Ген Пророка

Поезд прибыл на Московский вокзал ранним утром. Володя чувствовал себя совершенно разбитым и предложил Маре, прежде чем отправится на встречу с «пара-астрономом», устроиться в гостинице и привести себя в надлежащий вид. Он терпеть не мог перемещаться по железной дороге, так как был не в состоянии уснуть даже при малейшем шуме, и теперь мечтал компенсировать недосып, хотя бы получасовой медитацией. Именно ради этого он всю дорогу от Москвы провел за чтением материалов знаменитого экстрасенса Эдгара Кейси об Атлантиде, чтобы обрести соответствующий «сонастрой». Володя был твердо убежден, что каждый из живущих на земле людей, хотя бы один раз воплощался в период существования этой древней цивилизации, а уж что касается его лично, – то он, несомненно, был не последним человеком в ее высшем иерархическом сословии. Однако сколько бы раз ни настраивался он в медитативных погружениях на какие бы то ни было глубинные воспоминания о своих прошлых жизнях, ни одного, хотя бы отдаленно напоминающего существование на Атлантиде, его не посетило.

Однажды он даже попросил Киру ввести его в гипнотический транс, и сам подготовил вопросы, которые она должна была ему задать. По «возвращении на землю» выяснилось, что ни на один из них он не дал четкого, вразумительного ответа, а только «блекотал» нечто мало напоминающее реальность. В основном, это были сведения, почерпнутые из всевозможных фантастических источников, чтением которых Володя был увлечен еще с ранней юности.

В медитациях он чаще всего ощущал себя китайцем, может быть, поэтому Володя с легкостью выучил язык иероглифов и получал неизъяснимое наслаждение от перевода китайской поэзии. Порой, ему даже казалось, что он переводит стихотворения им же самим и написанные в какие-то незапамятные времена.

«Как же так, – думал он иногда в сердцах, – почему я не могу «подцепиться» к этому эгрегору? Разве я не наследник великого Знания? Ведь не случайно же я выбрал генетику! Где только меня ни носило! Чем я только ни интересовался! Но самых серьезных результатов добился именно на этом поприще, и знания в этой области даются мне так легко, словно откровения свыше, я будто «вспоминаю» то, что однажды уже делал! Но где же? Где же, как не на Атлантиде? Ведь они чрезвычайно далеко продвинулись по этому пути и получили поразительные результаты…, если верить тому, за что их развоплотили…. Мне необходимо вспомнить, что я там делал! Не может быть, чтобы я не был их «наследником». Должен быть!».

На эту поездку Володя тоже возлагал большие надежды, связанные именно с экспериментами в «зеркальной комнате». Если время там, действительно, обладает способностью кристаллизоваться, то чем черт не шутит! Вдруг ему удастся проникнуть в этот кристалл достаточно глубоко и «вспомнить» что-нибудь из своего «атлантического воплощения»!

«Вполне возможно, что эта информация просто «заблокирована» в моем личном бессознательном, а, то и в коллективном…, стоит «табу» и все тут! А такой мощный блок в обычной медитации не прошибешь, надо потрясение какое-то испытать, эмоциональный шок…, чтобы как молнией обожгло! На уровне самых мощных базовых инстинктов надо копать…, сохранения жизни…, что ж, будем стараться». – Сказал он сам себе, устраиваясь в излюбленной медитативной асане.

Однако не успел Володя закончить повторение мантр, как мгновенно уснул. Если бы «ответственная девочка Мара» не позвонила ему на мобильник, он проспал бы до глубокого вечера.

«Это поразительно! – Размышлял Володя по дороге в Пулково, где располагалась и лаборатория Раиса Нургалеевича Ахмедова. – Такого со мной еще не бывало за все тридцать лет моих занятий эзотерикой…, чтобы просто взять и тупо заснуть! Нет, не в усталости тут дело! Обычно мне хватает пятнадцати минут, проведенных в медитации, чтобы полностью восстановить запас сил! Это подсознание «шутит», ставит блок «страж порога» и все тут! Из-за Атлантиды?».

Если бы господин Ахмедов не послал лаборанта встретить гостей в заранее условленном месте, они никогда бы не нашли самостоятельно крошечную пристройку, с виду напоминающую сарай для хранения сельхозинвентаря. Бледный, «спитой» чай с пресными галетами добавил Володе сомнений. Он уже жалел, что потащился в такую даль за проверкой весьма сомнительной информации.

«Любит Ленька на своем телеканале всякую туфту показывать, выдавая ее за серьезные научные изыскания! – Все больше заводился он, – какая тут вообще может быть «зеркальная комната»? Где? Тут же не повернешься…, в лучшем случае, термос какой-нибудь треснутый…».

Хозяин же заливался соловьем, и, не умолкая, сыпал рассказами о всевозможных, чудесных результатах, которых сумел добиться в своей, как он выразился, «святая святых».

– Хотелось бы посмотреть…, – осторожно намекнула Мара, видя состояние шефа, и опасаясь, что он сейчас вскочит с места и кинется прочь.

– Конечно, о, всенепременно! – С готовностью откликнулся Раис Нургалеевич, – ведь не чаю же вы приехали попить за шестьсот верст! Прошу за мной!

Он подошел к стене и жестом фокусника откинул домотканый половичек, добытый, очевидно, кем-то из сотрудников в недрах бабушкиного сундучка с приданым, и принесенный на работу именно ради этой цели. В полу, под куском ветхой, реликтовой мануфактуры обнаружилась дверь с массивным медным кольцом. Начальник величественным кивком призвал лаборанта, и тот, приложив недюжинные усилия, «отверз врата в неведомое». Из подземелья пахнуло сыростью и плесенью, Володя набрал в легкие побольше свежего воздуха и шагнул вслед за хозяином, который нацепил на голову небольшой, но мощный фонарик.

– Мы на строгом лимите, – верещал их Вергилий, – электричество нынче очень дорого, спасибо Чубайсу, так что, простите великодушно, более трех-пяти минут не могу предоставить в ваше распоряжение…

– Мне нужен час, – твердо сказал Володя. – Я оплачу, можете не беспокоиться. Хотите, составим договор-аренду, мы перечислим деньги на ваш счет.

– Нет, нет, что вы! Можно и налом…

– Вот, и прекрасно. Моя ассистентка пока посмотрит ваши архивы, если не возражаете. Вы же, надеюсь, фиксируете рассказы людей, которые участвовали, так сказать, в ваших экспериментах? Это не секретная информация, полагаю, но и такая услуга будет, разумеется, вознаграждена.

Вальяжный вид и витиеватый язык мецената произвели на хозяина всех этих тайных чудес должное впечатление, он сделался услужливым вдвойне и повел Володю по довольно длинному затхлому коридору, отчаянно пахнущему мышиным присутствием.

– Я, пожалуй, вернусь, – с опаской принюхиваясь, сказала Мара. – Посмотрю пока архивные записи, или мне с вами пойти?

– Ступай, конечно, у нас не так много времени, от силы, час, – милостиво разрешил ей босс. – Нет, постой…, позвони мне на мобильный ровно через шестьдесят минут, а то не известно, в какие глубины меня занесет. Вот, номер, я специально сменил сим-карту, он больше никому не известен, только… держи дольше, пожалуйста, не отключайся, если сразу не отвечу, – и Володя протянул Тамаре клочок бумаги.

Наконец, коридор закончился массивной дверью, крест на крест обитой металлическими полосами. Раис Нургалеевич достал ключ и отпер большой амбарный замок. Дверь противно заскрежетала и нехотя поползла внутрь.

Оставшись, наконец, в одиночестве, Володя сел на зеркальный пол комнаты, в центре который был положен небольшой квадратный мат. Устроившись, как можно удобнее в позе лотоса, он закрыл глаза и стал читать на санскрите мантры.

…Щупловатый рыжеволосый человечек, сильно смахивавший на пугливого таракана, бочком прошмыгнул в дверь лаборатории между двумя дюжими вооруженными автоматами охранниками. Он стянул пиджак с залоснившимися на локтях рукавами, аккуратно пристроил его на вешалку в стенном шкафу, с которой предварительно снял белый халат, сильно забрызганный кровью.

«Даже свежий халат не оставили! – Брезгливо поморщился он. – Надо будет сказать группенфюреру, чтобы взыскал с них по полной программе! Пусть добавит ко мне в подопечные».

Герр Кноссе, так звали человечка, был одним из ведущих сотрудников лаборатории Ананербе по проблемам выведения идеальной расы. Над его письменным столом висел плакат со словами Генриха Гимлера:

«Любое расовое смешение уродует

гармоничную картину расы. Нордическая

голова, посаженная на восточное

туловище, выглядит не эстетично. В

дополнение к этому – все те виды

ущерба физическому, и, особенно,

душевному здоровью, которое таит в

себе смешение рас».

Человечек взял со стола толстую амбарную книгу, аккуратно расчерченную на вертикальные столбцы, вооружился карандашом и оправился в лабораторию проверить состояние «подопытного материала». Не спеша, переходя от бокса к боксу, он скрупулезно и равнодушно заносил данные в свой гроссбух, отмечая в особых столбцах факт смерти.

«И чего мрут? Кормят их не в пример другим, чуть ли не из офицерской столовой…, – подумал герр Кноссе озлобленно, – медицинское обслуживание на должном уровне…, витамины…, музыку даже включают, «Кольцо Нибелунгов» Вагнера. А они мрут и мрут, сволочи. Какая тут, к черту, наука с таким негодным материалом! Одно название – евгеника. Самый обычный виварий, только для человеческих особей».

Человечек подошел к одному из подопытных, у которого, как ему показалось, мелькнул в глазах проблеск разумной мысли, но тот только промычал в ответ и преданно лизнул руку.

– Фу, мерзость какая, – проворчал герр Кноссе и отер влажное место о халат. – И это предполагаемый цвет еврейской нации!? Слишком много брака, практически, весь материал идет в топку. Оно и правильно, разве может из семян редьки вырасти ананас? Что к нему ни пересаживай, что ему ни прививай, он даже крохотной вишенкой не станет, так и будет редькой, да, еще в придачу бракованной. Благо, евреев у нас quantumsatis, экспериментируй в свое удовольствие, жаль только, результатов как не было, так и нет. Может, в евреях все дело? Может, это просто из них идеальной расы не получается? Надо бы сменить их на славян, то же самое рабское племя! Ладно, сейчас я вам покажу, что такое арийский ordnung…

Спустя час, Мара набрала номер телефона шефа и ждала до тех пор, пока автомат не отключился. Она испуганно взглянула на Раиса Нургалеевича и сказала:

– Идем туда, быстро!

Ворвавшись в зеркальную комнату, они увидели Володю, лежащего на полу без признаков жизни. Мара начала немедленно приводить его в чувство. Он пробормотал что-то невнятное по-немецки и поднял на нее невидящий безумный взгляд. Виски его были совершенно седыми.

Леонид Леонидович возвращался в Москву с чувством легкой тревоги.

«Интересно, нашли они себе жилье за это время или все еще обитают в моей квартире? – Думал он, сидя в самолете. – Было бы неплохо оказаться сегодня дома одному и привести в порядок свои впечатления. Совершенно не хочется видеть чужие лица, говорить о чем-то, отвечать на дурацкие вопросы. Столько всего произошло за это время! Помолчать бы, хоть пару дней. Кира обещала в его отсутствие вплотную заняться поисками жилья. Понятно, что ей не хочется переплачивать риэлтерам, но, к сожалению, в наше время они полностью захватили рынок аренды квартир. Я бы из своего кармана им заплатил, только бы она что-то нашла!

Конечно, они в одночасье оказались в совершенно безвыходном положении, когда хозяйка внезапно попросила их освободить квартиру, с мужем она что ли собралась расходиться? Ну, и я, не подумав, как всегда, кинулся закрывать амбразуру собственным телом – предложил пожить у меня какое-то время. А что мне было делать? Я стольким обязан Кире…, получается, что, когда мне надо, то я с удовольствием принимаю ее заботы…, но все равно, безумно хочется побыть одному! Отвык я делить с кем-то жилплощадь. И в поездке устал от беспрерывного общения, да еще постоянно приходилось говорить по-английски…, а дома – Кира, Цыпелма Тимофеевна, да еще эта кошка пригожинская в периоде сексуального обострения…, еле дождался, когда уеду, неужели там все то же самое!».

Внезапно, без всякой связи со своими предыдущими размышлениями Леонид Леонидович вдруг вспомнил тот изумрудный икосаэдр, примстившийся ему во время гипнотического сеанса.

«Интересно, что же это все-таки было? Ведь на вид он казался совершенно плотным, непроницаемый кристаллом, а моя рука так свободно вошла внутрь! Может быть, я уподобился ему, сам того не замечая? Давно хотел с этим разобраться, но события закрутились так молниеносно, что у меня совершенно и не было времени подумать об этом феномене. Болезнь, Кира, ее матушка, моя неожиданная командировка…, собственно, я и в поездку-то напросился, чтобы с ними не оставаться, не было никакой необходимости тащиться туда самому.

И все-таки… странная штука – наше восприятие реальности! Что же мы ощущаем-то на самом деле? Видим ли мы мир таким, каковым он является? Ведь как физик я должен знать, что не существует такого понятия, как объективная реальность, мы в состоянии воспринимать лишь то, чему соответствуем. Словно у нас внутри прибор с определенным набором частот, и если изменить настройки, то мир вокруг нас поменяется радикальным образом. Современная наука уже объявила отдельные частицы пучком энергии, которые в состоянии совершать «квантовые прыжки». Реальность текуча, даже огромная скала базальта – всего лишь результат этой бешенной энергетической «скачки».

Действительность жива и динамична, просто наши органы восприятия настолько не совершенны, что не в состоянии это отражать. Надо просто устранить то, что мешает природным органам чувств воспринимать истинную реальность. Но что именно необходимо устранить и как это сделать? Стать из получающих отдающими, подобно всей природе, по утверждению Мары? Легко сказать. Я знаю только один пример подлинного альтруизма…, это Христос. Но как может обычный человек отказаться от своей эгоистической природы, понять невозможно. Интегральная психология знает такие приемчики, наверное, и еще кто-то знает…, мистики какие-нибудь, шаманы, экстрасенсы разные. Не люблю я эту шарлатанскую братию…. Скорее всего, все дело в том, что я тогда находился в состоянии гипноза, и это каким-то образом изменило способности моих сенсоров.

Надо будет попросить Киру возобновить наши сеансы…, раз уж она пока живет у меня…, вдруг, научусь проходить сквозь стены? Но если опять окажусь перед выбором – пойду до конца! Поддамся этой силе, которая чуть не затянула меня внутрь кристалла. Может, она такая и есть, Вселенная, сплошь состоящая из додекаэдров и икосаэдров, а мы – люди, подобны черным дырам, которые только поглощают и ничего не отдают..., вот, уж истинный образчик эгоизма. Правда, без черных дыр не было бы и Галактик…».

В ожидании багажа, Леонид Леонидович позвонил домой. Трубку сняла Цыпелма Тимофеевна.

– Да, ждем, однако, Кира на работу к вам звонила, ей секретарша сказала, что вы сегодня прилетаете, – сообщила она каким-то странным, как ему показалось, заторможенным голосом.

«Спала, наверное, или нездоровится…», – подумал Леонид Леонидович, и, усилием воли подавив в себе чувство досады, вызванное тем, что оправдались его наихудшие опасения, бодро отрапортовал:

– Приземлились благополучно, часа через два-три буду дома!

Постояльцы дружной гурьбой вывалили встречать хозяина в дверях. Кошка Варя, обуреваемая сезонной похотью, сразу же начала тереться о его ноги, оглашая окрестности призывными душераздирающими воплями. Дом наполняли совершенно чужие – женские – запахи, и в первое мгновение, вдохнув воздух в прихожей, Леониду Леонидовичу показалось, что он никогда не жил в этих стенах. Только в его спальне все оставалось по-прежнему, за месяц из нее не выветрился брутальный аромат одеколона и крепкого трубочного табака.

Кира приготовила шикарный обед, Цыпелма Тимофеевна лениво поковыряла вилкой в тарелке, так и не съев почти ничего, а потом сказала расслабленным голосом:

– Спать хочется, пойду, лягу, однако…

– Я тоже, пожалуй, пойду, этот долгий перелет меня совершенно вымотал, – присоединился к ее заявлению Леонид Леонидович, отдав должное Кириным кулинарным изыскам, – большое спасибо, все было очень вкусно.

– Мы нашли квартиру, – сказала Кира ему вслед. – Очень удачно все сложилось. Вадим нам сдает.

– Какой Вадим? – Резко обернувшись, спросил Леонид Леонидович. – Художник? Разве он в Москве?

– Вообрази! Вчера позвонила Мара, встретила его случайно, и он ее попросил найти ему жильцов. Только там ремонт надо сделать, очень уж все запущено…, так что, потерпи нас еще пару недель, пожалуйста…, не прогонишь?

– Какой разговор! – Воскликнул гостеприимный хозяин, едва сдерживая ликование. – Ты ее уже посмотрела? Сколько он хочет?

– Съешь лимон, Леончик! – Засмеялась Кира, ничуть не обидевшись. – Да, я съездила туда, буквально, перед твоим приездом. Цена приемлемая, до метро, правда, не очень близко, зато район хороший. Центр. Меня все устраивает, завтра начнем с Марой закупать все для реставрации помещения. Да, она просила тебя позвонить, у нее есть какие-то новости…

– Какие именно? – Спросил он, стараясь выглядеть как можно более равнодушным.

– Она мне не сказала, да, я и не настаивала, – Кира испытующе посмотрела ему в глаза, и видимо, осталась довольна инспекцией.

– Слушай, а что, кошка всю ночь будет так блажить? Нельзя ли ее как-то нейтрализовать? В ванну что ли…, это же выдержать невозможно! Как вы тут живете? Я понимаю, почему Цыпелма Тимофеевна еле ноги переставляет, должно быть, не может глаз сомкнуть.

– Странная история, – начала оправдываться Кира. – Я специально ездила на Арбат за лекарством для нее. Оно так хорошо действовало первое время, девушка хвостатая спала целыми днями…, но потом куда-то бесследно исчезло, все кругом обыскала…, может, мама выбросила сослепу в помойное ведро…, надо снова поехать и купить. Завтра же это сделаю…, потерпи, мы возьмем ее к себе в комнату, ты даже не услышишь! Иди, отдыхай, еще будет время поговорить.

Кира поцеловала его в щеку, и резво развернувшись, направилась отлавливать Варьку.

– Ты не торопись с ремонтом, – сказал Леонид Леонидович, прежде чем закрыть за собой дверь в спальню, – я, видимо, через пару-тройку дней улечу в Египет. Что-то мне понравилось принимать участие в съемках. Сделай все как следует, а то налепите на скорую руку, через неделю все обои будут стоять рядом со стеной. Спецов найми, сейчас это не проблема. Таджики ходят толпами, предлагают свои услуги…

Утром Леонида Леонидовича разбудил призывный аромат свежего кофе, который бесцеремонно проникал под дверь, будоражил воображение предвкушением первого глотка. Он сладко потянулся, и в этот момент дверь открылась, пропуская в комнату Киру с подносом в руках.

– Прости, руки заняты, нечем было постучать, – сказала она, игриво улыбаясь. – С добрым утром. Ну, что Варька не заразила тебя мартовским настроением? Сознайся, противный, правда, приятно возвращаться домой, когда тебя там ждут? Приезжаешь, кругом чистота, обед готов, все тебе искренне рады…

– Угу, – буркнул Леонид Леонидович, – особенно, кошка…, если бы уж я решил завести домашнее животное, то это непременно была бы собака…

– Далась тебе бедная скотинка! У нее фиксированный сезон спаривания, ты хочешь бороться с природой?

– Хочу. Кстати, о борьбе с природой, мне в самолете пришла в голову мысль, что если возобновить наши гипнотические сеансы? Их ведь можно и дома проводить…, давай сегодня попробуем. А кофе я привык пить на кухне. Отнеси, пожалуйста, я сейчас почищу зубы, приму душ и приду. Извини…

Кира унесла поднос с большой неохотой, видимо, рассчитывая на более сердечный прием, но явно выказывать свое недовольство не стала.

Цыпелма Тимофеевна вышла к завтраку бодрячком, с прояснившимся взором и, хищно потирая руками, деловито окинула взглядом стол.

– Голодная, как зверь, однако. – Завила она присутствующим. – Кира, у меня лекарство успокоительное закончилось. Купи, пожалуйста, уж так оно мне помогает, выспалась за всю прожитую жизнь, все недосыпы добрала.

