, наконец, – а потом милицию вызову и сдам этого красавчика. Вы подумайте! Повадился по квартирам шнырять! Вероятно, ему известно, что там сейчас никого нет, поэтому и орудует так спокойно, будто у себя дома…».

На цыпочках, выпрастывая на ходу из сумки бутылку, молодая женщина подкралась к фигуре в черном и уже занесла, было, руку для приведения приговора в исполнение, но в этот момент грабитель обернулся, видимо, интуитивно почуяв опасность. Он схватил Мару за руку, бутылка выпала и разбилась вдребезги на кафельном полу. «Монах» застывшим взглядом следил какое-то время за тем, как у его ног растекается молочное озеро, потом поднял глаза и прошептал:

– Том…, ты чего, это же я, Вадик…

Он стянул с головы капюшон, и Мара, отступив на два шага, в недоумении уставилась на его, совершенно лишенное растительности, и оттого такое чужое, лицо. Она только и смогла, что отрицательно покачать головой, не в силах вымолвить ни единого звука от нервного перенапряжения.

– Ты же должен быть в Париже! – Сказала Мара, разливая чай. Руки ее все еще немного дрожали от пережитого волнения. – Я была в полной уверенности, что в твою квартиру намеревается проникнуть тот же самый грабитель, что был тогда у Ивана Ефимовича. Поймаю, думала, и все станет, наконец, ясно.

Покончив с уборкой лестничной площадки, они расположились у Пригожиных на кухне.

– А…, – Вадим махнул рукой, – не напоминай, пожалуйста, мне об этом. Я вчера вернулся и сразу поехал в мастерскую, а сегодня примчался домой с проверкой, да забрать кое-что. Только тут подшутить кто-то, видно, решил, засунули мне спичку в личинку замка, мальчишки, наверно…, теперь менять придется…

– Зачем ты…, сбрил-то все…, волосы, усы, бороду. Я бы тебя не узнала, если бы встретила на улице лицом к лицу среди бела дня.

– Правда? – Возликовал Вадим, радостно потирая руками. – Это здорово! Значит, получилось!

– Ты милиции боишься?

– Не то что бы милиции, так, из озорства, решил начать новую жизнь, с чистого листа, и следующий период творчества.

– Ты чего-то не договариваешь…, – Мара внимательно посмотрела ему в глаза. – Ладно, не хочешь, не говори. Меня это не касается…

– Том, ты только не обижайся, правда, не хочется сейчас все это ворошить…, потом как-нибудь, может, расскажу…, ты случайно не знаешь, я еще в розыске?

– Честно говоря, я этим делом перестала интересоваться после того…, после нашей последней встречи в аэропорту. Ты был омерзителен!

– Знаю, знаю, прости меня, дурака…, а как ты узнала, что я лечу этим рейсом? И с отцом твоим некрасиво вышло…, что он мог обо мне подумать!?

– Это не отец…

– Да? А кто же тогда?

– Я же не спрашиваю тебя о твоих спутницах…

– Конечно…, ты, правда, больше не сердишься?

– Сначала я была страшно на тебя зла, но, поразмыслив над этой ситуацией, сняла с тебя все обвинения. Разве куст кактуса виноват в том, что его острые колючки рвут одежду всем, кто к нему приближается?

– Вот, значит, как! – Надулся Вадим, – я, значит, даже уже не животное, а растение…

– Это было просто образное сравнение, чтобы проиллюстрировать ход моих рассуждений. Я вижу, ты так и не простил ту обиду…, мне бы хотелось объяснить…, чтобы ты понял. Видишь ли, все события нашей жизни подаются нам последовательно в виде цепочки…, одно за другим, и мы не можем тут ничего изменить. Они прописаны.

