Как становятся альтруистами

Ночью Кира пробралась-таки в его постель. Леонид Леонидович, поддавшись ее пылкому настроению, активно отвечал на бурные ласки шамаханской царицы, шептал нежные слова, словом, был вполне адекватен ситуации.

– Тебе же хорошо со мной, – убеждала его Кира. – Скажи.

– Да, да, да! Очень хорошо!

– Зачем же ты сопротивляешься…, не зовешь меня к себе?

– Здесь твоя мама…

– А не попробовать ли нам… пожить вместе, можно пока не официально.

– Давай обсудим это, когда я вернусь из Египта…

Поворачиваясь к стене, он почувствовал, что она прижалась к его спине, поудобнее устраиваясь в постели, и спросил удивленно:

– Ты разве не вернешься в свою комнату?

– А зачем? Тебе же хорошо со мной?

– Угу, – промычал Леонид Леонидович уже совсем не так уверенно, как некоторое время назад. – Вернись, пожалуйста, неудобно перед Цыпелмой Тимофеевной…

– Какой же ты зануда! Детский сад, да и только! – проворчала Кира, и нехотя поплелась в свою комнату.

«Пора бечь, – подумал он, засыпая, – далеко и надолго! Я уже трижды наступал на эти грабли, когда думал, что хороший секс, это повод для создания серьезных семейных отношений. Вот, так работает желание…, видать, мы правда только из него и состоим…, сейчас одно, через пять минут другое…. Насытился и уже ничего этого тебе не надо, идите все, куда подальше…».

«Желания – это вожжи, с помощью которых нами правит эгоизм, причем, от самых низменных до наиболее возвышенных». – Леонид Леонидович, сам не зная почему, опять вернулся к этой мысли в самолете, уносящем его в Египет.

Он специально попросил секретаря заказать ему место у окна, и с удовольствием наблюдал, как густая облачность за бортом постепенно истончается, распадаясь на отдельные клочки снежной ваты, которые делались по мере удаления от Москвы все более прозрачными.

«Собственно, буддизм ведь и призывает нас к полному отказу, от каких бы то ни было желаний. Нирвана. Место-состояние, в котором мы испытываем блаженство, уже хотя бы потому, что, грубо говоря, ничего не хотим. Наша плоть умерщвлена, сознание усыплено, чувства умиротворены. Полный кайф.

Но почему-то не хочется! Скучно это как-то. Неужели человек так примитивно устроен, что сам собой не руководит абсолютно? Ну, ладно, я еще понимаю, что отдельные запросы тела мы не удовлетворять не может, но дух-то, дух-то должен быть более воспитанным, ему-то следует быть более совершенным! В чем же тут закавыка? Почему человек так жадно и охотно стремиться получать, но когда дело доходит до отдачи, он, словно перестает быть человеком? Куда девается весь его альтруизм? Почему мы совершенно не способны поделиться с ближними? Любви не хватает, или она не того качества? Однажды я уже думал о том, что Христос единственный известный мне пример подлинной самоотдачи.

Помнится, еще в далекой юности попалась в мои руки небольшая лекция Рудольфа Штайнера о четырех жертвах Христа. Текст, конечно, туманный, вдобавок и перевод был отвратительный, но рациональное зерно там, безусловно, есть. Подробностей я, разумеется, не помню…, да, они и не важны. В трех словах, в этой лекции шла речь о том, что прежде, чем принести Себя в жертву на физическом плане, Он совершил еще три в духовных мирах. Пожертвовал Собой сначала ради того, чтобы научить самоотдаче наши сенсоры восприятия действительности, – зрение, слух и все прочее, потом – остальные жизненно важные органы. Затем, подал пример альтруизма душе, с ее способностью мыслить, чувствовать, желать. И только после всего этого, благодаря мистерии, совершившейся на Голгофе, постарался устранить угрозу подпасть под эгоистическое влияние наше «Я», трансмутировав физические потребности Своего тела.... То есть, четырежды Он учил материю, как сделаться альтруистичной, но из этих примеров она не восприняла ни одного! Сенсоры наши не в состоянии отражать подлинной реальности, а органы, будучи подвержены болезням, продолжают время от времени вести себя эгоистически, как и способность мыслить, чувствовать, желать.

Я, конечно, человек далекий от христианства, тем более такого антропософского толка, и ни разу не произнес этой сакральной формулы: «Не я, но Христос во мне», однако в глубине души начинаю понимать, что, если мы будем продолжать оставаться себялюбцами, то гибель нам обеспечена. Предоставь человечеству, хоть всю Мудрость Мира, являясь насквозь эгоистичным, оно не сможет ни воспользоваться, ни управлять ею, и погубит само себя, как раковые клетки погибают вместе с организмом, который поразили. Но ведь были же некогда среди людей отдельные особи, понимающие это! Пророки. Неужели их всех до одного побили камнями, и не осталось у нас ни одного живого примера? Вот, уж ни за какие коврижки не пожелал бы себе такой участи: быть пророком».