– А что ты принимаешь, мама? Я понятия не имею…

– Да, вот, там нашла на столике, начала пить. Приму таблеточку, чуть до подушки доберусь, сразу отрубаюсь намертво. Сейчас принесу тебе коробку, там написано, я и не смотрела даже на название.

– «Анти-секс для кошек», – прочитала вслух Кира. – Боже мой, мама! А я-то обыскалась! Его же нельзя людям принимать, наверное…, это я для Варьки покупала! У тебя дистония…, этак и отравиться недолго. Разве можно так безрассудно относиться к своему здоровью…

– Однако, можно. – Спокойно сказала дочь шамана. – Хорошо! Никаких волнений, полное спокойствие! Я бы всем рекомендовала, особенно, прокурорам нашим.

Леонид Леонидович бочком вылез из-за стола и опрометью кинулся в ванную, где, согнувшись пополам, минут пять хохотал до слез.

Когда Кира ушла, в кабинет осторожно постучала Цыпелма Тимофеевна.

– Да-да! Войдите! – Крикнул Леонид Леонидович, обреченно вздохнув, понимая, что пожилой даме хочется с кем-то поговорить, и ему вряд ли удастся спокойно поработать над сценарием.

Она села в кресло напротив и протянула ему на раскрытой ладони перстень с одноглазым Буддой.

– Вот, возьми. Полечила маленько, однако, совсем не вылечишь, черное кольцо…, навредить может.

– Что вы имеете в виду? Заговоренное, что ли? Я в эту чепуху не верю. Как может навредить кольцо? Это же неодушевленный предмет и только!

– Само кольцо не может, конечно, – согласилась Цыпелма Тимофеевна, – но если над ним слова крепкие сказать, много вреда будет. Мысль – как стрела из лука, куда направишь, туда и полетит, а слово еще крепче, оно оживает…

– Да, я где-то читал, что мысли способны материализоваться, – вежливо сказал Леонид Леонидович, чтобы поддержать беседу. – Особенно, злые…, только не верю я в это, и потом, я же не врагу подарил его, а… другу. Неужели вы полагаете, что Кира захочет причинить мне вред?

– Всяко бывает, – уклончиво ответила наследница древнего сакрального знания шорцев. – А так, нет кольца – и соблазна нет… беду накликать. Возьми, говорю, да убери подальше. Сам не носи и другим не давай. Все, извини за беспокойство, больше мешать не буду. Хороший ты человек, Леонид, шатаешься только, на путь не встал, однако, а уж пора бы…, тебе ведь крепко за сорок…

Последние две недели жизнь Мары протекала размеренно и монотонно. Госпитализировав Володю прямо из Пулково, она еще несколько дней оставалась при нем, пока не прилетела его жена и не увезла больного домой в Новосибирск. В целом, он чувствовал себя неплохо, но врачи обнаружили у него сильное нервное истощение и настоятельно рекомендовали заняться своим здоровьем.

По возвращении в Москву Мара отправилась с Пригожиными на дачу, которые задержали свой переезд ввиду ее отсутствия. Два раза в неделю она приезжала оттуда в город на занятия и попутно забегала к ним на квартиру, чтобы полить цветы и просмотреть электронную почту Ивана Ефимовича, оставаясь иногда на ночь.

С Кирой она тоже не виделась с того самого дня, как отвозила ей книги, но из телефонных разговоров с подругой знала, что Леон совершенно здоров и сейчас находится где-то на Филиппинах, намереваясь снять для своего канала фильм про ловкость рук самых таинственных тамошних хилеров.

Лифт, о чем свидетельствовало светящееся табло над его дверями, намертво застрял на последнем этаже. Мара вздохнула и пошла пешком на пятый этаж. Повернув на последний пролет лестницы, она увидела человека, ковыряющегося в замке у двери Жигулевых. Он был одет во все черное, на лоб ниспадал капюшон.

«Монах! – Вихрем пронеслось в ее голове, – тот самый!».

Мара замерла и почти перестала дышать, прикидывая, успеет ли убежать, если он обнаружит ее присутствие. Однако взломщик был так увлечен работой, что и не думал озираться по сторонам, тогда она решила немного понаблюдать за ним, а в случае опасности поднять шум на весь подъезд. Тут Мара вспомнила, что в ее сумке есть бутылка «Можайского» молока.

«Подкрадусь тихонечко и оглушу, – решила она, наконец, – а потом милицию вызову и сдам этого красавчика. Вы подумайте! Повадился по квартирам шнырять! Вероятно, ему известно, что там сейчас никого нет, поэтому и орудует так спокойно, будто у себя дома…».

На цыпочках, выпрастывая на ходу из сумки бутылку, молодая женщина подкралась к фигуре в черном и уже занесла, было, руку для приведения приговора в исполнение, но в этот момент грабитель обернулся, видимо, интуитивно почуяв опасность. Он схватил Мару за руку, бутылка выпала и разбилась вдребезги на кафельном полу. «Монах» застывшим взглядом следил какое-то время за тем, как у его ног растекается молочное озеро, потом поднял глаза и прошептал:

– Том…, ты чего, это же я, Вадик…

Он стянул с головы капюшон, и Мара, отступив на два шага, в недоумении уставилась на его, совершенно лишенное растительности, и оттого такое чужое, лицо. Она только и смогла, что отрицательно покачать головой, не в силах вымолвить ни единого звука от нервного перенапряжения.

– Ты же должен быть в Париже! – Сказала Мара, разливая чай. Руки ее все еще немного дрожали от пережитого волнения. – Я была в полной уверенности, что в твою квартиру намеревается проникнуть тот же самый грабитель, что был тогда у Ивана Ефимовича. Поймаю, думала, и все станет, наконец, ясно.

Покончив с уборкой лестничной площадки, они расположились у Пригожиных на кухне.

– А…, – Вадим махнул рукой, – не напоминай, пожалуйста, мне об этом. Я вчера вернулся и сразу поехал в мастерскую, а сегодня примчался домой с проверкой, да забрать кое-что. Только тут подшутить кто-то, видно, решил, засунули мне спичку в личинку замка, мальчишки, наверно…, теперь менять придется…

– Зачем ты…, сбрил-то все…, волосы, усы, бороду. Я бы тебя не узнала, если бы встретила на улице лицом к лицу среди бела дня.

– Правда? – Возликовал Вадим, радостно потирая руками. – Это здорово! Значит, получилось!

– Ты милиции боишься?

– Не то что бы милиции, так, из озорства, решил начать новую жизнь, с чистого листа, и следующий период творчества.

– Ты чего-то не договариваешь…, – Мара внимательно посмотрела ему в глаза. – Ладно, не хочешь, не говори. Меня это не касается…

– Том, ты только не обижайся, правда, не хочется сейчас все это ворошить…, потом как-нибудь, может, расскажу…, ты случайно не знаешь, я еще в розыске?

– Честно говоря, я этим делом перестала интересоваться после того…, после нашей последней встречи в аэропорту. Ты был омерзителен!

– Знаю, знаю, прости меня, дурака…, а как ты узнала, что я лечу этим рейсом? И с отцом твоим некрасиво вышло…, что он мог обо мне подумать!?

– Это не отец…

– Да? А кто же тогда?

– Я же не спрашиваю тебя о твоих спутницах…

– Конечно…, ты, правда, больше не сердишься?

– Сначала я была страшно на тебя зла, но, поразмыслив над этой ситуацией, сняла с тебя все обвинения. Разве куст кактуса виноват в том, что его острые колючки рвут одежду всем, кто к нему приближается?

– Вот, значит, как! – Надулся Вадим, – я, значит, даже уже не животное, а растение…

– Это было просто образное сравнение, чтобы проиллюстрировать ход моих рассуждений. Я вижу, ты так и не простил ту обиду…, мне бы хотелось объяснить…, чтобы ты понял. Видишь ли, все события нашей жизни подаются нам последовательно в виде цепочки…, одно за другим, и мы не можем тут ничего изменить. Они прописаны.

– Ничего? Но ведь всегда есть выбор. Я мог бы не поехать в Париж. Решить остаться…

– Если поехал, значит, не мог. Человек только думает, что волен влиять на что-то в своей жизни, но принять самостоятельное решение он может лишь один раз: выбрать себе окружение. Люди всегда ведут себя по принципу подобия. Ты же читал в детстве «Маугли», я надеюсь? До определенного момента мы существуем неосознанно, под влиянием старших, обстоятельств, общественного мнения, объективных факторов, – мало ли, чего еще! Но у каждого из нас бывает в жизни возможность проявить свободу воли и сделать, наконец, осознанный выбор: с кем быть. Как сказал один поэт: «Подобие родится из подобий». Вот, тут-то и начинается твой личный путь. Пристал к шайке воров, стал мошенником, как и твое окружение. Я не знаю, что произошло с тобой в Париже, да и знать не хочу, но мне кажется…, я чувствую, что ты сделал там свой выбор. Есть одна древняя молитва, в которой человек просит: «Боже! Дай мне силы изменить в моей жизни то, что я могу изменить, дай мне мужество принять то, что изменить не в моей власти, и дай мне мудрость, отличить одно от другого!». Понимаешь?

– По-ни-ма-ю, – почему-то по складам произнес Вадим. – Интересно, почему-то раньше, когда ты заводила такие разговоры, я ужасно злился! Мне казалось, что ты хочешь доказать свое превосходство, читая мне нравоучения, а теперь я совсем по-другому к твоим словам отношусь. Спасибо тебе, что объяснила. Да, я, действительно, понял там кое-что, по крайней мере, о себе…. Понял и сбежал…

– Теперь о том, ради чего я оказалась в аэропорту. Тут ты ошибаешься, я понятия не имела о твоем отъезде! Ты что-то там говорил в нашу последнюю встречу, только я не придала этому серьезного значения. Ты был пьян и возбужден всем, случившимся с Иваном Ефимовичем. Но мы с Леоном примчались туда именно из-за тебя, в этом ты не ошибся.

– Как это? Не знали, но примчались из-за меня...

– Нам стало известно, что человек, который приезжал в тот вечер к Ивану Ефимовичу, должен был улетать в Париж этим рейсом, и решили его найти, чтобы обеспечить тебе алиби. Слу-шай! А ведь это идея! Мы же можем написать ему письмо! В почте есть его электронный адрес. По крайней мере, хотя бы будем знать, существует ли он на самом деле? А то – просто фантом какой-то! После встречи с тобой и совершенно безобразного поведения, мне расхотелось принимать участие в твоей реабилитации, поэтому мы не стали больше ждать и уехали. Ты, случайно не помнишь, кроме вас троих кто-то еще проходил регистрацию перед самой посадкой в самолет, или ваша компания была последней?

– Ты же видела, в каком я был скотском состоянии! – Горестно вздохнул Вадим. – Разве я мог на что-то еще обратить внимание, кроме себя любимого…, знаешь, Том, а я с выпивкой завязал. Окончательно, веришь? Вчера, вот, только пивка немного с Петруччио приняли, но это последний раз, зуб даю!

– Да-да-да! Надо непременно ему написать! – Мара была полностью захвачена этой идеей. – Надо только все тщательно продумать, во-первых, чтобы не обидеть человека, если он ни в чем не виноват, во-вторых, грамотно объяснить, что нас интересует…

– Как там Иван Ефимович-то? Поправился?

– Ладно, я возьму это на себя…, что ты спросил? Да, понемногу начинает вспоминать кое-что, Ольгу Васильевну, вот, узнал, внуков, а про тот вечер мы пока стараемся ему не напоминать. Пусть окрепнет…

– Я тебе докажу, что не зря ты мне поверила. – Твердо и серьезно сказал Вадим, – спасибо тебе, Томка…, ох, сколько же глупостей я успел натворить за свою короткую житуху! Ты, вот, мне скажи, неужели я только за тем родился на свет, чтобы пожить, как последняя скотина, и на тот свет? Страшно даже подумать!

– Какие у тебя планы? – Спросила Мара, улыбаясь бывшему жениху открытой улыбкой. – Чем думаешь заниматься?

– Работать буду. Писать. Хочу хату свою сдать, чтобы было, на что холста купить, красок, ну, и харчей каких-нибудь, самую малость. Засяду в мастерской и носа не высуну, пока что-нибудь путное не напишу. Если услышишь, что кто-то жилье ищет, можешь предлагать. Я завтра куплю новый замок и дам тебе ключи. Договорились?

Мара постелила Вадиму в гостиной, а сама отправилась в кабинет хозяина и включила компьютер. Каково же было ее изумление, когда она увидела там письмо от таинственного ребе! На этот раз оно было написано по-русски.

«Глубокочтимый друг!

Некоторое время назад я легкомысленно продал Вам семейную реликвию, подталкиваемый надеждой, что вырученные за нее деньги пойдут мне впрок. Как же я ошибался! Врачи не оставили мне ни малейшего шанса на выздоровление, или, хотя бы незначительное облегчение моей участи. Операция, которую мне обещали сделать, уже слишком запоздала, ибо болезнь моя зашла так далеко, что в ней нет никакого смысла.

В виду этого, я умоляю Вас вернуть мне то, с чем обстоятельства вынудили меня расстаться, хотя бы еще и потому, что чем больше я об этом думаю, тем меньше верю, что брение, действительно, может принадлежать человеку, которого Вы почитаете, как сына Божьего. Наш род не настолько древний, чтобы иметь отношение к таким отдаленным временам. Предки мои поселились в этих местах уже в середине тринадцатого века нашей эры. Возможно, брение это и принадлежит кому-то из людей великих, но совсем не тому лицу, о котором шла речь между нами. Скорее всего, это мог быть кто-то из мудрецов нашей веры, а точнее, ее мистической ветви. Я и сам был введен в заблуждение семейной легендой, но теперь все как будто разъяснилось, благодаря вновь открывшимся документам.

Мой внук, (который пишет сейчас под мою диктовку это письмо, ибо получил высшее образование в Москве и хорошо говорит по-русски), взял на себя миссию вернуть Вам взятую мною сумму и получить от Вас нашу семейную ценность, ибо для Вас она таковой уже не является. По прибытию в Россию, он тотчас же свяжется с Вами.

Затем, остаюсь до кончины (а она не за горами) преданный Вам ребе Исаак Мейер».

Мара взяла на себя смелость написать ответ, где не стала рассказывать о событиях, последовавших за встречей Ивана Ефимовича с Исааком Мейером. Ей показалось неуместным в сложившихся обстоятельствах делать это от себя лично. Она просто поблагодарила ребе от имени академика Пригожина, сообщив, что в данный момент он находится на даче, так как не совсем здоров, и оставила свой телефон для контакта.

«Вот, тебе и свобода выбора! – Усмехнулась она, мысленно продолжая разговор с Вадимом, – «спустилось» очередное звено цепочки, и все дела!

Мы же так и не знаем, что случилось с этим брением? Цело ли оно, или ограбление совершили, чтобы завладеть именно им? Леон непременно должен узнать об этом письме…, вот, чей совет мне сейчас необходим! Когда, интересно, он приезжает в Москву? Обязательно позвоню ему, как только он вернется. Благо, у меня есть для этого такой отличный повод, как письмо ребе. Не порядочно я с ним поступила…, но мне тогда хотелось разобраться в себе…, просто не надо было так затягивать «разборки», а сразу предложить остаться друзьями…, несмотря на то, что между нами произошло. Я, наверное, вообще не способна кого-то одного любить в этом мире…, а только всех сразу, именно это я почувствовала в тот вечер после занятий, но приняла за любовь к Леону».

Маре впервые за последнее время стало грустно, оттого что их отношения разладились, и она вдруг остро ощутила, как ей не хватает этого умного, доброго, нежного, надежного человека. При воспоминании о Леоне, сон мгновенно улетучился, как фимиам из открытого флакона. Она вздохнула и, достав свою тетрадку, принялась дописывать сказку.

Яркое пламя костра на остывшем песке отвоевывает немного тепла и света у мрака и холода ночи. Одинокая фигура бедуина в белых одеждах стоит, протянув руки к огню, неотрывно глядя на взмывающие вверх языки пламени. Вдруг человек начинает говорить, и его голос далеко разносит ветер пустыни.

Ты – злодей,

Черен, плох!

Тамариск – ствол одинокий, ствол Ана!

По корню своему – в земле –

Энке-Нинке!

По кроне своей –

Умаститель Энлиля,

Над священной пристанью простертый!

Тамариск!

Душой Неба, душой Земли

Будь заклят! Душой Энлиля

Будь заклят!

Душой Уту

Будь заклят!

Тот, кто злое делает,

Никогда пусть не вернется!

С водой на пристань пусть не льется!

Пусть на священную пристань

Нога твоя не ступает!

Заговорная формула

Нингиримы.

«Господи, это сон! Какое счастье! Странно, что мне приснились именно эти строки, – удивился Володя, открывая поутру глаза. – Причем здесь тамариск, я же вчера читал перед сном про ясень Иггдрасиль – священное мировое древо скандинавов…, и вообще, давно мне не снились древние тексты. Неспроста это…».

Он выглянул в окно и зябко поежился.

«Опять снег идет, когда же весна? Девчонки сказали, что в Москве уже тепло. Пора ехать, наверное. Из Токио тишина, значит, передумали…, боятся. Придется искать какой-то другой вариант, за более серьезные бабульки. Не написать ли мне моим китайским товарищам? Помнится, они тоже на эту тему замахивались…, давненько я не интересовался их новостями. У них это может даже дешевле обернуться…, отличная мысль! Деньги, деньги, как надоело все время считать копейки и выгадывать…, дети, вот, из всей одежды уже повырастали, Валька не хочет за Катькой все время вещи донашивать, барышнится уже. Правильно, она же женщина. Ладно, сейчас надо заскочить к Волкову за результатами радиоуглеродного анализа этой субстанции. Интересно, что они там мне наколдовали…».

– Как у вас съестным пахнет! – Сказал Володя, входя в лабораторию, и шумно втягивая носом воздух, – аж под ложечкой засосало от голода! Ихтиологи, что ли завелись?

– Нет, это гидродинамики уху варят из подопытного материала. Правда, раньше им стерлядь поставляли для изучения ламинарного потока, а теперь, судя по ароматам, минтай в ход пошел. Кризис, ничего не поделаешь, пусть и за это спасибо скажут, Институт едва концы с концами сводит. Ну, что тебе сказать, дорогой! – Волков слегка приобнял Володю за плечи. – Образец, который ты нам принес, можно датировать, примерно началом второго тысячелетия до нашей эры. Век, так этак, восемнадцатый.

– Шутишь? – Володя, буквально, оторопел. – Не может этого быть!

– Может, дорогуша, все может, отчего же ему не мочь? Но это еще не все. В составе мы обнаружили пыльцу тамариска рыхлого, так называемого, Tamarixlaxa, произрастающего в достаточном количестве на территории Месопотамии именно в те времена. А чем ты, собственно, недоволен? Мы сделали все, что смогли, ты бы еще один атом принес! Итак, выжали из твоего количества прорву всякой информации.

– Спасибо тебе, я в долгу не останусь, сам знаешь, за мной это не водится, обещанное вам счастье непременно будут доставлено по вашему месту жительства. Зима пока не думает заканчиваться, так что дочурка твоя успеет на Катькиных лыжах покататься.

– Ладно тебе, я бы и так сделал, но все равно, за лыжи спасибо! Дети обрадуются, все никак денег на такую ерунду не выкроим, сам знаешь, как нам платят.

– Знаю, знаю, все знаю, дружище. Сам такой три раза! Ну, ты меня удивил, Волков, буквально, сразил наповал! Тамариск! Надо же! Знаешь ли ты, отрок, что это было одно из самых священных растений шумеров? А в шумерской магии он применялся для изгнания зла и очищения. В том числе им можно было изгнать и самого носителя зла, то есть, «злого человека», для этой цели из него делали «шест ненависти». Вот, такие забавные вещи ты заставил меня вспомнить.

– Смирнов, у тебя не голова, а кладезь премудрости! – Восхищенно воскликнул Волков, – чего там только нет! И как ты все это помнишь? Хотел бы я посмотреть на твои извилины, их у тебя, наверное, вдвое больше, чем у нормального человека…

– Не будем торопиться, душа моя, не будем торопиться. Я еще пожить хочу, да, и место осталось в черепной коробке, я это прямо чувствую.

– Только ты это…, калитку-то закрой, – Волков кивнул на досадный промах во внешнем облике коллеги, смущенно оглядевшись по сторонам, – зачем дам шокируешь?