– Ничего? Но ведь всегда есть выбор. Я мог бы не поехать в Париж. Решить остаться…

– Если поехал, значит, не мог. Человек только думает, что волен влиять на что-то в своей жизни, но принять самостоятельное решение он может лишь один раз: выбрать себе окружение. Люди всегда ведут себя по принципу подобия. Ты же читал в детстве «Маугли», я надеюсь? До определенного момента мы существуем неосознанно, под влиянием старших, обстоятельств, общественного мнения, объективных факторов, – мало ли, чего еще! Но у каждого из нас бывает в жизни возможность проявить свободу воли и сделать, наконец, осознанный выбор: с кем быть. Как сказал один поэт: «Подобие родится из подобий». Вот, тут-то и начинается твой личный путь. Пристал к шайке воров, стал мошенником, как и твое окружение. Я не знаю, что произошло с тобой в Париже, да и знать не хочу, но мне кажется…, я чувствую, что ты сделал там свой выбор. Есть одна древняя молитва, в которой человек просит: «Боже! Дай мне силы изменить в моей жизни то, что я могу изменить, дай мне мужество принять то, что изменить не в моей власти, и дай мне мудрость, отличить одно от другого!». Понимаешь?

– По-ни-ма-ю, – почему-то по складам произнес Вадим. – Интересно, почему-то раньше, когда ты заводила такие разговоры, я ужасно злился! Мне казалось, что ты хочешь доказать свое превосходство, читая мне нравоучения, а теперь я совсем по-другому к твоим словам отношусь. Спасибо тебе, что объяснила. Да, я, действительно, понял там кое-что, по крайней мере, о себе…. Понял и сбежал…

– Теперь о том, ради чего я оказалась в аэропорту. Тут ты ошибаешься, я понятия не имела о твоем отъезде! Ты что-то там говорил в нашу последнюю встречу, только я не придала этому серьезного значения. Ты был пьян и возбужден всем, случившимся с Иваном Ефимовичем. Но мы с Леоном примчались туда именно из-за тебя, в этом ты не ошибся.

– Как это? Не знали, но примчались из-за меня...

– Нам стало известно, что человек, который приезжал в тот вечер к Ивану Ефимовичу, должен был улетать в Париж этим рейсом, и решили его найти, чтобы обеспечить тебе алиби. Слу-шай! А ведь это идея! Мы же можем написать ему письмо! В почте есть его электронный адрес. По крайней мере, хотя бы будем знать, существует ли он на самом деле? А то – просто фантом какой-то! После встречи с тобой и совершенно безобразного поведения, мне расхотелось принимать участие в твоей реабилитации, поэтому мы не стали больше ждать и уехали. Ты, случайно не помнишь, кроме вас троих кто-то еще проходил регистрацию перед самой посадкой в самолет, или ваша компания была последней?

– Ты же видела, в каком я был скотском состоянии! – Горестно вздохнул Вадим. – Разве я мог на что-то еще обратить внимание, кроме себя любимого…, знаешь, Том, а я с выпивкой завязал. Окончательно, веришь? Вчера, вот, только пивка немного с Петруччио приняли, но это последний раз, зуб даю!

– Да-да-да! Надо непременно ему написать! – Мара была полностью захвачена этой идеей. – Надо только все тщательно продумать, во-первых, чтобы не обидеть человека, если он ни в чем не виноват, во-вторых, грамотно объяснить, что нас интересует…

– Как там Иван Ефимович-то? Поправился?

– Ладно, я возьму это на себя…, что ты спросил? Да, понемногу начинает вспоминать кое-что, Ольгу Васильевну, вот, узнал, внуков, а про тот вечер мы пока стараемся ему не напоминать. Пусть окрепнет…

– Я тебе докажу, что не зря ты мне поверила. – Твердо и серьезно сказал Вадим, – спасибо тебе, Томка…, ох, сколько же глупостей я успел натворить за свою короткую житуху! Ты, вот, мне скажи, неужели я только за тем родился на свет, чтобы пожить, как последняя скотина, и на тот свет? Страшно даже подумать!

– Какие у тебя планы? – Спросила Мара, улыбаясь бывшему жениху открытой улыбкой. – Чем думаешь заниматься?