После звонка Михаила – внука ребе, Мару охватила паника.

«Все разбежались, бросили меня…, что я ему скажу? Правду, конечно, отвезу на дачу к Пригожиным, пусть посмотрит на Ивана Ефимовича, поговорит с ним, если мне не поверит…, нет, нельзя. Он еще не окреп, да, и не помнит ничего про те события…, как бы ему хуже не стало. Почему я оказалась крайней в этом деле? Володя в Китае, Леон в Египте. Как он официально со мной говорил…, «Здравствуйте, дражайшая Мара…, слушаю вас внимательно». Так мне и надо! Нечего было прыгать к нему в постель, а потом изображать раскаявшуюся грешницу. Если я до сих пор не усвоила, что надо уметь отделять свои желания от своего внутреннего «я», то поделом мне. Он – взрослый мужчина, ведь ясно же было, что я ему нравлюсь.

Ладно, это, конечно, здорово – посыпать голову пеплом, но у меня сейчас конкретная задача: встреть внука ребе Мейера и разрулить ситуацию с их семейной реликвией. Насколько это в моих силах, конечно…. Интересно, какой он, этот Михаил? Вдруг чопорный и надутый, как индюк, упрется – вынь ему и положи семейную ценность! Что я буду тогда делать?».

– Слушаю, – ответила Мара растерянно на телефонный звонок. – Володя! Как же во время ты позвонил! Ты просто телепат! У нас тут такая проблема! – Она торопливо и путано изложила суть дела.

– Не паникуй, женщина, – весело остудил ее пыл Володя, – я прилетаю в Москву на пару дней по своим делам, когда этот тип обещал появиться? Послезавтра? Очень хорошо, встретимся у Пригожиных. Нет, не на даче, зачем академика беспокоить, на квартире, конечно. Предоставь это дело мне, расслабься и спи спокойно. Как прилечу, отзвонюсь. Да, старикам ты вообще не говори о том, что этот товарищ приезжает, а то разволнуются, не далеко и до инсульта. Нам надо их поберечь.

«Вот, вопрос с деньгами и решился сам собой! Так что, одалживать ни у кого не придется! Тем более что половина из них законно моя, а у Леньки, будем считать, я взял взаймы…, без отдачи. – Довольно потирая руки, подумал Володя. – А реликвию их, я ему в момент изготовлю, тоже мне, пирамида Хеопса! Плюнул, вон, хоть в шанхайскую пыль, слепил шарик и готово! Можно в духовке подержать для убедительности, чтобы твердый был как настоящий. Жаль, что тот в Москве остался…, который я для академика приготовил. Глупо тогда вышло, но это же ради науки…, каждый должен внести свою скромную лепту в эксперимент века, а из этого еврея я сделаю альтруиста, мне же пока это не по карману…, успею еще. Собой расплачусь…».

Вдруг сознание его, словно заволокло красным туманом, и в ту же секунду какое-то мимолетное воспоминание промелькнуло в голове, как тень, набежавшая из далекого прошлого.

…Поколению Нимрода была известна история о потопе, и они жили в страхе, что подобное событие может повториться. Поэтому они искали такое место, где все люди могли бы поселиться в полной безопасности. В конце концов, они нашли долину в земле Вавилонской, достаточно большую, чтобы вместить их всех.

Итак, люди венчали Нимрода на царствование, так как все они поселились в Вавилоне, он фактически стал правителем всего населения Земли...

Нимрод предложил людям: «Давайте построим большой город, где сможем жить все вместе. И возведем в нем очень высокую башню». Подданные с восторгом приняли его предложение...». Построим-ка башню такую высокую, что она достанет Неба, и создадим себе имя. Иначе случится еще один потоп и рассеет нас по свету».

Однако в то время как все они были единодушны, насчет необходимости построить башню, их мнения о цели ее возведения были различными.

Часть народа думала так: «В случае нового потопа мы залезем на вершину башни, и вода нас не достанет». Другая группа – те, кто говорили: «Мы создадим себе имя», – собиралась устроить на верху башни место для собраний, чтобы поклоняться там идолам и тем спастись от любой катастрофы. Третьи утверждали: «Несправедливо, что Творец один господствует над верхними сферами, ограничив наши владения нижним миром»...

Володя увидел себя, стоящим в разношерстной толпе какого-то странного смуглолицего народа, одетого в длинные рубахи. Головы большинства мужчин были увенчаны белыми тюрбанами. Все галдели и кричали одновременно, стараясь непременно быть услышанными. Он отчетливо различил и свой голос: «Мы создадим себе имя! Несправедливо, что Творец один господствует над верхними сферами, ограничив наши владения нижним миром!».

Видение продолжалось, должно быть, доли секунды, но оставило по себе сильное ощущение недовольства, раздражения и головную боль.

«Привидится же такое, – проговорил он удивленно, помотал головой и потер виски пальцами. – С ума, что ли схожу…, никак в Вавилон забурился!».

Поговорив с Володей, Мара сразу повеселела, у нее, словно камень с души упал.