– В доме покойника ворот не запирают…, – притворно вздохнул Володя. – Жена, понимаешь, сегодня раньше меня на работу ускакала, обычно, она за этим следит…, благодарствую. А дам наших этим нынче не возбудишь, ты безнадежно отстал от реалий современной жизни, по их понятиям самую эрогенную зону надо искать в кошельке мужчины, только его содержимое и представляет для них интерес…

«А сон-то оказался в руку! Тамариск, значит…». – Подумал Володя, небрежно заталкивая в бумажник справку по радиоуглеродному анализу.

– Пап, тебе дяденька японец звонил, и еще дядь Леня из Москвы. Кому первому позвонишь? Мы с Катькой поспорили на «Аленку».

– Кыш, девицы-красавицы, освободите мне рабочее место, хорош тут свой «тетрис» гонять. Компьютер не для игр.

– Купил бы приставку, мы бы твой не трогали.

– Ладно, я вам из Японии привезу, – опрометчиво пообещал отец, набирая номер Токийского коллеги чуть дрожащими пальцами.

– Сто раз уже обещал, – надули губы девицы и, нехотя покинули поле битвы.

– Извини, Вородя, – услышал он в трубке знакомый тенорок. – Ничего у нас не получится. Ищи других исполнителей. Очень сожалею…

– Что ж, на «нет» и суда нет! – Ответил он, по-русски, стараясь скрыть разочарование. Потом перешел на японский и вежливо добавил. – Спасибо, что не затянул с отказом. Успехов вам!

«Опять ситуацию надо продавливать…, – Володя невесело усмехнулся. – Словно сами силы небесные ставят мне палки в колеса. Знать бы, о чем свидетельствует эти знаки? Одно из двух: либо я иду не тем путем, либо мои предположения верны, но мне дают понять, что я замахнулся на прерогативу Господа. А тут еще этот радиоуглеродный анализ…, даты, конечно, сильно расходятся, почитай, на две тысячи лет, но кто может ручаться, как оно там было на самом деле? Ученые до сих пор глотки дерут по поводу датировки тех или иных отдаленных событий. Пресловутый Фоменко вообще кастрировал историю чуть ни в половину! А потом, почему тамариск не мог произрастать на территории Израиля в те времена? Климат-то разительно переменился…. Или не рисковать…, но какой же я после этого ученый? Если есть хоть один шанс на миллион, надо идти до конца! Иначе всю оставшуюся жизнь будешь терзаться сожалениями. Не часто такой уникальный материал попадает в руки. Да, и чем мне, собственно, может грозить ошибка? Ну, имплантирую я себе чужие гены, и что? Никто же не знает, что вообще может произойти! Вполне возможно, что ничего. А если многое? Или все? Если я, действительно, начну перерождаться духовно, стану пророком! Самым великим за два последних тысячелетия! Тогда – Нобелевская! А это – слава, деньги, власть! Только одно меня беспокоит…, нужно ли будет все это пророку? Ведь я могу пережить полную трансмутацию сознания, и тогда все мои нынешние приоритеты коренным образом поменяются! Интересно, какое желание станет тогда у меня самым главным? Скорее всего, я захочу получить все Знание мира, неограниченную Божественную энергию. Обывателю будет казаться, что я способен творить чудеса…, или меня побьют камнями какие-нибудь религиозные фанатики, ведь вопрос: как отличить святого от умалишенного, открыт и поныне…, и все же, я – рискну!».

Володя нашел в своей потрепанной записной книжке номер телефона профессора Тянь Ли, а через два дня уже выходил из самолета, доставившего его из Новосибирска в Шанхай. Он был настолько поглощен своими мыслями, что совершенно забыл о втором звонке: просьбе Леонида Леонидовича, который примерно в то же самое время спускался по трапу в аэропорту Каира.

Не без колебаний Леонид Леонидович позвонил Маре. Оставшись один после ухода Цыпелмы Тимофеевны, и странного ее поступка, он долгое время думал о том, следует ли ему вообще возобновлять с Марой, какие бы то ни было отношения, даже самые незначительные. Не то чтобы он был оскорблен ее поведением, просто не понимал мотивации. Время, проведенное вдали от дома, полная смена обстановки и интересов сделали свое дело: все событиями, предшествующие отъезду, поблекли, потеряли остроту, стали казаться совершенно несущественными, и чувства, которым он прежде приписывал такую значимость, по возвращении предстали в ином свете, – как сущая чепуха и безделица.

«Чего же она от меня все-таки хочет? – Размышлял Леонид Леонидович, вопрошая мобильник. – Раскаивается в своем поведении? Ищет предлог для возобновления отношений? Но каких? Устал я от всех этих женских фокусов…, лета мои уже не те, чтобы гоняться по всей Москве за девицами и добиваться их взаимности. И так лучшие годы на это истратил, пора бы уже и о душе подумать…».

Озвучив эту возвышенную мысль, он решительно взял в руки телефон и, отыскав в адресной опции номер Мары, нажал на кнопку вызова.

– Здравствуйте, дражайшая Мара, – произнес он самым вежливым и приветливым тоном, каким пользовался в разговорах с людьми совершенно посторонними, чтобы обозначить дистанцию. – Кира мне передала вашу просьбу. Слушаю вас внимательно. Что случилось?

– Добрый день…, Леон, – радостно отозвался знакомый голос в трубке, но эта радость собеседницы не вызвала в его душе прежнего трепетного отклика. – Нам надо встретиться, есть важные новости! Кое-что произошло… вчера. У вас найдется минутка?

– А по телефону никак нельзя? У меня все «мазурки расписаны», я только вчера прилетел из одной командировки, а послезавтра улетаю в другую. Ну, ни секунды свободного времени! Можно узнать в двух словах, в чем проблема?

– Пришло письмо от ребе Мейера, – ответила Мара, и Леонид Леонидович почувствовал, что радость в ее голосе мгновенно потухла, словно искра огня, залитая водой. – Если вы продиктуете мне свой электронный адрес, я вам его перешлю…, наверное, надо что-то предпринять…. Честно говоря, я в полной растерянности, и мне не с кем посоветоваться, Володя в Новосибирске…

– Хорошо. Жду. – Все так же безжалостно равнодушно сказал он и сообщил Маре адрес электронной почты.

Ознакомившись с письмом ребе, Леонид Леонидович принял решение донести его до сведения Володи, и тем самым свести свое участие в этом запутанном деле к минимуму.

«Пусть сами разбираются, – немного раздражаясь на себя, пробормотал он, набирая Новосибирск. – Не хочу! Мне гораздо интереснее заниматься папирусом Ахмеса. Хочется своими глазами увидеть место, где он был обнаружен, прикоснуться к древности. Сам папирус я видел в Британском музее. Любопытный рисунок: фигура, напоминающая восьмиугольник или окружность и вписанная в квадрат…. Алло! Это квартира Смирновых? Какое счастье, что Володьки нет дома!».

Вечером он все же уговорил Киру погрузить его в гипнотический сон.

– Только ненадолго! – Строго сказала она. – Даю тебе пять минут.

– Хорошо. Я согласен, товарищ начальник! И потом, совсем необязательно, что я опять окажусь в том же самом месте.

– Вот, это-то меня и успокаивает, – согласилась Кира. – Начнем. Отвечай на все мои вопросы, пожалуйста.

– Клянусь!

«Только мист, но не смертный, может поднять мое покрывало! Этот папирус посажен Верховным жрецом Фараона. Этот папирус изготовлен в мастерской Фараона. На этом папирусе начертано: Погрузись в море эгоизма и сумей выйти из него полностью очищенным светом Творца». – Медленно произнес Леонид Леонидович. На миг перед его внутренним взором полыхнул ярчайший свет, потом все погасло, и сознания погрузилось во мрак ночи, стирая все образы и звуки.

Когда отпущенные Кирой пять минут истекли, она начала обратный отсчет.

– Ничего не получилось, – огорченно сказал Леонид Леонидович, быстро приходя в себя. – Абракадабра полная…

– Не скажи! Что-то ты, безусловно, видел, – задумчиво произнесла Кира. – Что? Ты говорил совершенно чужим голосом…, у тебя даже выражение лица изменилось, стало каким-то суровым, грозным, брови сошлись к переносице. Может быть, ты был когда-то этим самым Верховным жрецом в Древнем Египте…, очень похоже…

– Этого мне только не хватало! – Сокрушенно посетовал Леонид Леонидович, – хотя моя матушка убеждена, что каждый человек в череде своих воплощений обязательно должен был пройти через Египет!

Ночью Кира пробралась-таки в его постель. Леонид Леонидович, поддавшись ее пылкому настроению, активно отвечал на бурные ласки шамаханской царицы, шептал нежные слова, словом, был вполне адекватен ситуации.

– Тебе же хорошо со мной, – убеждала его Кира. – Скажи.

– Да, да, да! Очень хорошо!

– Зачем же ты сопротивляешься…, не зовешь меня к себе?

– Здесь твоя мама…

– А не попробовать ли нам… пожить вместе, можно пока не официально.

– Давай обсудим это, когда я вернусь из Египта…

Поворачиваясь к стене, он почувствовал, что она прижалась к его спине, поудобнее устраиваясь в постели, и спросил удивленно:

– Ты разве не вернешься в свою комнату?

– А зачем? Тебе же хорошо со мной?

– Угу, – промычал Леонид Леонидович уже совсем не так уверенно, как некоторое время назад. – Вернись, пожалуйста, неудобно перед Цыпелмой Тимофеевной…

– Какой же ты зануда! Детский сад, да и только! – проворчала Кира, и нехотя поплелась в свою комнату.

«Пора бечь, – подумал он, засыпая, – далеко и надолго! Я уже трижды наступал на эти грабли, когда думал, что хороший секс, это повод для создания серьезных семейных отношений. Вот, так работает желание…, видать, мы правда только из него и состоим…, сейчас одно, через пять минут другое…. Насытился и уже ничего этого тебе не надо, идите все, куда подальше…».

«Желания – это вожжи, с помощью которых нами правит эгоизм, причем, от самых низменных до наиболее возвышенных». – Леонид Леонидович, сам не зная почему, опять вернулся к этой мысли в самолете, уносящем его в Египет.

Он специально попросил секретаря заказать ему место у окна, и с удовольствием наблюдал, как густая облачность за бортом постепенно истончается, распадаясь на отдельные клочки снежной ваты, которые делались по мере удаления от Москвы все более прозрачными.

«Собственно, буддизм ведь и призывает нас к полному отказу, от каких бы то ни было желаний. Нирвана. Место-состояние, в котором мы испытываем блаженство, уже хотя бы потому, что, грубо говоря, ничего не хотим. Наша плоть умерщвлена, сознание усыплено, чувства умиротворены. Полный кайф.

Но почему-то не хочется! Скучно это как-то. Неужели человек так примитивно устроен, что сам собой не руководит абсолютно? Ну, ладно, я еще понимаю, что отдельные запросы тела мы не удовлетворять не может, но дух-то, дух-то должен быть более воспитанным, ему-то следует быть более совершенным! В чем же тут закавыка? Почему человек так жадно и охотно стремиться получать, но когда дело доходит до отдачи, он, словно перестает быть человеком? Куда девается весь его альтруизм? Почему мы совершенно не способны поделиться с ближними? Любви не хватает, или она не того качества? Однажды я уже думал о том, что Христос единственный известный мне пример подлинной самоотдачи.

Помнится, еще в далекой юности попалась в мои руки небольшая лекция Рудольфа Штайнера о четырех жертвах Христа. Текст, конечно, туманный, вдобавок и перевод был отвратительный, но рациональное зерно там, безусловно, есть. Подробностей я, разумеется, не помню…, да, они и не важны. В трех словах, в этой лекции шла речь о том, что прежде, чем принести Себя в жертву на физическом плане, Он совершил еще три в духовных мирах. Пожертвовал Собой сначала ради того, чтобы научить самоотдаче наши сенсоры восприятия действительности, – зрение, слух и все прочее, потом – остальные жизненно важные органы. Затем, подал пример альтруизма душе, с ее способностью мыслить, чувствовать, желать. И только после всего этого, благодаря мистерии, совершившейся на Голгофе, постарался устранить угрозу подпасть под эгоистическое влияние наше «Я», трансмутировав физические потребности Своего тела.... То есть, четырежды Он учил материю, как сделаться альтруистичной, но из этих примеров она не восприняла ни одного! Сенсоры наши не в состоянии отражать подлинной реальности, а органы, будучи подвержены болезням, продолжают время от времени вести себя эгоистически, как и способность мыслить, чувствовать, желать.

Я, конечно, человек далекий от христианства, тем более такого антропософского толка, и ни разу не произнес этой сакральной формулы: «Не я, но Христос во мне», однако в глубине души начинаю понимать, что, если мы будем продолжать оставаться себялюбцами, то гибель нам обеспечена. Предоставь человечеству, хоть всю Мудрость Мира, являясь насквозь эгоистичным, оно не сможет ни воспользоваться, ни управлять ею, и погубит само себя, как раковые клетки погибают вместе с организмом, который поразили. Но ведь были же некогда среди людей отдельные особи, понимающие это! Пророки. Неужели их всех до одного побили камнями, и не осталось у нас ни одного живого примера? Вот, уж ни за какие коврижки не пожелал бы себе такой участи: быть пророком».

После звонка Михаила – внука ребе, Мару охватила паника.

«Все разбежались, бросили меня…, что я ему скажу? Правду, конечно, отвезу на дачу к Пригожиным, пусть посмотрит на Ивана Ефимовича, поговорит с ним, если мне не поверит…, нет, нельзя. Он еще не окреп, да, и не помнит ничего про те события…, как бы ему хуже не стало. Почему я оказалась крайней в этом деле? Володя в Китае, Леон в Египте. Как он официально со мной говорил…, «Здравствуйте, дражайшая Мара…, слушаю вас внимательно». Так мне и надо! Нечего было прыгать к нему в постель, а потом изображать раскаявшуюся грешницу. Если я до сих пор не усвоила, что надо уметь отделять свои желания от своего внутреннего «я», то поделом мне. Он – взрослый мужчина, ведь ясно же было, что я ему нравлюсь.

Ладно, это, конечно, здорово – посыпать голову пеплом, но у меня сейчас конкретная задача: встреть внука ребе Мейера и разрулить ситуацию с их семейной реликвией. Насколько это в моих силах, конечно…. Интересно, какой он, этот Михаил? Вдруг чопорный и надутый, как индюк, упрется – вынь ему и положи семейную ценность! Что я буду тогда делать?».

– Слушаю, – ответила Мара растерянно на телефонный звонок. – Володя! Как же во время ты позвонил! Ты просто телепат! У нас тут такая проблема! – Она торопливо и путано изложила суть дела.

– Не паникуй, женщина, – весело остудил ее пыл Володя, – я прилетаю в Москву на пару дней по своим делам, когда этот тип обещал появиться? Послезавтра? Очень хорошо, встретимся у Пригожиных. Нет, не на даче, зачем академика беспокоить, на квартире, конечно. Предоставь это дело мне, расслабься и спи спокойно. Как прилечу, отзвонюсь. Да, старикам ты вообще не говори о том, что этот товарищ приезжает, а то разволнуются, не далеко и до инсульта. Нам надо их поберечь.

«Вот, вопрос с деньгами и решился сам собой! Так что, одалживать ни у кого не придется! Тем более что половина из них законно моя, а у Леньки, будем считать, я взял взаймы…, без отдачи. – Довольно потирая руки, подумал Володя. – А реликвию их, я ему в момент изготовлю, тоже мне, пирамида Хеопса! Плюнул, вон, хоть в шанхайскую пыль, слепил шарик и готово! Можно в духовке подержать для убедительности, чтобы твердый был как настоящий. Жаль, что тот в Москве остался…, который я для академика приготовил. Глупо тогда вышло, но это же ради науки…, каждый должен внести свою скромную лепту в эксперимент века, а из этого еврея я сделаю альтруиста, мне же пока это не по карману…, успею еще. Собой расплачусь…».

Вдруг сознание его, словно заволокло красным туманом, и в ту же секунду какое-то мимолетное воспоминание промелькнуло в голове, как тень, набежавшая из далекого прошлого.

…Поколению Нимрода была известна история о потопе, и они жили в страхе, что подобное событие может повториться. Поэтому они искали такое место, где все люди могли бы поселиться в полной безопасности. В конце концов, они нашли долину в земле Вавилонской, достаточно большую, чтобы вместить их всех.

Итак, люди венчали Нимрода на царствование, так как все они поселились в Вавилоне, он фактически стал правителем всего населения Земли...

Нимрод предложил людям: «Давайте построим большой город, где сможем жить все вместе. И возведем в нем очень высокую башню». Подданные с восторгом приняли его предложение...». Построим-ка башню такую высокую, что она достанет Неба, и создадим себе имя. Иначе случится еще один потоп и рассеет нас по свету».

Однако в то время как все они были единодушны, насчет необходимости построить башню, их мнения о цели ее возведения были различными.

Часть народа думала так: «В случае нового потопа мы залезем на вершину башни, и вода нас не достанет». Другая группа – те, кто говорили: «Мы создадим себе имя», – собиралась устроить на верху башни место для собраний, чтобы поклоняться там идолам и тем спастись от любой катастрофы. Третьи утверждали: «Несправедливо, что Творец один господствует над верхними сферами, ограничив наши владения нижним миром»...

Володя увидел себя, стоящим в разношерстной толпе какого-то странного смуглолицего народа, одетого в длинные рубахи. Головы большинства мужчин были увенчаны белыми тюрбанами. Все галдели и кричали одновременно, стараясь непременно быть услышанными. Он отчетливо различил и свой голос: «Мы создадим себе имя! Несправедливо, что Творец один господствует над верхними сферами, ограничив наши владения нижним миром!».

Видение продолжалось, должно быть, доли секунды, но оставило по себе сильное ощущение недовольства, раздражения и головную боль.

«Привидится же такое, – проговорил он удивленно, помотал головой и потер виски пальцами. – С ума, что ли схожу…, никак в Вавилон забурился!».

Поговорив с Володей, Мара сразу повеселела, у нее, словно камень с души упал.

«Надо приготовить хороший обед, встретить гостя, как подобает…. Какое счастье, что Володя взял переговоры на себя. Я бы умерла от стыда, если бы мне пришлось рассказать этому Мише всю правду! Забрали у людей семейную ценность, которую они трепетно хранили несколько веков, и тут же потеряли…, а ведь только очень крайние обстоятельства вынудили их продать ее!».

Миша ей сразу понравился, между ними, словно пробежала мгновенная искра глубочайшей взаимной симпатии. Молодой человек был одет в глухой темно-серый сюртук со стойкой, застегнутый на все пуговицы, из-под ворота которого виднелась белая водолазка, и светлые легкие брюки. На вид ему нельзя было дать более тридцати, но он держался свободно и очень непринужденно, как будто знал Мару не один десяток лет.

Володя немного запаздывал, и она провела гостя в кабинет хозяина дома.

– Вы давно приехали?

– Вчера поздно вечером. Это короткий визит, а у меня в Москве уйма дел! Надо навестить друзей, я привез им книги. Как я понял, вы родственница Ивана Ефимовича, а где же он сам?

– Нет…, – смутилась Мара, не зная, что отвечать. – Он немного нездоров и сейчас живет на даче, мы дружим семьями, я им помогаю иногда…, сейчас придет один человек, близкий друг и ученик академика, он вам все подробно расскажет.

В этот момент раздался спасительный звонок в дверь, и Мара с облегчением вздохнула.

– Ты бы собрала пока на стол, милочка, – вальяжно раскинувшись в большом старом кресле перед письменным столом, скомандывал шутливо Володя. – А мы с дорогим гостем поговорим о наших общих делах.

– Конечно, конечно, – радостно ретируясь, проговорила Мара, – у меня все готово, я вас позову…

– Итак, молодой человек, перейдем сразу к делу. – Тихо сказал Володя, скользнув глазами по двери кабинета, чтобы убедиться, что она плотно закрыта. – Вот, ваша реликвия, убедитесь, пожалуйста, что с ней ничего не произошло.

Жестом фокусника он извлек из внутреннего кармана ветровки спичечный коробок, и, открыв его, продемонстрировал гостю небольшой сероватый комочек, аккуратно покоящийся между слоями ваты.

– Благодарю вас! – С облегчением воскликнул тот. – Папа, наконец, успокоится. Он просто извелся, оттого что вынужден был так поступить. Вот, деньги, здесь все до последнего шекеля, то есть, простите, доллара, конечно! Пересчитайте, пожалуйста, я дождаться не мог, когда избавлюсь от такой крупной суммы! Прямо, кажется, карман прожгли!