– Работать буду. Писать. Хочу хату свою сдать, чтобы было, на что холста купить, красок, ну, и харчей каких-нибудь, самую малость. Засяду в мастерской и носа не высуну, пока что-нибудь путное не напишу. Если услышишь, что кто-то жилье ищет, можешь предлагать. Я завтра куплю новый замок и дам тебе ключи. Договорились?

Мара постелила Вадиму в гостиной, а сама отправилась в кабинет хозяина и включила компьютер. Каково же было ее изумление, когда она увидела там письмо от таинственного ребе! На этот раз оно было написано по-русски.

«Глубокочтимый друг!

Некоторое время назад я легкомысленно продал Вам семейную реликвию, подталкиваемый надеждой, что вырученные за нее деньги пойдут мне впрок. Как же я ошибался! Врачи не оставили мне ни малейшего шанса на выздоровление, или, хотя бы незначительное облегчение моей участи. Операция, которую мне обещали сделать, уже слишком запоздала, ибо болезнь моя зашла так далеко, что в ней нет никакого смысла.

В виду этого, я умоляю Вас вернуть мне то, с чем обстоятельства вынудили меня расстаться, хотя бы еще и потому, что чем больше я об этом думаю, тем меньше верю, что брение, действительно, может принадлежать человеку, которого Вы почитаете, как сына Божьего. Наш род не настолько древний, чтобы иметь отношение к таким отдаленным временам. Предки мои поселились в этих местах уже в середине тринадцатого века нашей эры. Возможно, брение это и принадлежит кому-то из людей великих, но совсем не тому лицу, о котором шла речь между нами. Скорее всего, это мог быть кто-то из мудрецов нашей веры, а точнее, ее мистической ветви. Я и сам был введен в заблуждение семейной легендой, но теперь все как будто разъяснилось, благодаря вновь открывшимся документам.

Мой внук, (который пишет сейчас под мою диктовку это письмо, ибо получил высшее образование в Москве и хорошо говорит по-русски), взял на себя миссию вернуть Вам взятую мною сумму и получить от Вас нашу семейную ценность, ибо для Вас она таковой уже не является. По прибытию в Россию, он тотчас же свяжется с Вами.

Затем, остаюсь до кончины (а она не за горами) преданный Вам ребе Исаак Мейер».

Мара взяла на себя смелость написать ответ, где не стала рассказывать о событиях, последовавших за встречей Ивана Ефимовича с Исааком Мейером. Ей показалось неуместным в сложившихся обстоятельствах делать это от себя лично. Она просто поблагодарила ребе от имени академика Пригожина, сообщив, что в данный момент он находится на даче, так как не совсем здоров, и оставила свой телефон для контакта.

«Вот, тебе и свобода выбора! – Усмехнулась она, мысленно продолжая разговор с Вадимом, – «спустилось» очередное звено цепочки, и все дела!

Мы же так и не знаем, что случилось с этим брением? Цело ли оно, или ограбление совершили, чтобы завладеть именно им? Леон непременно должен узнать об этом письме…, вот, чей совет мне сейчас необходим! Когда, интересно, он приезжает в Москву? Обязательно позвоню ему, как только он вернется. Благо, у меня есть для этого такой отличный повод, как письмо ребе. Не порядочно я с ним поступила…, но мне тогда хотелось разобраться в себе…, просто не надо было так затягивать «разборки», а сразу предложить остаться друзьями…, несмотря на то, что между нами произошло. Я, наверное, вообще не способна кого-то одного любить в этом мире…, а только всех сразу, именно это я почувствовала в тот вечер после занятий, но приняла за любовь к Леону».

Маре впервые за последнее время стало грустно, оттого что их отношения разладились, и она вдруг остро ощутила, как ей не хватает этого умного, доброго, нежного, надежного человека. При воспоминании о Леоне, сон мгновенно улетучился, как фимиам из открытого флакона. Она вздохнула и, достав свою тетрадку, принялась дописывать сказку.