«Надо приготовить хороший обед, встретить гостя, как подобает…. Какое счастье, что Володя взял переговоры на себя. Я бы умерла от стыда, если бы мне пришлось рассказать этому Мише всю правду! Забрали у людей семейную ценность, которую они трепетно хранили несколько веков, и тут же потеряли…, а ведь только очень крайние обстоятельства вынудили их продать ее!».

Миша ей сразу понравился, между ними, словно пробежала мгновенная искра глубочайшей взаимной симпатии. Молодой человек был одет в глухой темно-серый сюртук со стойкой, застегнутый на все пуговицы, из-под ворота которого виднелась белая водолазка, и светлые легкие брюки. На вид ему нельзя было дать более тридцати, но он держался свободно и очень непринужденно, как будто знал Мару не один десяток лет.

Володя немного запаздывал, и она провела гостя в кабинет хозяина дома.

– Вы давно приехали?

– Вчера поздно вечером. Это короткий визит, а у меня в Москве уйма дел! Надо навестить друзей, я привез им книги. Как я понял, вы родственница Ивана Ефимовича, а где же он сам?

– Нет…, – смутилась Мара, не зная, что отвечать. – Он немного нездоров и сейчас живет на даче, мы дружим семьями, я им помогаю иногда…, сейчас придет один человек, близкий друг и ученик академика, он вам все подробно расскажет.

В этот момент раздался спасительный звонок в дверь, и Мара с облегчением вздохнула.

– Ты бы собрала пока на стол, милочка, – вальяжно раскинувшись в большом старом кресле перед письменным столом, скомандывал шутливо Володя. – А мы с дорогим гостем поговорим о наших общих делах.

– Конечно, конечно, – радостно ретируясь, проговорила Мара, – у меня все готово, я вас позову…

– Итак, молодой человек, перейдем сразу к делу. – Тихо сказал Володя, скользнув глазами по двери кабинета, чтобы убедиться, что она плотно закрыта. – Вот, ваша реликвия, убедитесь, пожалуйста, что с ней ничего не произошло.

Жестом фокусника он извлек из внутреннего кармана ветровки спичечный коробок, и, открыв его, продемонстрировал гостю небольшой сероватый комочек, аккуратно покоящийся между слоями ваты.

– Благодарю вас! – С облегчением воскликнул тот. – Папа, наконец, успокоится. Он просто извелся, оттого что вынужден был так поступить. Вот, деньги, здесь все до последнего шекеля, то есть, простите, доллара, конечно! Пересчитайте, пожалуйста, я дождаться не мог, когда избавлюсь от такой крупной суммы! Прямо, кажется, карман прожгли!

– В этом нет необходимости между порядочными людьми, – махнул рукой Володя, и быстро переправил купюры в тот же карман, где прежде хранилась семейная ценность Мейеров. – Уверен, что вы не будете продавать свою душу даже и за более крупную сумму. Могу я обратиться к вам с просьбой?

– Да, разумеется, чем могу…

– Ничего существенного…, просто, не говорите никому о нашей сделке, даже Маре. О, нет, не то чтобы я ей не доверял! Видите ли, у академика в тот момент не было нужной суммы, и он одолжил ее у меня. Теперь я бы не хотел, чтобы кто-то знал о том…, что я при деньгах…, мало ли что, сейчас люди так обозлены из-за этого кризиса, вы же сами переживали, пока не избавились от них. А на женский язычок никогда нельзя положиться, подруги, приятели, соседи…, может сболтнуть ненароком. У Пригожиных сосед – бандит какой-то, а она ему симпатизирует…, понимаете меня?

– Конечно! Мне бы и в голову не пришло! Я вообще не люблю болтать.

– Вот и замечательно! А теперь, прошу к столу, Мара, как там наш обед?

Встретив проницательный взгляд Мары, Михаил почему-то смутился, но она перевела глаза на Володю, который похлопал ее по руке и коротко сказал:

– Все в порядке, старушка.

Молодая женщина с облегчением вздохнула и принялась подчивать мужчин.

– Расскажи, как все прошло? – С любопытством подступила к нему Мара, когда гость, наконец, ушел.

– Пришлось на ходу сочинять легенду о прикованном к постели, немотствующем академике, что, кстати, не так далеко от действительности. Он посочувствовал, огорчился немного, что не может прямо сейчас выполнить просьбу отца, но я увеличил сумму, чтобы компенсировать им моральный ущерб. Договорились на том, что когда академик поправиться и вспомнит, куда спрятал брение, мы с ними немедленно свяжемся и сообщим, а возможно, даже сами изыщем способ им его переправить.

– Может, следовало обо всем этом написать, человек бы отложил поездку…. Он очень расстроился, что приехал напрасно в такую даль?

– Нет, насколько ты могла заметить. Деньги творят чудеса.

«Странно, этот юноша не показался мне корыстолюбивым, это бы чувствовалось…, не может быть, чтобы я ошиблась в нем!». – Удивленно подумала Мара.