– В этом нет необходимости между порядочными людьми, – махнул рукой Володя, и быстро переправил купюры в тот же карман, где прежде хранилась семейная ценность Мейеров. – Уверен, что вы не будете продавать свою душу даже и за более крупную сумму. Могу я обратиться к вам с просьбой?

– Да, разумеется, чем могу…

– Ничего существенного…, просто, не говорите никому о нашей сделке, даже Маре. О, нет, не то чтобы я ей не доверял! Видите ли, у академика в тот момент не было нужной суммы, и он одолжил ее у меня. Теперь я бы не хотел, чтобы кто-то знал о том…, что я при деньгах…, мало ли что, сейчас люди так обозлены из-за этого кризиса, вы же сами переживали, пока не избавились от них. А на женский язычок никогда нельзя положиться, подруги, приятели, соседи…, может сболтнуть ненароком. У Пригожиных сосед – бандит какой-то, а она ему симпатизирует…, понимаете меня?

– Конечно! Мне бы и в голову не пришло! Я вообще не люблю болтать.

– Вот и замечательно! А теперь, прошу к столу, Мара, как там наш обед?

Встретив проницательный взгляд Мары, Михаил почему-то смутился, но она перевела глаза на Володю, который похлопал ее по руке и коротко сказал:

– Все в порядке, старушка.

Молодая женщина с облегчением вздохнула и принялась подчивать мужчин.

– Расскажи, как все прошло? – С любопытством подступила к нему Мара, когда гость, наконец, ушел.

– Пришлось на ходу сочинять легенду о прикованном к постели, немотствующем академике, что, кстати, не так далеко от действительности. Он посочувствовал, огорчился немного, что не может прямо сейчас выполнить просьбу отца, но я увеличил сумму, чтобы компенсировать им моральный ущерб. Договорились на том, что когда академик поправиться и вспомнит, куда спрятал брение, мы с ними немедленно свяжемся и сообщим, а возможно, даже сами изыщем способ им его переправить.

– Может, следовало обо всем этом написать, человек бы отложил поездку…. Он очень расстроился, что приехал напрасно в такую даль?

– Нет, насколько ты могла заметить. Деньги творят чудеса.

«Странно, этот юноша не показался мне корыстолюбивым, это бы чувствовалось…, не может быть, чтобы я ошиблась в нем!». – Удивленно подумала Мара.

– Итак, Эхнатон ли оказал влияние на иудеев, или они каким-то образом заронили в его сознание идею монотеизма, сейчас сказать сложно. Во всяком случае, единственный, дошедший до наших дней гимн Солнцу, который приписывают этому фараону, свидетельствует о его вере в единого бога Атона, и имеет очень большое сходство со сто третьим псалмом Давида. Ученые бьются над этой загадкой уже не одно десятилетие, но пока безрезультатно. – Закончила прикрепленный к их группе персональный консультант-египтолог свой рассказ.

– А что вы, Наталья Васильевна, как профессионал, думаете по этому поводу? – Задала вопрос редактор Лена, проворно доставая из сумочки новую кассету для диктофона. – Нашим зрителям будет интересно выслушать еще одну гипотезу, если она у вас, конечно, имеется.

– У меня особенная точка зрения…, – замялась ученая дама. – Ее не просто объяснить человеку не причастному…, не знаю, стоит ли вообще начинать, ведь как профессионал я обязана быть беспристрастной и доверять только фактам. Давайте, отнесем мое мнение к разряду приватной беседы и не станем торопиться озвучивать его с телеэкрана.

– Договорились, – нехотя согласилась Лена, выключая диктофон, – давайте «без протокола», но нам-то вы можете ее озвучить, мы же и группа особенная, – настырно продолжила она. – Нам надо снять научно-популярный фильм о периоде царствования именно этого фараона-реформатора, а не просто удовлетворить личное, праздное любопытство, так что, вы уж соблаговолите, как говориться, объяснить нам вашу теорию, а мы постараемся напрячься, чтобы грамотно донести ее до зрителя, если шеф сочтет это необходимым.

– Тогда надо начать издалека, – обреченно вздохнула Наталья Васильевна. – С самых корней иудаизма…, с того, что многие невежественные люди называют его мистической частью.

Видите ли, когда язычник Авраам, житель Месопотамского города Ур, примерно около четырех тысяч лет тому назад получил откровение, что Высшая Природа едина, а нет никаких отдельных богов, отвечающих за различные проявления ее сил, он создал, своего рода, школу последователей. Тогда еще не существовало такого народа – евреи. Это была всего-навсего группа людей, бедуинов, первыми начавшая исповедовать единобожие. Затем, их число постепенно увеличивалось, они переселились на территорию древнего Израиля, называя себя «иври», или «исра-эль», то есть, «устремленные в высшее». Их контакт с Богом был в ту пору настолько тесным, что они, обладая «шестым органом чувств», который называли «экран», могли, как бы это выразиться, сноситься с Высшей силой напрямую.

– Что же было дальше? – Все более увлекаясь рассказом египтолога, спросил оператор Олег, попыхивая своей трубкой, с которой, казалось, родился на свет.

– Время шло, постепенно, но, неуклонно совершенствуя методику постижения Высшей Природы, эта группа разрослась до шестисот тысяч мужчин. Они пережили периоды изгнания, и, наконец, ко времени появления Моисея, оказались в египетском рабстве, но уровень познания, на котором они в то время находились, соответствовал «свету мудрости» и назывался «Храм». Хотя в нашем мире этот период можно соотнести с моментом возведения царем Соломоном Первого Храма в Иерусалиме, понятие «Храм» в духовном смысле не имеет отношения к конкретному сооружению. Оно соответствует уровню, степени постижения Высших Миров. Затем, эгоизм – их желание получать – возрос настолько, что они упали на уровень, называемый «милосердие», который был уже не так высок в духовном плане, как прежний.

– И кому все это помешало? В смысле, мудрость, значит. – Вздохнул оператор, заинтересованный, видимо, больше в том, чтобы привлечь к своей особе внимание симпатичной рассказчицы, чем самим повествованием. – Нас бы, глядишь, научили, как к Боженьке в гости шастать без космических ракет и шатлов разных.

– Вы верно угадали, то и была их особая миссия на Земле. В этом и заключается смысл понятия «богоизбранность». – Продолжила она, улыбнувшись, наконец, Олегу, – однако вы должны иметь в виду, что помимо исторического слоя, эти события необходимо соотносить с Высшим миром. Речь идет не столько о рабстве конкретного народа, сколько о падении души во все более эгоистическое состояние.

– Что же они вовсе не были в Египте, эти… античные евреи? – Воскликнул Олег.

– Были, конечно, но тут надо видеть глубинный смысл их «пребывания» и «выхода» из него! Помните, может быть, из Библии, как это происходило?

– Ну, да, казни там разные на фараона их Бог насылал, чтобы евреям помочь убежать, лягушки, тьма и прочее. – Поспешил продемонстрировать свою осведомленность Олег.

– Я все думаю, как объяснить вам эти вещи, не сильно запутывая, с учетом того, что вы не подготовлены к такому углу зрения на них …, – задумавшись на какое-то время, сказала Наталья Васильевна. – Боюсь, что мне будет трудно это сделать…. У каждого человека есть физическое тело и присущие ему желания. Это наша животная часть, которая называется «осел», и чем больше плотских удовольствий получает «осел», тем больше радуется, он – сущность ненасытная. Однако в какой-то момент, когда человек уже достаточно много раз воплощался в этом мире, у него возникает жажда духовного продвижения, но даже в этом случае его бывает очень не просто оторвать от «фараона», то есть, образно говоря, от изобилия и телесных наслаждений.

Все «египетские казни» – это своеобразные знаки, «удары», направленные на то, чтобы показать: для того, кто находится на стороне «фараона» не существует никакого наполнения, ибо эгоистическое желание получать удовлетворить нельзя. А когда человек обнаруживает, что в «Египте» насытить меру блаженства невозможно, он «убегает» из него, то есть выходит из состояния «осла», хотя бы в своей человеческой части. Посредством этих казней, «народ Израиля» – духовная составляющая внутри нас – образно говоря, совершенно отделяется от «египтян» – желаний тела, то есть, наша душа, находящаяся в сердце в виде крохотной черной точка, отъединяется от самого сердца.

– Как это следует понимать? – Воззрилась на нее Лена. – Точка в сердце отъединяется от самого сердца…

– «Сердцем» сподвижники Авраама и Моисея называли все желания этого мира. А точкой в нем – будущий зародыш души, из которого она потом, посредством большой духовной работы человека над собой может вырасти в огромный сосуд, и, научившись отдавать, как Творец человек сравняется с Ним.

Уф! Вижу, я вас так загрузила, что вы накатаете на меня жалобу моему начальству, с просьбой, предоставить вам более вразумительного проводника. А где же ваш шеф? Уж не заблудился ли он там, в развалинах Амарны?

– Вон, идет, у вас за спиной. Босс, нам пора ехать в Луксор, а то скоро стемнеет! – Закричала Лена. – Вы столько интересного пропустили! Нам тут про «осла» в человеке рассказывали!

– Господи, Леночка, бедная, как у вас все в голове перепуталось! Воображаю…, – засмеялась Наталья Васильевна. – Простите, Леонид Леонидович, что поделилась с вашими сотрудниками слишком большим объемом лишней информации, но они меня, буквально, вынудили.

– Я потом непременно прослушаю запись, – уверил ее подошедший Леонид Леонидович, кивнув на диктофон. – Я надеюсь, что там все задокументировано? Если нет, то вам придется повторить рассказ для меня лично! Хотелось на раскопки Амарны посмотреть, когда еще сюда попадешь! Ну, что едем?

Неблизкая дорога до Луксора показалась Леониду Леонидовичу не такой утомительной и скучной, как путь сюда, в Амарну. Слушая негромкую беседу двух женщин, расположившихся на заднем сидении огромного «Джипа», он время от времени погружался в короткую дремоту, а, просыпаясь, опять невольно «включался» в их диалог.

– …во времена Авраама олицетворением эгоизма служил «царь Нимрод», пожелавший построить башню до небес, а во времена Моисея – «Фараон» с его роскошью и изобилием.

– …в Египте женщины стареют гораздо раньше, даже европеянки, здешнее солнце безжалостно к коже.

– …с этих пор любое упоминание о Нефертити исчезает из всех источников, словно ее и не было.

– …ведь так всегда бывает, когда начинаешь изучать что-то новое, сначала тебе кажется, что ты заметно преуспел, словно взлетаешь до небес, и продвижение дается тебе легко, а потом оказывается, что не так-то все просто. Ты, словно падаешь в пропасть, «опускаешься в Египет».

– …в стране Израиля был голод, и евреи отправились туда, чтобы раздобыть немного хлеба. Это можно толковать так, что они уже не могли наполнить свое желание получения там, у себя дома.

– …когда они поняли, что и тут не находят наполнения, поскольку жажда блаженства непрерывно возрастает, то постарались вырваться от «фараона», но духовные миры трудно достижимы, на пути к ним лежит «Красное море», «пустыня». Однако «египетские казни» все же вынуждают их покинуть «фараона». Они бегут в спешке, в кромешной тьме. Вытолкнуть человека из «Египта» можно только ожесточенным сердцем, потому, как сказано в Пятикнижие, Творец «ожесточил Фараона».

– …да, вся Библия написана языком иносказаний, обычный человек видит в ней только описание тех или иных исторических событий, происходящих в нашем мире, а она – совсем не о том, то есть, не только о том. Эта Книга описывает путь души с самого момента ее зарождения и далее.

«Впервые нам так повезло с сопровождающим, как вспомню того убогого филиппинца, прямо скулы сводит, словно от оскомины! Такое ничтожество, двух слов не мог связать, а еще выпускник МГИМО. Троечник! – Подумал Леонид Леонидович, и усмехнулся, живо представив себе широко распахнутые от удивления, и без того огромные, васильковые глаза своего редактора Лены. – Приятная женщина, видно, что самодостаточна и все у нее в жизни замечательно. Ни тени кокетства, рисовки своими энциклопедическими познаниями, не манифестирует умственное превосходство перед этой московской девочкой с телевидения, а просто делится знаниями, легко, с удовольствием. Надо будет ее как-то отблагодарить, да и расспросить не грех подробно о всяких тайнах, зрителям это интересно. Коли уж мы забрались в такую даль, надо выжать из поездки как можно больше информации. Может быть, имеет смысл сделать серию фильмов. Приглашу ее, пожалуй, в ресторан, пусть приходит с мужем, что здесь такого, я же совершенно без всякой задней мысли!».

Пока он размышлял об этом, беседа за его спиной неведомым образом переметнулась на другой предмет.

– Наталья Васильевна, а вы знаете какие-нибудь загадочные легенды, сказания? Нам для «оживляжа» передачи, Олежка потом видеоряд подберет…, – попросила Лена.

– В Египте существует множество преданий и легенд о всевозможных чудесах, которые наши современные ученые объяснить не могут. – С удовольствием откликнулась консультант на просьбу «заказчика». – Хотя вполне возможно, что во времена их создания, это были вещи совершенно обыденные и служили для вполне утилитарных целей, для наблюдения за звездным небом, например, или за сменой сезонов.

Взять, скажем, загадочную историю с деревянной статуей бога Сэта. Египтяне приписывали ей чудодейственную силу, которой им самим пользоваться было запрещено. По преданию должен был появиться «белый человек с севера» и обрести с помощью статуи военную мощь и власть над всем миром. Говорят, египетские жрецы вручили ее Александру Македонскому, а потом за этой же реликвией в Египет прибыл Наполеон с огромной армией не только военных, но и ученых. В один прекрасный день император внезапно покинул страну, оставив здесь все свое войско. Скорее всего, он получил то, чем стремился обладать, и вывез статую бога Сэта во Францию. Однако корабль, на котором ее везли, пошел ко дну вместе с идолом, и Бонапарт потерпел поражение в России, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

К золоту и желтым металлам египтяне относились, как кристаллизовавшемуся солнечному свету, и трепетно почитали их наравне со светилом. С золотом они связывали представление об ориентации потока солнечной энергии, а серебро считали золотом, у которого солнечные лучи направлены не наружу, а внутрь.

– Ой, минуточку, Наташечка Васильна, я только кассету поменяю, ради Бога, не говорите ничего! – Пискнула Леночка. – Ага, вот, готово!

– …одна из находок просто поразительна, это два цилиндра, так называемые, «солнечный» и «лунный». В связи с этим уместно вспомнить, что Пифагор, обучавшийся в Египте, отводил особое место форме и структуре мироздания. Платон считал кубы частичками земли: тетраэдры – огня, октаэдры – воздуха, икосаэдры – воды. Согласно этой гипотезе, при столкновении частицы огня с двумя частицами воздуха получалась частица жидкости. Разве вам это не напоминает небезызвестную химическую формулу воды? Анаксимандр же был убежден, что земля имеет форму цилиндра. Имея в виду, возможно, ось ее вращения, как и ось всей остальной Вселенной. Вспомните в связи с этим, так называемое, «веретено Ананки»? Я где-то читала, что один экстрасенс, взяв в руки цилиндры Фараонов, почувствовал, что они излучают мощные потоки энергии, уходящие в Космос.

А чего стоит недавняя находка в долине Асуана «зеркальной комнаты»! Сейчас ее можно посмотреть, «по блату», конечно, как у нас раньше говорили…, – засмеялась Наталья Васильевна. – Если будет желание, могу организовать.

– Конечно! – Захлопала в ладоши Лена, – еще как будет! Египет же место, где желания родятся в неограниченном количестве!

– Вот, проклятый протекционизм! Весь земной шар опутал своими хищными щупальцами, а мы приехали! – Констатировал Олег. – Выгружайтесь, дорогие пассажиры, уже ночь на дворе, умираю – спать хочу, прямо с ног валюсь.

Леонид Леонидович впервые в жизни покинул машину с сожалением после столь долгого пути. Он тепло пожал Наталье Васильевне руку и сказал:

– Вы для нас – просто счастливая находка! Кладезь бесценной информации! Не сочтите за наглость, может быть, поужинаем как-нибудь в ресторане, по вашему выбору, мне этот «шведский стол» в нашем отеле уже порядком поднадоел. Приходите с мужем, буду рад познакомиться…

– Спасибо. Возможно…, – невозмутимо ответила молодая женщина, и посмотрела ему в глаза немного печальным взглядом, в котором, как ему показалось, мелькнул испуг. – Доброй ночи, до завтра. – Она резко развернулась и скрылась в темноте.

«Что я такого сказал? Может, они в разводе? Кто же знал? Вечно я что-нибудь не то ляпну…».

– Предоставляю вам выбор блюд, – сказал Леонид Леонидович, передавая своей спутнице меню. – Я плохо знаю местную кухню, а вы тут почти абориген. Сколько вы сказали? Десять лет? Да, это серьезный срок. А что же ваш супруг? Не захотел составить нам компанию?

– Он погиб как раз десять лет назад. – Спокойно сказала Наталья Васильевна. – Их вместе с сыном засыпала лавина в горах. Поехали покататься на лыжах…, муж очень хотел сынишку научить с самого детства…, и не вернулись, даже тел не нашли. Тогда я сюда и перебралась, невозможно было одной оставаться в том городе, где мы счастливо прожили двенадцать лет, где Гена родился…

– Простите, мою бестактность…, я не знал…

– Конечно. Можете не извиняться. Боль уже притупилась, но не исчезла, она просто перешла в другое качество, которое называется «болевой мираж». У кого-то я встретила такое определение…, итак, что же нам заказать? Я не привередлива в еде, употребляю все, что не требует больших временных затрат. Вечно мне ждать некогда.

«Сколько же ей? – Попытался прикинуть в уме Леонид Леонидович. – Года сорок два – сорок четыре…, а выглядит молодо, видимо, за счет худобы. Хотя в этом дико жарком климате только с такой комплекцией и можно жить, тучным вдвойне тяжелее…».

Непринужденно болтая обо все на свете, они добрались до десерта. Когда официант торжественно воздвиг перед ними огромные креманки с мороженым, обильно посыпанным тертым шоколадом и украшенным засахаренными фруктами, Леонид Леонидович спросил.

– Наташа, расскажите мне, пожалуйста, поподробнее об этой зеркальной комнате. Я уже сталкивался с подобным феноменом, а что говорят египтологи, как ее использовали здесь, в Египте?

– Судя по иероглифам и рисункам, украшающим вход в это помещение, то была потаенная комната, где фараон общался со своим КА.

– Никогда об этом не слышал! Безумно интересно! Мне один… ученый с сомнительной репутацией рассказывал, будто в таком помещении время обладает способностью приобретать свойства кристалла, и при этом безжалостно нарушается закон причины-следствия. Если захотите, я вам потом объясню этот парадокс. А пока вы меня просветите, что это за «КА» такое, с которым общался фараон? Как она выглядит, прежде всего, комната, то есть? Ведь у них не было зеркал в нашем современном понимании!

– С удовольствием! Это достаточно большое помещение, квадратной формы, стены, пол и потолок которого выложены очень гладким черным обсидианом, без единой прожилки, отшлифованным смесью яичного белка с пчелиным медом. Религиозные представления древних египтян отличаются сложными, очень конкретными взаимоотношениями людей и божеств, особенно это касается процесса перехода из физического мира в потусторонний.

Они считали, что у человека имеется в наличии пять душ-сущностей: Рен – имя, определяющее силу слова; Ах – сияние; Шуит – «тень»; Ба – душа, покидающая тело в момент смерти, и, наконец, Ка. Это, своего рода, «двойник» человека, пребывающий в неком параллельном мире, изображавшийся темным силуэтом.

– Хочу вас обрадовать, в наше время идеи «двойников» не только не умирают, а обретают современный паранаучный смысл! – Воскликнул Леонид Леонидович. – Психологи наперебой доказывают, что это и есть астральное тело человека. Но если пофантазировать с точки зрения физики, то наша Вселенная в каждое последующее мгновения расщепляется на, практически, бесконечное количество копий, соответствующих набору квантовых альтернатив. Иначе говоря, у вас ежесекундно появляется десять в сотой двойников, только слегка отличающихся друг от друга! Кроме того, каждый из них живет в своей персональной, вполне реальной Вселенной и продолжает непрерывное деление до тех пор, пока полностью не утратит свою идентичность с оригиналом.

Выдающийся физик-теоретик Марков считал, что из-за сильного искривления пространства, во Вселенной могут существовать «почти замкнутые» миры, которые со стороны наблюдателя (если бы таковой появился), выглядят как чрезвычайно малые объекты, к примеру, элементарные частицы.

– Боже! Как интересно! Просто завораживающе…, – воскликнула Наталья Васильевна.

– Теоретически такое вполне допустимо. Это – населенные миры, в которых бьется живая мысль, у них свои беды, радости и заботы. Нечто вроде – бесконечно большого, заключенное в бесконечно малом…

– Знаете, Леонид, чем пристальнее я изучаю наследие древних египтян, тем увереннее прихожу к мысли, что источником их великих знаний является духовный опыт, но мы, потомки, может только догадываться о характере таких знаний. Вполне возможно, что они обладали и некими техническими устройствами, обеспечивающими им постижение Истины. Кто теперь может с достоверностью утверждать, чем были для фараона его «цилиндры»? А магические жезлы? С каким искусством их создавали! Ведь не ради же одного служения культу! Стоило ли для этого давать такую подробную инструкцию по изготовлению? Как писал один египтолог: «Надлежащим образом приготовленный жезл есть самое могущественное оружие, каким только обладает маг, чтобы защитить то, что отдано в его руки». Такой жезл мог передавать «поток ментального огня». По преданию древние умели из особых материалов создавать приборы, сохраняющие надолго творческую силу в неприкосновенной, неизменной форме.

– Вполне возможно, что это была чистая медь.

– Вы так думаете?

– Да, я немного занимался изучением ее свойств, они поразительны!

– Господи, сколько всего удивительного и непознанного вокруг, мне так интересно здесь жить! Предел познания ограничен, только невежество бездонно!

– Да, как говорят мудрецы: тайн нет, существуют лишь лакуны в нашем знании. Счастливица вы, Наташа, а я прозябаю в столице, без жены, без детей, работая на этом бессмысленном канале, хорошо, что не на «музТВ», это хуже, чем торговать наркотой! А ведь я всегда мечтал заниматься только наукой, жаждал знаний, не денег, не почестей, не славы, разве это не духовное желание? Где там на вашей шкале ценностей распложено стремление к знаниям?

– Оно, конечно, значительно ближе к духовному, но это еще желание тела…, хотя и в самом наивысшем его проявлении…, – ответила она, улыбнувшись.

– Очень вас прошу, договоритесь о посещении той загадочной комнаты, ужасно хочется встретиться со своим «двойником КА». Вдруг он соблаговолит мне открыться…

– Я уже договорилась, – захлопала в ладоши Наталья Васильевна, и даже подпрыгнула легонько на своем пуфе, как маленькая девочка, открывшая, наконец, взрослым свой самый заветный секрет. – Хотела вам на прощанье сказать, порадовать! Завтра поедем…, готовьтесь к встрече!

– Уши мыть надо? А вдруг я ему не покажусь, и он решит занять мое место, а меня распылит на нейтрино! На то он и «темный»… – усмехнулся Леонид Леонидович, и отчего-то погрустнел.

– Какой же вы еще мальчишка, Леонид, верите в древние сказки…, – решила она поднять настроение своего спутника. – Все пройдет замечательно. Я не сомневаюсь!

Всю ночь Леонид Леонидович не сомкнул глаз, из головы у него не шла мысль об этом злополучном «двойнике КА».

«Если бы она не произнесла тех слов «готовьтесь к встрече», я бы спал сейчас сном младенца и думать забыл о поездке. Почему она так сказала? Хотела меня о чем-то предупредить? Что за бред! Я взрослый, образованный человек, совершенно свободный от всякого рода мистических предубеждений, и вдруг поверил в эту чушь – будто, действительно, могу встретиться со своим двойником! Тем более что она в тот момент смеялась, а если бы ее что-то беспокоило на самом деле, то она говорила бы серьезно. Нет, надо заставить себя уснуть, а то буду завтра хуже вареного рака. Легко сказать: «заставить», а как это сделать? Снотворного у меня нет…, я его в жизни не принимал…, не овец же считать…, как бы мне сейчас кошачий «анти-секс» пригодился по примеру Цыпелмы Тимофеевны!».

Ранним утром, не поставив в известность своих спутников, Леонид Леонидович в сопровождении Натальи Васильевны отправился в Асуан. Его приятно удивило, что они поплыли по Нилу на небольшом моторном катере. Дурно проведенная ночь сделала его молчаливым и вялым. Он коротко поздоровался со своей спутницей и, тесно прижавшись к борту суденышка, стал неотрывно глядеть на воду. Она деликатно не докучала ему болтовней, и тоже, погрузившись в свои мысли, молча сидела рядом.

Наконец, катер пристал к берегу, и путешественники пересели в автомобиль, который, спустя час, доставил их по тряской пыльной дороге к месту назначения.

Подойдя к краю не очень глубокого котлована, Наталья Васильевна отыскала взглядом нужного ей человека и, помахав ему рукой, крикнула что-то по-арабски. Снизу донеслось ответное приветствие, и через несколько минут к ним присоединился высокий египтянин в запыленном темно-синем халате.

– Знакомьтесь, Леонид. Это мой друг Селим, он руководит тут археологическими раскопками. Можете говорить по-английски.

Мужчины пожали друг другу руки, и Селим приветливо улыбнулся, обнажив два ряда белоснежных зубов, которые на фоне его смуглого лица казались самой лучшей рекламой пасты «Лаколют».

– Нам необычайно повезло! – Сказал он на хорошем английском, обращаясь главным образом к Наталье Васильевне. – Уже хотели тут все свернуть, год копались, ничего существенного, так, черепки одни, да плошки, и вдруг – такая удача. Никому еще не доложили из начальства, это я тебе проговорился, Тата, потому что ты – удивительная женщина. Конечно, никаких съемок мы пока разрешить не можем, но твоего друга могу ненадолго пустить внутрь помещения. Мы там пол расчистили, даже датировку еще не успели провести, только предположительно. Судя по всему, проникновения грабителей не было, так что, кроме специалистов, никто туда не заходил со времени какого-то из фараонов второй династии. Поздравляю, вы – первый гость. Идите за мной, только осторожно, Тата, не подверни ногу, как в прошлый раз!

Леонид Леонидович, тупо молчавший на протяжении всего рассказа, медленно поплелся последним, даже не заметив, что Наталья Васильевна бросила на него недоумевающий взгляд.

«Зачем я напросился? – Вопрошал он сам себя. – Что я там не видел? Как суеверный идиот, честное слово, далась мне эта «зеркальная комната». Теперь придется идти до конца, не ставить же Наталью своим отказом в глупое положение…, она все организовала, со всеми договорилась, а я, видите ли, передумал в самый последний момент! Ладно, зайду на пару секунд и выйду, зато потом можно будет возвращаться с чистой совестью. Интересно, она тоже пойдет со мной, или я один должен…, может, ее сначала пропустить…, да, герой, нечего сказать!».

– Мы сначала наткнулись на иероглифы, потом обнаружили орнамент, на сам вход натолкнулись совершенно случайно! Механизм дверей не поврежден, работает как часы, проверяли неоднократно…

Они остановились перед длинной и достаточно высокой каменной грядой, передняя стена которой в своей средней части была довольно гладко обтесана и обильно расписана чьими-то искусными руками. Леонид Леонидович невольно проникся восхищением перед этими безымянными умельцами, и не заметил, как Селим привел в действие скрытый в естественной породе механизм. Он вздрогнул, кода створки прямо перед ним разомкнулись в месте невидимого глазу стыка, и отверзли проход внутрь.

«Вот, на мне-то механизм и сломается!». – Подумал он обреченно, оставшись в одиночестве внутри помещения, казавшегося после яркого солнечного света полутемным. На стенах, высоко под потолком тускло мерцали факелы, воткнутые в специально для этого предназначенные углубления. Когда глаза совершенно адаптировались, Леонид Леонидович заметил в самом центре комнаты подобие небольшого каменного трона.

«Что ж, мне ничего не остается, как стать ненадолго фараоном, – вздохнул он, усаживаясь на прохладное твердое возвышение. – Все равно они меня отсюда не выпустят, пока я не наслажусь положенное время общением со своим двойником. Вот, старый идиот! Интересно, эти углубления для ягодиц выдолблены специально, или фараон «просидел»? Если так, то он проводил немало времени в этом уединенном месте, нет, должно быть, строители предусмотрели…, для удобства фараонской попы…. Ничего страшного не происходит, как я и предполагал, нечего было так психовать всю ночь!».

Леонид Леонидович поерзал какое-то время, устраиваясь поудобнее, потом прислонился спиной к полукруглой спинке трона, закрыл глаза и незаметно для себя погрузился в сон.

Неожиданно он очутился в кабинете Ивана Ефимовича. Академик сидел за столом, освещенном лампой под стеклянным зеленым абажуром, в своем любимом кресле, напротив расположился незнакомый Леониду Леонидовичу пожилой человек. Они вели по-испански мирную теософскую беседу, и, казалось, совершенно не замечали его присутствия. Он сел на свободный стул в углу комнаты, спокойно наблюдая за происходящим.

Затем, Иван Ефимович, кряхтя, выбрался из-за стола, отправился в спальню, и вернулся с небольшой серебряной пудреницей в руках. Осторожно и трепетно он переложил в нее из маленького деревянного ковчежца какой-то крохотный серый комочек, и вернул гостю эту, видимо, очень дорогую для него «тару» вместе с тем самым конвертом, в котором они с Володей передали ему деньги. Вскоре после этого, гость поднялся и, обменявшись с хозяином теплым, сердечным рукопожатием, покинул дом.

Иван Ефимович еще некоторое время оставался за письменным столом, любуясь своим дорогим приобретением. Вдруг Леонид Леонидович увидел, что в кабинет крадучись вошел субъект в одежде монаха, его лицо почти до самого носа было скрыто капюшоном. Осторожно ступая по мягкому толстому ковру, он, подойдя со спины к хозяину, стал тоже рассматривать реликвию через его плечо. Потом занес руку для удара над головой пожилого человека, в которой был зажат какой-то тяжелый предмет. Леонид Леонидович хотел закричать, вскочил, бросился к столу, стремясь оттолкнуть убийцу, но… ничего не произошло. Из гортани не вырвалось ни звука, а его рука прошла сквозь бандита, как тень. Он запаниковал, начал метаться по кабинету, пытаться схватить тяжелые книги с полок, – все было тщетно. Отныне он был только бесплотной, невидимой тенью. Академик тихонько вскрикнул и повалился из кресла на пол. Монах произнес: «Sorry», и пощупал его пульс. Затем, он откинул с головы капюшон, видимо, уже не опасаясь быть узнанным, быстро переложил брение в спичечный коробок, и, связав несчастного по рукам и ногам, воткнув ему в рок кляп, стал бесцеремонно рыться в бумагах академика.

Леонид Леонидович замер, как парализованный, узнав в «монахе» Володю.

Проснулся он оттого, что кто-то со смехом сильно трас его за плечо.

– Леонид, Леонид, вы что же – спать сюда приехали! Вот, так, раз! Не ожидала. – Прокричала Наталья Васильевна ему в самое ухо. – Поглядите на него, Селим! А мы-то еще ему завидовали, думали, он тут получает сакральные знания от своего КА.

Леонид Леонидович открыл глаза и недоуменно обвел помещение глазами.

– А где же академик, где Володя? – С ужасом спросил он, и в голове вдруг вихрем пронеслись слова, ненароком оброненные однажды Кирой: «Шеф тащит меня с собой в Новосибирск, надо срочно что-то проверить на ДНК. Будто здесь нельзя! Вечно он экономит на спичках, покупая самый дорогой табачок».

– Господи, вам даже во сне академики снятся! Очнитесь, мы в Египте, что с вами?

– Так, это был сон! – Вздохнул он с облегчением. – Какое счастье! Сон, ну, конечно…, я же не спал всю ночь. Готовился!

– Нет, мама, не защищай Леона, это свинство с его стороны! За две недели ни одного звонка! Даже не сообщил, как долетел, а я ведь просила.

– Он же прислал сообщение: «ОК». Что тебе еще надо? Дорого, однако, из Африки звонить. Наверное, все в порядке, приедет, сам расскажет, что ты о нем беспокоишься, ведь не дитя малое….

– Интересно ты рассуждаешь, а внимание! Впрочем, что я говорю, ты всегда умела найти аргументы, чтобы оправдать мужчину, потому они и выстраивались в очередь к тебе за защитой, как к самому толковому адвокату. Он, между прочим, без пяти минут мой муж! А ведет себя, как совершенно посторонний человек, который мне ничего не должен…

– Постой, Леонид тебе предложение сделал что ли? – Искренне изумилась Цыпелма Тимофеевна. – Что же вы мне ничего не сказали…, никак не ожидала такого поворота событий, да еще так быстро…

– Мы отложили официальное оглашение до его возвращения из Египта. Мог бы поинтересоваться, как обстоят дела с нашим переездом, две женщины должны сами обо всем хлопотать…, хоть бы спросил, хорошо ли мы устроились? Удобно ли нам тут, закончили ли ремонт? Какая черствость!

– Не возводи на человека напраслину, – возразила мать, – он нам машину разрешил взять с водителем, тот все упаковать помог, перевезти, мебель передвинуть, как мы попросили…

– Все же в его квартире я чувствовала себя комфортнее, а тут теснотища такая, не развернуться, особенно, на кухне. Странно у Пригожиных огромный метраж, хоть на велосипеде катайся, а квартира на той же площадке – ни в какое сравнение не годится! Специально что ли так строили?

– Наверное, он же академик, чем ты вечно недовольна? Хорошая квартирка, две комнатки, чистенько стало, солнечная сторона, живи да радуйся! Тебе все хоромы подавай, а как не женится, тогда что? Кто это к нам в такое время? Может, Тома? Спроси, прежде чем открывать, не забывай, мы тут на птичьих правах.

– Почему «на птичьих»? – возразила Кира, – у нас официальный договор с агентством недвижимости есть.

Она пошла в прихожую, но Цыпелма Тимофеевна не стала дожидаться и отправилась следом. Процессию замыкала Варька. В ответ на вопрос «кто там?», раздался повторный звонок, требовательный и длинный. Накинув цепочку, Кира, невзирая на ропот матери, приоткрыла дверь. За ней стоял благообразный пожилой господин в шляпе и длинном легком светло-сером пальто. Вокруг его шеи элегантно обвивался яркий алый фланелевый шарф.

Незнакомец вежливо приподнял головной убор и спросил по-русски с сильным грассирующим прононсом:

– Простите, мадам, здесь проживает мсье Вадим Жигулев? Я привез ему посылку из Парижа.

– Да, то есть, нет, – пролепетала Кира, памятуя наставления Мары никому не говорить о том, что хозяин квартиры вернулся. – В данный момент он в отъезде. И мы не знаем, где он и когда пожалует в Москву.

– Какая жалость! Неужели мне не суждено исполнить просьбу моей дорогой сестры! – Он кивком головы указал на большую коробку, стоящую на полу возле него. – Она так любит его живопись! Но более всех чтит иконописные работы мсье Жигулева. Он потрясающий реставратор! Потрясающий! Это я вам как специалист говорю. Что же мне делать? Может быть, вы поможете как-то его найти?

Кира решила не выяснять отношений через дверь, и, вопросительно оглянувшись на мать, решилась снять цепочку.

– Проходите, пожалуйста, в квартиру. Я вам все объясню.

– Спиридон, – отрекомендовался неизвестный господин, клюнув своим острым крючковатым носом в протянутую руку сначала пожилую даму, затем, молодую. – Живописец.

Дамы в ответ поочередно представились.

– Проходите в комнату, – осмелела Цыпелма Тимофеевна. – Садитесь, ой, присаживайтесь.

Спиридон обвел оценивающим взглядом помещение и, видимо, остался недоволен осмотром.

– Так, где же хозяин этого жилища? – Опять с настойчивостью поинтересовался он. – Могу я узнать?

– Видите ли, мы квартиранты. Сняли через реэлтерскую фирму…, у них была доверенность от Жигулева на сдачу жилья. Мы его даже в глаза не видели. Знаем только, что живет где-то за границей.

– Может быть, чаю выпьете? – Предложила медоточивым голосом Цыпелма Тимофеевна, впервые встретившая такого шикарного мужчину, да еще художника, прибывшего из самого Парижа. – Я сегодня пирог испекла с черемухой и со сметаной, по национальному рецепту. Откушайте, однако…, есть домашняя наливка из боярышника, не думаю, что вам приходилось такую пробовать.

– Почту за честь, – церемонно поклонившись, с готовностью принял приглашение француз. – Я только что сошел с трапа авиалайнера, и прямо сюда. Даже не успел поселиться в отеле. Могу я снять одежду и вымыть руки?

Кира начала быстро накрывать на стол, а когда Спиридон вернулся в комнату, все было уже готово к приему нежданного гостя. Он извлек полуторолитровую бутылку французского Шампанского «брют» из своего старомодного саквояжа, в каком, должно быть не одно поколение врачей перемещалось по сельским просторам, пользуя, как Бог на душу положит, своих пациентов. Цыпелма Тимофеевна, увидев столь непривычные объемы искрящейся шипучей влаги, только молча всплеснула руками.

– Может быть, не будем открывать, однако?

– Нет, нет! – Запротестовал гость, принимаясь ловко вытаскивать пробку, – я же должен внести свой вклад в ваш гостеприимный ужин!

– У нас и бокалов под него нет…, – растерянно сказала Кира, – могу предложить только чайные чашки…

– Неужели хозяева не оставила вам посуду? – Как бы невзначай обронил Спиридон. – Не может быть, чтобы они не имели бокалов для Шампанского! Надо было у них спросить, должно быть, не дешево вы им за квартирку-то платите, так пусть будут любезны, снабдить жильцов всем необходимым!

– Мы только вчера переехали, еще не успели оглядеться…, никуда не заглядывали, возможно, у них все есть…

– Первый тост «За прекрасных дам!». Вижу, что вы – мать с дочерью, право же, ваши прекрасные черты передались по наследству, – обратился он к Цыпелме Тимофеевне, которая так и расцвела от изысканного комплимента, но, опустошив залпом свою чашку, она скривилась и на нее напала неудержимая икота.

– Пардон, – нимало ни смутившись, сказала она, – у меня кислотность повышенная, не люблю я эту кислятину. Давай-ка, дочка, водочку, однако.

Кира вздохнула, но просьбу выполнила.

– Ладно, вы тут продолжайте свои «изыскания», а мне еще поработать надо. Завтра с научным руководителем первую часть диссертации обсуждать…, я поду к себе.

– Ступай, детка, – милостиво разрешила мать, и разлила водку в те же самые чашки, из которых они только что вкушали Шампанское, не обратив внимания, как у гостя округлились от ужаса глаза.

Спустя час от французского лоска посетителя не осталось и следа. Он, с трудом ворочая языком, лопотал что-то маловразумительное. Но каждая его попытка поделиться воспоминаниями или задать вопрос, моментально и решительно пресекалась Цыпелмой Тимофеевной. В комнату Киры то и дело доносились ее откровения:

– …художник, говоришь? Был у меня один клиент. Художник, навострился картины Шишкина подделывать, да, так ловко, так искусно, особенно, медведей! Покойный автор и сам бы, я думаю, не отличил, где его работа, а где этого Загинайко.

– …француз, говоришь? Был у меня клиент с такой кличкой. Весь Барнаул в страхе держал! А улик не оставлял, чисто работал, не подкопаешься! Представляешь, переехал потом к нам в Читу и дал объявление в газету: «Куплю четырехкомнатную квартиру со всеми удобствами в центре города. Покой и порядок в районе гарантирую!».

Потом Цыпелма Тимофеевна затянула своим красивым контральто «По диким степям Забайкалья», и Кира с ужасом поняла, что до заключительно фазы, буквально, подать рукой.

«Не стоит дожидаться коды: «Встать! Суд идет!», – решила она. – Надо спасть беднягу, а то в Париже о нас пойдет дурная слава…».

Выйдя из комнаты, она застала картину, достойную кисти Петрова-Водкина: Спиридон сладко спал, упокоившись щекой на огромном куске сметанного пирога, щедро предложенном ему гостеприимной хозяйкой. Цыпелма Тимофеевна хитро подмигнула дочери, и, приложив палец к губам, кивнула головой на дверь кухни.

– Кира, – сказала она совершенно трезвым голосом, – давай-ка, документы у него проверим. – Меня на мякине не проведешь, видела я таких «французов», пьет, как сапожник. Еле угомонила.

– Неудобно, мама! Вдруг он проснется…

– Можешь меня матерью больше не считать, если он проснется раньше завтрашнего обеда после такого «белого медведя», какой я ему обеспечила!

– Ты – зверь, мама! – С восхищением воскликнула Кира. – Как тебе всегда приходят в голову такие экстремальные методы? Помнится, на даче в кротовые норы предложила носки моего бывшего мужа затолкать, а это хуже смерти от яда! Бедные зверушки!

Против ожидания, самый тщательный осмотр результатов не дал. При Спиридоне не оказалось решительно никаких документов. На дне саквояжа женщин ожидал сюрприз: они обнаружили там набор отмычек и грязные нитяные перчатки.

– Вызывай милицию, Кира! – Скомандовала Цыпелма Тимофеевна, вошедшая в следственный азарт. – Боюсь я, что в той коробке бомба!

– Да, – сказал удовлетворенно прибывший капитан милиции, – этот Спиридон, он же Антонио, он же Ласло, и так далее, давно у нас в оперативном розыске числится. Большое вам спасибо, женщины. Сейчас сержант Куров запишет ваши показания, они нам очень помогут.

Два дюжих оперативника препроводили под белы рученьки варяжского гостя из квартиры, а большой лобастый пес по кличке Анчар, подал условный знак, что в подарке, который тот привез из «Парижа», действительно, присутствует взрывчатка. С невероятной осторожностью саперы вынесли коробку во двор и, погрузив в специальную бронированную машину, увезли в неизвестном направлении.

– Боже мой! – Всхлипнула Кира и залпом опрокинула в рот остатки водки из чашки Цыпелмы Тимофеевны. – Мы едва не взлетели на воздух! Какая же ты у меня мудрая, проницательная! Но как это пришло тебе в голову, мама! Что натолкнуло?

– Понимаешь, дочка, уж больно осторожно он коробку в квартиру внес, будто в ней дорогой сервиз упакован, или хрусталь, и он боится его разбить. Прямо, аж дышать не смел! Вот, я и решила проверить. Хорошо, что ты догадалась в свою комнату уйти, не пережила, если бы с тобой…. Ты подумай, какой пижон, все иностранцами прикидывается, патологический снобизм, да и только, а у самого указательный палец синей изолентой обмотан. Он потому и перчатки не хотел снимать.

– Мама, мамочка, родная, вот, видишь, как трудно бывает без мужчины в некоторых важных случаях! Никакой защиты! Скорее бы уж Леон возвращался. Ты будешь жить с нами, обещаю. Надо ему немедленно позвонить и все рассказать, нет, уже глубокая ночь на дворе, он спит, наверное. Днем позвоню. Распишу ему наши ужасы, пусть почувствует угрызения совести, что оставил нас так надолго. Удружила нам Мара квартирку…, лучше бы мы у Леона остались!

– У голодной куме все хлеб на уме, – вздохнула Цыпелма Тимофеевна и крепко прижала дочь к груди.

Мара с тревогой посмотрела на часы и прибавила шаг. Сегодня она везде опаздывала, хотя всегда ценила точность, и считала, что не прийти куда-либо во время, – это не только проявить неуважение к тем, кто тебя ожидает, но, может быть, прежде всего, изменить своим принципам.

Ольга Васильевна просила ее непременно зайти в храм, где они с Иваном Ефимовичем уже не один год числились примерными прихожанами, и попросить настоятеля в самом скором времени освятить их квартиру.

– Давно надо было, – вздохнула она. – Еще, когда Ваню…, а я все откладывала. Теперь он сам просил. Ты уж не забудь, сегодня же зайди! Вот, деньги, и на поддержание храма из них дай. Они реставрацию никак не закончат, Вадику достойную замену еще не нашли, все такие цены ломят, что у бедного батюшки голова идет кругом. Надо помочь. Ах, если бы Вадик к ним вернулся, уж, как они были бы рады! Ты ничего от него не имеешь? Не звонил?

– Нет, – солгала Мара и отвернулась, чтобы скрыть мгновенно вспыхнувшее румянцем лицо. – Я все сделаю, как вы просите, Ольга Васильевна. Только мне придется в Москве заночевать, сегодня меня не ждите. В поликлинику еще хорошо бы записаться, где-то меня, видимо, продуло.

– Хорошо, детка, делай, как знаешь. Мы и так тебе благодарны без всякой меры, пользуемся беззастенчиво твоим временем и добротой, а ведь ты еще так молода, у тебя должны быть свои интересы, соответствующий круг общения…. Вместо этого, ты вынуждена сидеть с двумя стариками и их внуками за городом, терпеть наше ворчание, возрастные болячки. Скорее бы уж дети возвращались из своей Женевы! Жду-не дождусь, когда у них контракт закончится. Маня, кажется, опять беременна…, но на меня пусть больше не рассчитывают, мне уже не по силам. Надо ей бросить работу и заниматься только детьми!

Проходя по Малой Дмитровке мимо «Ленкома», она увидела, что из дверей театра вышел Михаил. Встретившись с Марой глазами, он отчего-то смутился, словно его застукали на чем-то неблаговидном.

– Здравствуйте, Тамара! На ловца и зверь бежит!

– Добрый день, а я думала, что вы давно уехали.

– Дел оказалось больше, чем я предполагал. Пришлось задержаться. Папе стало немного лучше, после того, как я благополучно выполнил его просьбу.

Мара удивленно вскинула на него глаза, но он тотчас замолчал, а потом неожиданно предложил:

– Пойдемте со мной завтра в театр? Честно говоря, я искал предлог, чтобы вам позвонить, для этого и билеты купил…, соглашайтесь, пожалуйста. Вы сейчас куда? – Спросил молодой человек, видя, что она с беспокойством бросила взгляд на часы.

– У меня через десять минут начинаются занятия, тут, недалеко…, – Мара махнула рукой в сторону Садового кольца.

– Значит, нам по пути! – Обрадовался Михаил, и заспешил рядом с ней по узкому тротуару.

– В театр, это – очень заманчиво! – Сказала Мара. – Попробую вырваться, тем более, в «Ленком»! Я так давно нигде не была. Это только приезжие могут себе позволить такую роскошь, как поход в театр, у нас, затурканных москвичей, никогда на это времени не хватает.

– Это потому, что вы считаете, что можете воспользоваться такой возможностью в любое время, вот, и откладываете со дня на день! Когда я жил в Москве, тоже так думал, а теперь жалею…, мне кажется, что мы… идем в одно и то же место! – Воскликнул удивленно Михаил, когда они, не сговариваясь, свернули в один из дворов. Вспомнил! Теперь я вспомнил, где я мог вас видеть! Мне сразу показалось ваше лицо ужасно знакомым!

– Расскажите, вы меня заинтриговали?

– В прошлом году, вы приезжали в Одессу на конгресс!

– Как? Вы тоже там были?

– Не просто был, а принимал самое активное участие в его организации и проведении с Израильской стороны. Отлично все прошло, правда?

– Да, там было просто замечательно! По-моему, мы многого тогда добились, в конце уже были, как один человек с единым сердцем! Столько любви! Необыкновенно приятно ощущать себя в среде единомышленников, исправленных людей…

– Ну, до окончательного исправления работы еще много.… Вот, мы и пришли. Во сколько заканчивается ваш урок? Загляните потом в столовую, я буду там вас ждать.

«О чем-то я хотела его спросить…, – подумала Мара перед самым началом занятий. – Какую-то фразу он обронил, которая меня удивила…, надо вспомнить весь наш разговор. Это было в самом начале, перед тем, как пригласить меня в театр…, что-то показалось мне странным…. Ладно, вспомню потом и обязательно спрошу…, как хорошо, что мы сегодня еще увидимся!».

– Миша, хотите чаю? – Спросила Мара, когда они остановились перед домом Пригожиных. – Правда, больше ничего предложить вам не могу, даже сахар, кажется, кончился…, я ведь за городом почти все время живу…

– Спасибо, я сегодня с ребятами весь вечер чаи гонял. Да, и мне бежать пора, обещал вернуться поскорее и кое в чем помочь с газетой, потом ночной урок. Завтра увидимся, жду вас в половине седьмого у входа в театр.

– Хорошо, тогда, до завтра. Ой, совсем забыла! Скажите, вашего папу не очень расстроил Володин рассказ о наших злоключениях?

– А в чем дело? – Искренне удивился Михаил. – Я ему доложил, что его просьба выполнена, семейная реликвия у меня. Он успокоился и даже стал лучше себя чувствовать. Вас что-то смущает?

– Не-ет, – ответила Мара, слегка растерянно, – просто я не знала…

– Простите, это Володя попросил ни о чем не говорить вам. Меня, надо сказать, это здорово удивило…, что-то там про деньги, мол, он давал Ивану Ефимовичу взаймы на приобретение, и не хочет, чтобы кто-то знал, что ему их вернули…, ну, и так далее. Ерунда полная! Я не очень понял, да, собственно, даже не вникал глубоко. Мне главное – вернуть отцу спокойствие, а остальное, – такая чепухня!

– Да, да, конечно, вы правы. Это я, должно быть, что-то не так поняла. Ну, пока, а то холодно становится, до завтра!

«Значит, Володя вернул ему брение? Но где же он его взял! Ведь с Иваном Ефимовичем он ни разу не виделся со дня нападения…, пудреницу нашли пустой…, я ничего не понимаю! Да, еще велел Михаилу мне об этом не рассказывать. Тайны какие-то…, интересно, а Леон знает? Может, тоже скрывал от меня, потому и не стал обсуждать эту тему. Ах, жаль, что его нет! – Опять подумала Мара, но поймала себя на мысли, что его отсутствие огорчает ее уже совсем иначе, чем несколько дней назад. – Просто не с кем посоветоваться, здесь нужен человек, посвященный во все детали той истории…, а это – только Леон. Конечно, проще всего было бы спросить у самого Володи напрямую, но он умчался обратно в Китай. Да, и какие у меня есть основания его в чем-то подозревать? Наверняка, всему есть простое и разумное объяснение, просто он не нашел нужным довести его до моего сведения. Да, и с какой стати ему посвящать меня в свои материальные дела? Меня это не касается…, и все же, где он взял…? Очень странно!

Как легко с Михаилом! Словно тысячу лет знаем друг друга…, почему «словно», наверняка, пересекались и не раз в других кругооборотах. Недаром же у нас так много точек соприкосновения! Хотелось бы знать, в каких мы были тогда отношениях? Время покажет…».

Не успели створки лифта открыться, как из двери квартиры Вадима выскочила Кира, будто подкарауливала ее специально у дверного глазка.

– Мара, зайди к нам на минутку, – сказала она тоном строгой учительницы, которая намеревается распечь нерадивую питомицу. – Есть ошеломительные новости!

– Представляешь, что мы пережили! – Закончила подруга свой рассказ. – Чуть на воздух не взлетели! Спаслись только благодаря маминому опыту.

– Мастерство не пропьешь, однако, – философски изрекла Цыпелма Тимофеевна. – Кира, конечно, сгустила краски. Мы бы ни за что не стали открывать чужую посылку, но парень мог серьезно пострадать. Говорят, так было двести грамм взрывчатки в тротиловом эквиваленте. Да, еще гвозди, дробь, болты. Могло прилично шарахнуть. Кто же это на него такой зуб имеет? Мара, надо бы предупредить, однако, пусть будет осторожнее. Не ровен час, еще что-нибудь выдумают. Кому-то он здорово на хвост наступил там, в Париже. Ты не в курсе? Был у меня один клиент…

– Мама! – Взмолилась Кира, – не сейчас! Ты еще успеешь поделиться с Томой своим адвокатским опытом. Съезди к нему, Мара, заодно деньги за следующий месяц передашь, а то я всю голову сломала, как это сделать.

– Нет, – недоуменно ответила Мара, – Вадик мне ничего не рассказывал, что у него там произошло, только волосы зачем-то побрил, усы, бороду. Значит, неспроста…, знать бы, где его мастерская…, хотя погодите, он же мне адрес оставлял! Даже схему нарисовал, как искать. Только, на чем он все это записал? Сейчас буду разыскивать, надо обязательно поехать и предупредить! Спасибо вам, Цыпелма Тимофеевна, вы такая мудрая женщина и, безусловно, с вашим опытом работы…, я при случае с удовольствием послушаю ваши истории. Пойду рыться в записной книжке …

С большим трудом, восстанавливая постепенно в памяти мельчайшие события того вечера, когда она приняла Вадима за таинственного монаха, Мара вспомнила, что записала впопыхах адрес мастерской на стенном календаре, висящем в прихожей Пригожиных.

«Ой, завтра же еще придут квартиру освящать! – Внезапно вспомнила она. – Ну, и денек меня ждет! Придется попросить Цыпелму Тимофеевну присутствовать при таинстве. Надеюсь, не откажет. Ключи оставлю, а сама к Вадику помчусь первым же рейсом, до начала спектакля постараюсь вернуться, туда, кажется, прямой автобус есть от метро «Южная».

Вадим опять переживал сложные времена, но успокаивал себя сакраментальной фразой: «А кто обещал, что будет легко?». В тот злополучный день накануне отъезда в Париж он сгоряча сдал, точнее, отдал свою мастерскую парочке нищих малознакомых художников, которые не в состоянии были оплатить аренду даже двадцати квадратных сантиметров площади.

«Пользуйтесь, гады! – Сделал он по пьянке широкий жест, – я теперь в Париж отбываю вечерней лошадью! Ничего этого мне не надо…».

По возвращении Вадим, рассчитывающий несколько потеснить квартирантов, обнаружил, что обитателей на его законных тридцати метрах стало что-то уж слишком много. Там в бесчисленном количестве гнездились какие-то оборванные цыгане, бомжи, беременные женщины и молодая поросль. Самих съемщиков ему лицезреть не довелось, но один бойкий – то ли смуглый, то ли грязный – «вождь краснокожих» за сто рублей продал ему бесценную информацию, что «дяденьки теперь живут на пленэре, и не знай, когда вернутся». Подивившись такой начитанности незрелого оборванца, Вадим отправился на другой берег неширокой, быстрой речушки, с намерением снять у кого-нибудь из местных пейзан сарай или комнату.

«Народ в деревнях сейчас свои дома побросал, – легкомысленно уповал Вадим, – все в город на заработки потащились, думают, им там медом намазано. Изб пустых полно должно оставаться. Кто-нибудь да пустит…».

Однако селяне за время его отсутствия заметно поумнели. Безуспешно оббив несколько порогов, он выяснил, что в преддверии теплого сезона, все они готовятся к наплыву богатеньких дачников, которые охотно перевозят за приличные деньги свои пожилых и молодых домочадцев поближе к природе.

– Иди, вона, коль хошь, к Федьке-бирюку! – Сжалилась над ним одна бабка, как-то гаденько ухмыляясь. – Он мужиков хорошо на постой пущает…, крайняя изба по правому порядку…

На его стук раздался неистовый хриплый лай, потом из калитки вышел здоровенный детина лет пятидесяти пяти и, окинув Вадима оценивающим взглядом маленьких поросячьих глазок, неожиданно писклявым голоском спросил:

– Табе чаво? Команту что ля ищешь?

– Я даже на сарай согласен, – радуясь в душе такой удаче, быстро ответил Вадим. – Главное, чтобы крыша не протекала. У меня холсты отсыревать будут…

– Каки-таки холсты? Портянки что ля?

– Я живописец, художник, в смысле…, ищу жилье на время. Хочу поработать на природе, пустите?

– Голых баб рисуешь? – Презрительно скривив губы, спросил мужик.

– Нет, я работаю в другом жанре…, ню не пишу…, с души уже воротит. У меня библейские сюжеты.

– Богомаз, сталыть. Тогда, чаво ж не пустить, заходи в горницу, да живи, коль хороший человек. – Одобрительно сказал Федька-бирюк, видимо, расценив его жанровые предпочтения по-своему, потом окинул улицу быстрым сумеречным взглядом и, немного приоткрыв калитку, пропустил потенциального жильца во двор. – Цыц, вона, Шарик, – окоротил он рвение огромного цепного пса, – это свой таперь! – Затем, хозяин провел Вадима на большую, чистую светлую террасу и, обведя помещение широким жестом, добавил: – Малюй тут, сколь хошь, только баб мне сюда, чтоб – ни-ни!

Несколько позже Вадим узнал от сторонних доброхотов пару сплетен про бурное житие Федьки-бирюка, и смиренно посетовал Господу на свою горькую участь, но местожительство не сменил, ибо пока не видел к этому серьезных причин.

Вечерами хозяин приглашал квартиранта на ужин. Ели почти всегда молча, но со временем по редким фразам, которые тот ронял, Вадим понял, что характер у его арендатора был мстительный, как у кота. Он состоял в очень тонкой связи со всем остальным человечеством, видимо, имея серьезные основания считать, что прочие представители рода двуногих прямоходящих только за тем и родились на свет, чтобы его надуть, а к молодости своей относился с опаской, как к счастливо пережитому стихийному бедствию.

Иногда Федька заходил к постояльцу на террасу, но, постояв в полном молчании несколько минут за спиной у иконописца и графика, выразительно шмыгал носом и удалялся в недра своей светелки, куда никому, кроме него, доступа не было. Спустя некоторое время, оттуда начинали доноситься тихие звуки «Болеро» Равеля.

Если не считать творческих метаний в поисках формы и цвета, Вадим был совершенно доволен своей теперешней жизнью.

«Черта лысого ты меня здесь сыщешь, мадмуазель-хорошая! Не то, вон, Федьку на тебя натравлю с Шариком одновременно, – в порошок сотрут! А уж как узнают про твои художества, то и подавно!».

Мара вышла из автобуса на конечной остановке и даже слегка пошатнулась, – так у нее закружилась голова от сладкого, пьянящего аромата сосны, которым был насквозь пропитан здешний воздух. Отыскав, постоянно сверяя свои повороты с листком, вырванным прямо из календаря, мастерскую Вадима, она поняла, что жизнь в маленьком городке имеет свои преимущества и недостатки. За информацию о местопребывании «лысого дяденьки-художника» все тот же ушлый, юный корыстолюбец потребовал с «дамочки» уже три сотни, но зато оказал неоценимую услугу: сопроводил лично почти до самого дома.

– Спасибо, мальчик, – вежливо поблагодарила Мара своего чичероне. – Я без тебя в три счета бы заблудилась.

– А хрен ли, – согласился предприимчивый малютка, выразительно утерев мокрый нос тыльной стороной грязной ладошки. – Тебя ждать? Мало ли…

– Нет, спасибо, ступай.

– А хрен ли, – согласился малютка и понесся со своей добычей к висячему мосту.

На стук долго никто не открывал. Если бы не хриплый собачий лай, Мара решила бы, что дом необитаем. Наконец, калитка чуть-чуть приоткрылась и из нее показалась знакомая физиономия, уже начавшая обрастать по всему периметру клочкастой короткой щетиной.

– Ты? – Изумился Вадим. – Чего тебе? Как нашла-то?

– Может, в дом пустишь…, – растерялась Мара.

– Не-е…, говори быстрей, да иди, пока тебя Федька не видел.

– Господи, средневековье какое-то. На тебя пытались совершить покушение. Какой-то тип привез посылку из Парижа, а в ней оказалась взрывчатка, будь осторожен, пожалуйста, хотя его и схватили, – сказала она. – Да, вот плата за жилье от Киры.

– Ага, мерси, еще чего! Стану я ее бояться! У меня Федька есть и Шарик! – Сказал грозно Вадим, и, быстро выхватив у нее из рук деньги, тотчас захлопнул калитку.

– Что за баба к тебе приходила? – Мрачно спросил вечером Федька, вернувшись с базара, куда ежедневно носил на продажу куриные и индюшачьи яйца, буравя его своим пронзительным взглядом.

– Доложили уже…. Это сестра, – соврал он, не моргнув глазом. – Деньги привезла от квартирантов за проживание.

– Мотри, паря, договор был…

Вадим так изголодался по работе, что, буквально, сутками не мог оторваться от мольберта. Ему, наконец, удалось найти необходимый колорит для гиматия Богородицы. Он, по его замыслу, должен был быть непременно теплого телесного цвета, чтобы еще больше оттенить небесную голубизну хитона, надетого под ним. В «Строгановке» они обычно использовали греческие названия, для обозначения одеяний святого семейства, но, проведя много лет в храмах за реставрацией иконной росписи, он постепенно узнал и православные аналоги этих слов.

«Хорошо! Света здесь много! – Радовался Вадим, тщательно, с любовью выписывая лик заступницы, – все полутона, как на ладони, а в том подвале совсем темно было…, разве бы я так написал? Хорошо, что Бог меня к Федьке привел…».

Федька тоже, казалось, был доволен постояльцем, и каждое утро, заставая его на рассвете уже стоящим у мольберта, только удивленно качал головой. Он задавал корм скотине и многочисленному поголовью птицы, потом пил чай с хлебом и отправлялся в город на рынок, заботливо укутывая в старую материнскую шаль еще теплые, отборные куриные яйца.

В этот вечер хозяин вернулся домой позже обычного, приготовил нехитрую еду и позвал квартиранта ужинать. Вадим, увлеченный работой, не обратил внимания на то, что лицо Федора затуманила какая-то затаенная дума.

– Ты, эта, вон, ешь, давай, хорошенько. – Сказал тот хмуро, – а то потонел совсем, как свечка истаял. Завтра дома останусь, пора картошку перебирать, земля отойдет, сажать буду. В прошлом году совсем некудышняя уродилась, чисто горох, столько шкарлупы на нее извел, лучше бы курям скормил.

– Я тебе помогу, – все еще думая о чем-то своем, – сказал Вадим. – Мы вдвоем мигом весь огород вскопаем.

– Не-е-е, – ответствовал Федор, – ты, эта, руки не порть. Тебе никак нельзя, тебе руки беречь надо. Я привычный.

– Ты давно один живешь? – Неизвестно почему спросил Вадим, хотя между ними с самого начала установилось молчаливое соглашение о полном невмешательстве в личную жизнь друг друга.

– А тебе зачем? – С подозрением вскинулся Федька.

– Просто так спросил, – пожал плечами квартирант, – надо же о чем-то говорить, и то все молчком, да молчком. Прости, если обидел, совсем это меня не касается…, я вообще-то не люблю советь нос в чужие дела, своих тараканов полно…

– У меня отец священником был тут неподалеку. – Неожиданно спокойно начал свой рассказ Федор. – Святой человек, и умом Бог не обделил, только, вот, детишки у них матушкой все помирали один за другим. Я, значитца, поскребыш. Осьмой ужо. Уж так они надо мной тряслись, а я тихий был, смиренный. Отец хотел меня тоже в семинарию определить. Потом в армию забрали, там меня… того, нагнул один гад. Я тогда решил: его убью и сам повешусь. Встал ночью, пошел на кухню, взял там тесак поболе. Зарезать только не смог, родителев пожалел, полсанул по срамному месту, чтоб такие уроды больше на свет не рожались от него. Орал громче хряка, меня, понятно, скрутили в бараний рог, да в тюрьму.

– Почему же ты женщин так ненавидишь? Они-то тебя, чем обидели? – Спросил Вадим, с большим сочувствием слушая горькую исповедь своего хозяина. – От мужиков-то ведь больше пострадал…

– Блуд я ненавижу. Срам и похоть! – Федор так стукнул кулаком по столу, что зазвенела посуда. – Пусть семья будет, детёв полна горница, все, как положено…, пока я срок на нарах мотал, родители мои померли от горя. Вернулся домой, а дурная слава еще раньше меня прибегла. Все стали нос воротить, да гадости про меня трепать. Ни одна девка путевая за меня не пошла, да еще диабет в тюрьме заработал, не жилец я на энтом свете. Вот, мотрю на тебя, паря, нрависьсся ты мне. Терпения у тебя много, трудисьсся с утра до ночи, такую красоту творишь, душа радуется. Я гляжу на твою картину, инда Иисус Христос босой ногой на сердце наступил, так хорошо деется. Хочу на тебя дом переписать, не спорь, знаю, что говорю. Се одно боле некому, прахом пойдет. А дом – хороший, крепкий, сам рубил, не сумлевайся, в подполье сухо. Седни к нотариусу ходил, очередь отстоял и все бумаги заполнил. И еще дело у меня к тебе есть, дуже сурьезное.

Федька встал из-за стола и удалился в свою светелку.

«Вот, те на! – присвистнул Вадим. – Наследство, значит, ну, Федор, удивил! Живи до ста лет, дорогой, ничего мне не надо…, сам – один как перст, лучше бы сиротам каким отписал…».

Хозяин вернулся в комнату, неся какой-то сверток, аккуратно завернутый с чистую льняную тряпицу.

Он осторожно положил свою ношу на чистый край стола и хитро сказал:

– Накось, глянь!

Вадим развернул тряпицу, впился взглядом в темную, слегка потрескавшуюся доску, и обомлел.

– Это же четырнадцатый век! Федор! Черная Богородица…, возможно, сам Феофан Грек, или Симеон Черный, их школа. Они тут в Серпухове работали. Откуда у тебя такая бесценная икона?

– Все мое наследство. От отца досталось. У меня их несколько береглось в подполье, на них и дом поставил. Дурак был, продал, те-то, куда поновей, оклады только богатые, серебряные, а эта, вот, сама старинная. Пожалел. Уж так меня просил один мужик, уж так молил, чуть ни в ногах валялси, деньжищ предлагал – не меряно, не отдал. Поверишь, рука не поднялась. Таперь хочу в церкву подарить. Тебе поручаю. Есть церква-то на примете, ай нет? Сыщи, пожалуйста, ради Христа…

– Есть! Есть у меня на примете храм достойный такого подарка.

– Вот, и свези им, а то не спокойно мне…, седни в городе случайно того мужика встретил, что икону-то у меня торговал, у нотариуса тоже сидел в очереди, только не признал он меня, али вид сделал…, но дожидать не стал сваво времени, встал и ушел почему-то. Мне померещилось, что следил он за мной. Только я в темноте не приметил, вижу таперь плохо от диабета.

– Обещаю! – Заверил Федора Вадим. – Дай мне еще несколько дней. Закончу работу и сразу же отвезу. А пока спрячь ее подальше, нет, дай я еще посмотрю, прямо по сердцу меня полоснуло, какая силища! Глаз не оторвать…, не думал никогда, что доведется настоящую доску увидеть своими глазами, а не копию и не репродукцию. Составом, конечно, пройтись надо, а то мухи, вон, наследили, пыль налипла. Что и говорить! Четырнадцатый век!

Неделю спустя после этого разговора, Вадим чуть свет отправился в Москву, увозя с собой в храм бесценный дар Федора.

– Где же вы пропали, Вадим Михайлович, – ласково спросил настоятель, пожимая непутевому реставратору руку. – Вся работа без вас в храме встала. Мы и деньги собрали, прихожане хорошо пожертвовали, я ведь вам еще должен остался. Не волнуйтесь, у меня все записано.

– Ничего вы мне не должны, отец Иосиф, – махнул рукой Вадим. – Я вас так подвел, но обещаю закончить, даже платы с вас не возьму, не обижайтесь, бес, как говорится, попутал. Был в Париже…, с оказией. Мне там выставку персональную обещали устроить, но, конечно, обманули. Кому мы там нужны! Там своих соискателей – пруд пруди. Но кое-какой опыт извлек, нельзя сказать, что совсем без пользы съездил. По крайней мере, убедился на собственной шкуре, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Думаю, что через недельку-другую к вам вернусь и все завершу.

– Нам бы к светлому Христову Воскресенью…, – робко высказал пожелание отец Иосиф.

– Постараюсь, очень постараюсь. А пока к Пасхе – позвольте вашему храму преподнести, вот, это. – Он достал из спортивной сумки сверток и передал настоятелю. – Это…, я тут жилье снимаю у одного хорошего человека, вы не сомневайтесь, все честно, никакого криминала. Он сын священника, и унаследовал ее от отца, всю жизнь берег, а теперь попросил меня выбрать храм, достойный такого подарка и передать. Я сразу про вас вспомнил, хотя, признаюсь, колебался немного, хотел сначала в Христа Спасителя отдать, но уж больно там новоделом отдает…, с вашим – никакого сравнения. Да, вы посмотрите, не смущайтесь, я потом над ней поработаю…, у меня с собой дома состава нужного не было, а так принес бы уже во всем, так сказать, первозданном блеске.

Видя нерешительность отца Иосифа, Вадим торжественно развернул тряпицу и отошел немного в сторонку, чтобы полюбоваться произведенным впечатлением.

«Да, поторопился я квартиру-то сдать, – вздохнул Вадим, выйдя из храма Благовещения Пресвятой Богородицы. – Где жить-то стану, если к ним вернусь? А закончить реставрацию надо. Люди на меня понадеялись, ждут. Как же отец Иосиф доске обрадовался! Будто ребенок, прослезился даже. Письмо с благодарностью Федору написал, ему приятно будет. Вот, страдалец, это же надо, такую мученическую жизнь прожить! А я еще свои пустяковые проблемишки оплакиваю, да, это тьфу, по сравнению с Федькиными бедами, мышиная возня. Тем более что сам вляпался, по доброй воле. Что же все-таки делать с жильем? В храме перекантоваться? У сторожа в коморке? А что, это – мысль. Все равно домой надо заехать, забрать кое-что…».

Вадим предупредил о своем приезде Цыпелму Тимофеевну, позвонив ей по телефону-автомату, и зашел в магазин, купить тортик к чаю.

С отвращением наблюдая, как кассирша неуклюже скребет по кнопкам кассового аппарата накладным темно-фиолетовым ногтем, длинным и загнутым как у велосираптора из фильма «Парк юрского периода», он почему-то опять подумал о своем хозяине, и сердце его вдруг сжалось на миг от безотчетной тревоги.

Цыпелма Тимофеевна пригласила Вадима на кухню, чтобы он не увидел беспорядка, созданного Кирой, и в подробностях и со вкусом живописала все подробности визита и ареста мнимого «француза» Спиридона и закончила свое повествование бесплатной адвокатской консультацией.

– Хорошо, что вы тут не живете, однако. Думаю, больше они не сунутся, ты гляди, какие у них длинные руки! Из самого Парижа дотянулись, чем вы им там насолили?

– А, лямур, – беспечно махнул он рукой и засмеялся. – Чепуха всякая. Дамочка одна меня полюбила, а я сбежал от нее, вот, и все мое преступление.

– Вадим Михайлович, могу я вас спросить…, – помявшись немного, сказала Цыпелма Тимофеевна. – Если решите не отвечать, я не обижусь, не мое это дело, однако.

– Спрашивайте, пожалуйста, у меня секретов нет.

– Скажите, вы Тамару еще любите?

Вадим внимательно посмотрел в глаза пожилой даме и задумался, словно ища у себя в душе ответа на этот непростой вопрос. Потом медленно, как бы с усилием произнес:

– Люблю.

– Это очень хорошо! – Неизвестно чему обрадовалась Цыпелма Тимофеевна. – Мне кажется, вы еще можете быть вместе. Она хорошая девушка, только запуталась немного, сама не понимает, чего хочет.

– Мы когда-то очень любили друг друга, строили планы, мечтали троих детишек завести. Я очень детей люблю, наверное, потому что один на всем белом свете, вот, и хочется большую дружную семью…. Потом она неожиданно разорвала со мной всякие отношения. Даже не объяснила ничего толком. Ладно бы, другого встретила, влюбилась, я бы еще понял. А то чепуху какую-то несла, вроде, не дозрел я до чего-то, живу животной жизнью, никаких духовных запросов у меня нет. Я унижался, умолял, но…

– Это очень хорошо, – повторила тихо Цыпелма Тимофеевна. – Теперь я за нее спокойна, когда вам в глаза посмотрела.

«Чудной разговор она завела, – подумал Вадим, выходя из своего дома. – Уж не случилось ли чего? Надо было расспросить…, или самому Томке позвонить, отчего-то у меня сегодня кошки на душе скребут, про кого ни вспомню! Не хорошо я тогда с ней обошелся, ехал ко мне человек через всю Московскую область, хотел предупредить об опасности, а я даже в дом не пустил. По-свински это как-то…, может, сейчас взять и позвонить? Нет, потом, успею еще…».

Вадим вошел в открытую калитку, Шарик поднялся с земли при его появлении и жалобно заскулил, поджав хвост.

«Странно, что это у Федора сегодня день открытых дверей? Может, вышел ненадолго и не стал запирать? Не похоже на него…, пес сам не свой, скулит чего-то…».

– Федя, ты где? Я тебе грамоту привез из самой Патриархии! Федя!

Вадим в тревоге обошел дом, и отчего-то ноги сами понесли его в сад, где хозяин собирался сегодня выстригать беспорядочно разросшийся крыжовник. То, что он там увидел, повергло его в ужас. Под самой большой яблоней лежал на спине Федор, широко раскинув руки и устремив в темнеющее небо мертвый спокойный взгляд. Из его груди торчал садовый секатор. Вадим дико закричал и побежал за подмогой.

– Скажите, Михалев, где вы были сегодня между десятью и одиннадцатью утра?

– В Москве, в храме Благовещения Пресвятой Богородицы. Разговаривал с отцом Иосифом.

– Хорошо, мы это проверим. Неделю назад убитый оформил на вас дарственную, вам это известно?

– Вы на что намекаете? Что я его из-за наследства зарезал садовыми ножницами? Никак дождаться не мог, когда он своей смертью помрет? Я себя, к вашему сведению, не на помойке нашел, а не бомж какой-нибудь! У меня, между прочим, двухкомнатная квартира в центре Москвы, я имею звание Заслуженного художника, меня даже за рубежом знают, мастерская имеется в вашем городе, официально мне выделенная Союзом художников. Могу, хоть завтра отсюда съехать, ничего мне не надо!

– Почему же вы сняли жилье у Федора Бирюкова, если тут имеете мастерскую? Чем она вас не устраивает?

– Пока я отсутствовал…, уезжал во Францию, в ней поселились бродяги, у меня не было желания с ними воевать, вот, я и поселился у Бирюкова.

– Хорошо, оставим пока это до выяснения обстоятельств, но советую вам подумать об адвокате. Как вы считаете, что грабитель искал в доме? Может быть, убитый хранил там большую суму денег? Вам что-то известно об этом?

– Про деньги я не знаю, но едва ли у него было много…, яйца он продавал в городе, птицу…, только не за этим грабитель пришел. Икона ему была нужна!

– Что за икона? Расскажите все, что вам известно.

– У Федора была доска четырнадцатого века, один человек просил ее продать…, но хозяин отказался. Постойте, он его видел неделю назад у нотариуса! Он же мне сам рассказывал! Ему еще показалось, что этот тип шел за ним до самого дома.

– Да, судя по всему, убитый хорошо знал бандита, это не было разбойное проникновение, собака бы не подпустила.

– А-а, вы думаете, наш Шарик способен укусить человека! Брехать только горазд…, – махнул рукой Вадим.

– Вы знали, где хранилась икона?

– У него в комнате, только больше уж не хранится…

– Она похищена?

– Нет, я ее как раз сегодня по просьбе покойного владельца отвез в храм Благовещения Пресвятой Богородицы и передал отцу Иосифу в дар. Он даже грамоту выписал с благодарностью…, не часто люди делают такие щедрые подарки…, это ведь – четырнадцатый век!

– Сколько, по вашему мнению, может сейчас стоить такая икона?

– Бесценная она! – Воскликнул Вадим, – сколько стоит любовь, по-вашему, доброта, совесть? Есть всему этому цена? Так и доска эта, Черная Богородица…, нет ей цены и быть не может!

Вернувшись с погоста после похорон Федора, Вадим потрепал Шарика по лобастой голове и грустно сказал:

– Вот, и осиротели мы с тобой, псина. Что ж, надо жить дальше. Посадим картошку, яблони побелим, как Федя планировал. Может, я еще женюсь, детишки будут тут бегать, тебе хвост крутить…, не возражаешь?

Вадим вздохнул и, отыскав в мобильнике номер Мары, решительно нажал на кнопку вызова.

«Странный он какой-то…, – размышляла Мара, возвращаясь из своей поездки с чувством исполненного долга, – совсем, что ли одичал в этом Простоквашино, Федька у него есть, Шарик, только Матроскина не достает для полного комплекта! Может, Вадик сам вместо кота там проживает? Пить что ли опять начал, или прячется от кого-то и трясется от страха? Как он сказал: «Не боюсь я ее»? Кого, интересно? Даже в дом не впустил…, все озирался, оглядывался, но на самом деле хорошо, что так получилось, я успею забежать домой, принять душ и переодеться…, итак восемь часов драгоценного времени, как корова языком слизала».

В квартире Пригожиных Мара появилась в самый разгар церковного священнодействия. Хрупкий, прыщавый монашек в черной рясе не по росту и выгоревшем клобуке ходил, путаясь в длинных полах, по всему дому с хилым пучочком иссопа и разбрызгивал в произвольно избранных местах святую воду, что-то монотонно, тихохонько бубня себе под нос. Его неотступно преследовала Цыпелма Тимофеевна, и если бы ни обет смирения, принятый этим юным послушником, пожилая дама могла бы навлечь на себя такую ответную реакцию, от которой ей не поздоровилось бы.

– Не экономь! Вон, тот угол пропустил, да обои-то сильно не кропи, а то отстанут, кто будет ремонт делать? Начальство твое? – Грозно командовала служительница Фемиды. – Халтуришь, грех это, однако. Я, вот, сообщу в твою организацию, тебе начет сделают, есть у вас там гауптвахта какая-нибудь? Как вам наказания-то начисляют? Молитвы заставляют читать, стоя на коленях?

Монашек истово перекрестился, закатив очи горе.

– Троечник ты, – наскакивала Цыпелма Тимофеевна, – как есть, троечник. Небось, и учишься плохо. Ну, какой из тебя будет поп! Никакой солидности, однако.

– Как вы тут? – Решив несколько разрядить ситуацию, весело спросила Мара, входя в комнату. – Долго еще?

– Я закончил. – Сообщил младший чин РПЦ.

– Нет! Вы только посмотрите! Я его весь день прождала, хотя ясно сказано было: утром, потом он явился, чуть не ночью, три раза своим веником махнул и все. Плати ему за это!

– Хотите чаю? – Спросила Мара сразу обе противоборствующие стороны. – Я ужасно голодная, с утра ни маковой росинки во рту не было. Аж, тошнит от голода. Сейчас по дороге домой в булочную зашла, рогаликов свежих купила, только что бегали...

– Великий пост, – смиренно ответствовал воцерковленный юноша, громко сглотнув слюну.

Почему-то именно этот естественный звук, воззвавший из самых недр молодого растущего организма, и прозвучавший как призыв о помощи голодающему, резко изменил полярность в отношении к нему Цыпелмы Тимофеевны с минуса на плюс.

– Миленький ты мой, так, ты практикант! Что же сразу-то не сказал? – Запричитала она. – Замолишь. Странствующим и путешествующим можно, я точно знаю. Хочешь, я тебе простой картошечки сварю с постным маслицем? Это ведь можно.

– Это можно, – как эхо повторил за ней монашек. – Вы только, ради Господа, отцу Иосифу не говорите, что я один приходил. Мне одному не положено квартиру освящать, я еще только учусь. А у отца Андрея ребеночек занемог, он меня попросил к вам пойти, а сам в больницу побежал. Зайти за мной обещал…, и молитву крепкую прочитать, можно я его у вас подожду.

Совершенно выведенная из себя этой леденящей кровь историей, Цыпелма Тимофеевна помчалась домой чистить картошку, крикнув Маре, чтобы она поставила кастрюльку с водой на газ.

Спустя двадцать минут, заступница за всех убогих, сирых и оступившихся, подперев подбородок рукой, с умилением наблюдала, как монашек, быстро пробубнив молитву «Отче наш», уплетает за обе щеки приготовленное ею пюре со свежим рогаликом. Улучив минутку, она шепнула Маре:

– Я ему туда сливочек налила, да полпачки сливочного масла бухнула, этот грех на моей душе будет, он и не поймет, однако.

– Спаси вас Господь! Отродясь не знал, что пюре на постном масле такое вкусное бывает, братья его плохо готовят, или масло крадут…, – сказал, насытившись, юный послушник своей благодетельнице, крестясь и отирая рот тыльной стороной ладони, чем очень напомнил Маре своего утреннего сопровождающего. В его редкой бороденке застряли хлебные крошки, блеклые голубые глаза сделались мутными и сонными. – Можно, я здесь на табуретке чуток прикорну до прихода отца Андрея…, он, наверно, уже скоро…

– Был у меня один практикант, круглый сирота…, на этого, как две капли воды, похож, даже бороденка такая же, – зашептала Цыпелма Тимофеевна Маре, чуть не в самое ухо, хотя в соблюдении тишины не было никакой необходимости. Даже если бы у ног спящего упал с высоты двадцать метров Царь-колокол, это едва ли вывело бы его из состояния сытого оцепенения.

– Вы простите, что так беззастенчиво пользуюсь вашим временем, но мне пора бежать, – виновато прервала ее та. – У меня очень важная встреча. Вы уж тут дождитесь отца Андрея…

– Ступай себе с Богом, – сказала пожилая дама голосом, в котором неожиданно прозвучала ангельская покорность, видимо, передавшаяся ей от юного послушника, – дождемся мы, не беспокойся.

«Да, – подумала Мара, по дороге в театр, – что значит, живой пример подлинного смирения. Поистине справедливо утверждение: «Чудны дела Твои, Господи». Куда девался весь ее воинствующий максимализм? Ведь, в сущности, она – добрейшей души человек!».

В театральном буфете Мара со смехом поведала Михаилу эту занятную историю, он слушал ее с необыкновенным вниманием, весело смеялся, а потом сказал:

– Мой папа в таких случаях говорит: «Евреи, не жалейте заварки, и вы всегда будете иметь вкусный чай!». Знаешь, меня всегда удивляло, как изощренно люди борются с естественными потребностями своего тела, будто это единственная цель их пребывания в этом мире. Конечно, чтобы не отождествляться со своим желанием получать, надо очень много работать, и тут простым ликбезом не обойтись. Мы как раз сегодня с ребятами обсуждали новые способы распространения. Может быть, тебе покажется это странным, но у себя в Израиле мы сталкиваемся с теми же самыми проблемами. Люди очень неохотно нас слушают…, особенно, верующие.

– Да, я тебя понимаю. Но ведь основой всех религий является утверждение: «Возлюби ближнего своего…», откуда же такая нетерпимость к инаковерующим? Почему они так узко воспринимают это понятие – «ближний»? Ведь каждая вера зиждется на любви, тогда скажи мне, как Творец допускает столько ненависти!

– И этот вопрос задаешь мне ты? – Улыбнулся Михаил. – Разве ваш наставник еще не объяснял вас смысл страданий? Ведь только с их помощью можно добиться от человека, чтобы он задался, в конце концов, самым главным вопросом своей жизни: «Для чего я родился в этом мире? Какова цель моего пребывания в нем?».

Совершенно естественно и незаметно молодые люди перешли на «ты». Маре вообще было очень легко и просто с Михаилом с самой первой минуты их встречи, и она с грустью думала, что скоро он уедет, и они могут никогда больше не встретиться.

Третий звонок настойчиво позвал их в зрительный зал. В полумраке Мара почувствовала, как рука Михаила легонько сжала ее запястье, и от этого трогательного проявления первой робкой ласки у нее стало тепло и радостно на душе.

– Спасибо тебе за прекрасный вечер, – искренне сказала Мара, – когда Михаил помогал ей надеть пальто. – Вот, уже и март кончается, но весна нынче холодная.

– А у нас уже все цветет…

– Когда ты улетаешь?

– Пока не знаю, это не от меня одного зависит…, папа меня беспокоит, хочется побыть с ним…, ему немного уже осталось…

– Прости, я не должна была спрашивать!

– Все в порядке! Не надо извиняться, хотя теперь моя очередь…, я, к сожалению, не могу тебя проводить до дома, обещал ребятам вернуться, как можно скорее.

– Не беспокойся, пожалуйста! – Воскликнула Мара, но на душе у нее стало почему-то очень тоскливо при мысли о немедленном расставании. – Я прекрасно доберусь сама, тут пешком – всего ничего…

– Обещай мне, что сразу позвонишь, как придешь домой, чтобы я за тебя не беспокоился.

– Непременно!

Она смущенно чмокнула молодого человека в щеку и быстро пошла прочь.

Только подойдя к двери, Мара вспомнила, что у нее нет ключей.

«Цыпелма Тимофеевна, наверное, у себя уже…, зайти, что ли прежде к ним?», – подумала она, но рука сама потянулась к звонку.

– Тс-с-с, дите еще не проснулась, я сама тут придремнула у телевизора, – приложив палец к губам, прошептала прилежная домовница. – Пусть хоть раз выспится досыта, где носит нелегкая этого попа, который велел его дожидаться! Он уж, поди, забыл сто раз, не может же он до ночи быть в больнице, может, случилось у него что?

При этих словах из кухни, сладко зевая и крестя рот, выполз запанный монашек.

– Это отец Андрей пришел? – спросил он сонным, совершенно детским голосом.

– Не знаю, где твой отец Андрей, – раздраженно ответила Цыпелма Тимофеевна. – Айда к нам, я тебя спать положу, куда ты пойдешь, на ночь глядя! Шпаны везде полно, неровен час, обидит кто…

– Он может вполне переночевать тут, – предложила Мара. – Места много, постелю ему на диване в кабинете Ивана Ефимовича. У вас там и так тесно. Раскладушку придется громоздить…

– Не-е-е, – жалобно проблеял послушник, – мне это никак невозможно. Заутреню завтра служу с самим отцом Иосифом, надо все подготовить. Я в храм побегу, в коморке у сторожа заночую. Не впервой, я у него часто остаюсь.

– Родители-то у тебя есть? Может, домой пойдешь лучше? – Нерешительно предложила Цыпелма Тимофеевна.

– Мать только, в Муроме живет, нас у нее семеро. – С гордостью ответил монашек. – Я самый старший, поступлю в семинарию на другой год, выучусь, женюсь, приход получу, остальным помогать буду. На меня у них вся недёжа. Спасибо вам, люди добрые, спаси вас Христос.

«Какой сегодня был длинный и насыщенный день! – Подумала Мара, засыпая. – Хороший был день. Есть, о чем вспомнить, кажется, что его утро началось неделю назад. Завтра опять увижу Мишу…, интересно, сколько ему лет? На вид – не более тридцати…, плюс-минус два года…, подумаешь, пять лет разницы, ну, семь! Какая чепуха! Хотя его родственники могут думать иначе. Голубушка, уж не замуж ли ты за него собралась? А что, вполне конструктивная идея!».

Сквозь сон Мара услышала зуммер мобильного телефона, показавшийся ей в ночной тишине тревожным и несущим плохую весть.

Она вскочила, и, натыкаясь в темноте на предметы, быстро раскрыла трубку.

– Папа скончался, – раздался тихий, бесцветный голос Михаила. – Я лечу ближайшим рейсом. Надеюсь, места в самолете будут…

– Мишенька, милый, родной, прими мои соболезнования…, ты крепись, я буду тебя мысленно поддерживать. Позвони мне, когда будет удобно…, мне, правда, очень, очень жаль! Хотя я понимаю, что любые слова сейчас для тебя – пустой звук, когда все болит внутри. Но ты же знаешь, когда праведник уходит, всем остальным прибавляется света.

– Да, я знаю. Папа был – большой праведник. Только мне очень грустно оттого, что меня не было с ним в последнюю минуту.

– Хочешь, я провожу тебя в аэропорт? Прямо сейчас вызову такси и приеду за тобой, куда скажешь…

– Спасибо. Не нужно. Меня Илья отвезет, он со мной полетит, папа был его учителем. Я вернусь…, когда закончится траур…, не сомневайся!

После ухода Вадима Цыпелма Тимофеевна отправилась, наконец, в комнату с намерением ликвидировать последствия пронесшегося в ней цунами. Она сожалением окинула взглядом помещение с раскиданными повсюду вещами и, вздохнув, присела на диван, заваленный брошенными, как попало бумагами.

«Да, Кирин темперамент ни один мужик не выдержит! Уж, на что я привычная, и то голова кругом идет. Выпью-ка я, пожалуй, чайку, а потом примусь за дела, надо немного успокоиться…».

Цыпелма Тимофеевна шаркающими шагами направилась на кухню, горестно вздыхая. Здесь, в Москве она остро переживала свою профессиональную невостребованность, чувствуя себя старой и никому не нужной.

«Да, внуков, конечно, хорошо бы…, только не на ту лошадку дочка ставит…. Посмотрим, в какую копеечку ей влетит покупка путевки и оформление паспорта через туристическое бюро! – Усмехаясь, думала она. – Денег-то нет у нас на такие фортели, и так едва концы с концами сводим…, квартира, питание, транспорт. Это еще повезло, что Вадик нормальную плату с нас берет, а то по миру бы давно пошли, если бы по московским меркам жилье снимали. Хороший человек, дай Бог ему здоровья! Надо будет свечку в церкви поставить, чтобы ему никто вреда не причинил. Чуть не пострадал бедняга от руки того злодея. Придется теперь начеку быть, могут и еще «гонцы» появиться из Парижа от его возлюбленной.

На что же Кира все-таки надеется? Уверена, наверное, что Леонид все расходы потом оплатит, а у кого сейчас занимать-то будет? А как не оплатит? Чем отдавать станем, об этом она подумала? Чужие мы здесь…, э-хе-хе, не в Чите живем, там бы мне каждый человек взаймы дал на какой угодно срок, а тут – Москва. Документы надо внимательно разложить, по датам, документ, он порядок любит…, не найдешь потом ничего. Эх, дочка, дочка, упрямая ты у меня. Бубен обидела, не по душе он ей, видишь ли, пришелся…, а я его везде за собой вожу, как отец наказывал, бубен – наш оберег, однако…».

Цыпелма Тимофеевна заварила чай с мелиссой и, крадучись по привычке, отправилась в свою комнату, где извлекла из тайничка стограммовый шкалик коньяка.

«Успокоиться надо, однако, – повторила она еще раз, словно убеждая сама себя, – сильно меня дочка огорчила».

Налив в чашку чайную ложечку целительного напитка, Цыпелма Тимофеевна приманила рукой аромат к самому носу, вдыхая его полной грудью, и, подумав, добавила еще.

Не успела она сделать первый, самый сладостный глоток, как ее ритуал был безжалостно прерван длинным, резким звонком.

«Нешто Кирка вернулась! – С ужасом подумала она, – скандалить начнет, однако…».

Предусмотрительно прикрыв чашку перевернутым блюдцем и сунув шкалик в карман фартука, она поспешила к входной двери.

В дверном проеме ее близоруким глаза предстала миниатюрная дама, экипированная с вызывающей роскошью, отчего хозяйка неожиданно испытала ощущения никогда прежде ей неведомые: она почувствовала себя громозткой, неуклюжей и безобразно одетой. И уже это ей страшно не понравилось.

– Мы ничего не покупаем! – Сказала она презрительно и попыталась, было, захлопнуть дверь перед самым носом незваной нарушительницы ее приятного времяпрепровождения, как вдруг услышала:

– Bonne journee Madam! Мне видеть Вадим. Мошно?

– А! Милости прошу! – Немедленно возликовала Цыпелма Тимофеевна, мгновенно оценивая ситуацию и хищно сверкнув глазами, намереваясь получить сатисфакцию за визит Спиридона, Кирины выбрыки, а так же за безнадежно остывший чай с коньяком одновременно. – Проходите, пожалуйста, на кухню, в комнате не прибрано, домработница сегодня припозднилась…

«И не вру, однако, – усмехнулась она про себя, – припозднилась я нынче с уборкой, сначала Тома пришла, потом Кира бушевала, Вадик еще был…, даже чаю, вот, никак не могу всласть напиться. Как хорошо, однако, что не столкнулись они…, гляди, какая фря расфуфыренная!».

Мирей, ибо это была она, не заставила дважды повторять приглашение и быстро шмыгнула в квартиру, пока воинственная дама не передумала и не захлопнула перед ней дверь. Последовав за хозяйкой, гостья из Парижа с легкой брезгливостью приподняла полы своего шикарного длинного кожаного плаща цвета куркумы, словно в квартире и впрямь была непролазная грязища.

Отчаявшись дождаться сведений от своего клеврета, Мирей решила действовать самостоятельно. Она совсем не была уверена, что Вадим вернулся в Москву, ибо границу, как ей удалось выяснить по своим многочисленным каналом, он не пересекал ни каким, имеющимся в наличие официальным способом. Передав Спиридону через вереницу подставных лиц распоряжение припугнуть самовольно удравшего из-под ее надзора художника, если он, действительно, окажется в собственной квартире, Мирей даже не предполагала, что тот может навлечь на нее своим самоуправством столь серьезные неприятности. Знай она о бомбе, и носа бы не высунула из Парижа, но привычка все доводить до конца, каким бы абсурдным он ни был, и никогда не выпускать из своих хищных лап малейшую выгоду, погнала ее в Россию ради выявления истины.

– Итак, милостивая госпожа, соблаговолите еще раз повторить…, – она чуть было не сказала «суду», но во время опомнилась и, запнувшись немного, произнесла, – …собравшимся, с какой целью вы прибыли в Москву?

Мирей смотрела на пожилую особу не мигая, и хотя она не поняла почти ни единого слова из ее витиеватых речей, та прямо на ее глазах превратилась их зачуханной старообразной домохозяйки в грозную и неподкупную представительницу российского правосудия.

– Это квартир мой друг, художник Вадим Мичелёфф? – Спросила она испуганно. – Или я ошибайсь?

– Нет, не ошибаетесь! Немедленно признавайтесь, что вам от него нужно?

– Он мой любофф, я его любить! – Воскликнула Мирей, вскакивая со стула.

– Сидеть! – Рявкнула Цыпелма Тимофеевна, воспитавшая за свою жизнь не одно поколение представителей собачьего рода. – Любовь?! А зачем бомбу присылала? Странное у тебя представление о любви.

– Я ничего не присылайть, – машинально садясь на стул, возразила гостья так искренне, что даже грозная представительна Фемиды засомневалась в том, что эта дамочка имеет отношение к страшной посылке. – Я просиль мой кузен толко узнать чуть-чуть, я волноваться. Вадим убежать от меня, я тратить деньги, делать вернисаж, много, много, отчень много, тысячи евро! А почему вы спрашивать? Кто вы есть?

– Я – представитель правосудия! – С этими словами Цыпелма Тимофеевна раскрыла свое адвокатское удостоверение, которое, по счастью, так и осталось лежать у нее в кармане халата, поднятое утром с пола после Кириного погрома, и сунула его под нос насмерть перепуганной Мирей.

Красные «корочки» с двуглавым золотым орлом и крупной цветной фотографией его обладательницы произвели на иностранно подданную должное впечатление. Она резко отшатнулась и прикусила язык.

– Нишего не понимайт, пошему? – Сказала она после минутной паузы.

– Потому что на моего подзащитного было совершено покушение. – С вызовом заявил Цыпелма Тимофеевна. – Его родственники, проживающие в отсутствие хозяина на данной жилплощади, едва не пострадали от рук вашего «кузена», и наняли меня защищать свою безопасность, я не побоюсь этого слова! Какую еще каверзу вы для них приготовили? Я вынуждена немедленно вас обыскать, вызвать милицию и сдать, как сообщницу бандита, а точнее, заказчика убийства.

– Нет, нет! Не надо милицию! Сколько вы хотеть за молчание? Выпустите меня, силь ву пле!

– А! – Восторженно возликовала правозащитница, – еще и подкуп должностного лица при исполнении служебных обязанностей! Очень хорошо! Так и запишем.

Мирей с размаху бухнулась на колени, совершенно забыв, что еще несколько минут назад опасалась испачкать свой шикарный плащ, она подползла к Цыпелме Тимофеевне, протягивая ей сумку и, всхлипывая, произнесла:

– Вот…, смотреть…, там нет бомба!

– Что вы, что вы! – Испуганно залепетала та, и, пытаясь вернуть иностранке вертикальное положение, схватила ее за предплечья. Тончайшая кожа треснула, и на рукаве образовалась большая дыра.

– Отпустите меня! Пошалуста, силь ву пле! Я уезжать сешас опратно Париж!

– Идите…, – милостиво разрешила представительница закона, в душе чрезвычайно смущенная причиненным иностранной гражданке ущербом, и направилась к двери, а, открыв ее настежь, добавила на чистейшем французском языке. – Va-t-va, putain! Tuascompris? Foux-moilapaix!

Мирей пулей вылетела на лестничную площадку и, не став дожидаться лифта, зашуршала полами безнадежно испорченного плаща по ступеням лестницы, но, беспрепятственно выйдя из подъезда, плюнула на крыльцо и сказала:

– Vadime esta moi!

«Господи, ну, и денек! – Подумала Цыпелма Тимофеевна, доставая из кармана заветный шкалик. – Надо все же Вадима предупредить, чтобы пока дома не появлялся…, и так только чудом разминулись. Зато тряхнула стариной! Пустячок, а приятно! Плащ только жалко, красивый такой, да уж больно кожа тонкая оказалась, так и поехал под рукой, я не ожидала, что так получится…».

Допив прямо из горлышка остатки коньяка, она засмеялась и сказала вслух:

– Прямо как в том анекдоте про бандаршу: «Так надоела канцелярщина! Ужасно хочется живого дела!».

Тем временем, Кира металась по Москве из одного туристического бюро в другое в надежде купить горящую путевку с оформлением загранпаспорта.

В одном месте ей, наконец, повезло.

– Две недели, – заговорщиским шепотом сказала девушка, напоминавшая боевой раскраской индейца, откопавшего свой томагавк ради правой битвы. – Быстрее вам все равно никто не сделает, вы же иногородняя. Мы и так подвергаем себя неприятностям, а вдруг проверяющие докопаются…

– Сколько? – Одними губами спросила Кира, обреченно вздохнув.

Девушка черкнула на бумажке цифры и показала ей через стол, не давая в руки.

– Согласна, но сейчас задаток, а остальное по факту.

Она достала из сумки заветный конверт, в котором уже несколько месяцев хранила двести долларов, выданных ей Володей еще в Новосибирске за срочную работу, и решительно положила перед свой спасительницей. Та молниеносно, отточенным жестом смела их внутрь выдвинутого ящика стола, трусливо посмотрев на своих коллег.

– Итак, – деловито произнесла скво, убирая с глаз ярко-красную челку, – вот, бланки, заполняйте анкету.

«Надо где-то искать остальную сумму, – озабоченно думала Кира, выйдя из турбюро. – Ничего, за две недели что-нибудь придумаю. Пороюсь в Интернете, может, там работу предлагают…, сиделкой наймусь, в конце концов, к тяжелобольному, все же у меня медицинское образование. Конечно, срок большой, хотелось бы прямо сегодня-завтра полететь, но Лена мне сказала, что у него открытый перелом, а это – не меньше месяца. Потом заберу его домой, обеспечу уход по классу люкс, а тогда уже не отвертится, можем прямо в нашем консульстве расписаться, бывают же исключительные обстоятельства…, мне рассказывали. А что? вдруг нам хочется пожениться именно в Египте! Кому какое дело! С какой стати им отказываться? За деньги любые причуды можно реализовать, клиент всегда прав…».

Успокоенная, она вернулась домой в отличном расположении духа, и застала мать спящей на диване среди вещей и документов.

«Бедная моя, – с умилением подумала Кира, – достается тебе от меня, и как только терпения хватает? Это все из-за моей неустроенности…, ничего, скоро все образуется. Будем жить втроем, уж не знаю, как с женой, а с тещей Леону невероятно повезло. Она же пылинки будет с него сдувать, и никому в обиду не даст, даже мне, уверена, что во всех наших разборках, она всегда будет принимать его сторону. Ну и пусть, лишь бы мы были все вместе…».

Цыпелма Тимофеевна открыла подслеповатые, но все еще прекрасные глаза, и ласково улыбнулась дочери.

– Устала, Кирушка? Ужинать будешь?

– Спасибо, мама, я что-нибудь перекушу, ты не волнуйся, отдыхай. Там полно еды в холодильнике, омлет себе сделаю. Пришлось, конечно, побегать немного, зато путевку заказала с паспортом вместе, дорого только…, надо деньги искать…, а где – ума не приложу! У Томки столько нет…, Володя в Китае, как всегда не кстати. Леон, разумеется, потом все возместит, но мне-то сейчас нужно. Ладно, за две недели что-нибудь придумаю…, – повторила она свое обещание.

– Снеси в заклад мои сережки и колечко, – с готовностью предложила Цыпелма Тимофеевна. – Сколько ни дадут, а все деньги! Может, Бог даст, выкупим потом…, а не вернем – не велика беда!

– Господи, – воскликнула Кира, и глаза ее увлажнились, – какая же ты у меня добрая! Последним готова поделиться, мне такой не стать уже, наверное…, злая я…, коварная…, мстительная.

– Зачем так говоришь? – Возразила мать, – ты хорошая дочь, заботливая, внимательная, женским счастьем только Господь обделил, но ничего, я вымолю…, а цацки эти – тьфу, на что они мне теперь, я и из дома-то редко выхожу. Это в молодости я любила наряжаться, теперь – что ни надень, все одно – старуха…

Цыпелма Тимофеевна послюнявила палец и не без усилия сняла с него кольцо с крохотным натуральным рубинчиком, подаренное еще Кириным отцом в знак признательности за дочку, которое она с тех пор ни разу не снимала. Потом вынула из ушей серьги и протянула ей все свое богатство на сухой мозолистой ладони.

– Ах, мама, мамочка, как же я тебя люблю!

Время окончания командировки неотвратимо приближалось, и это обстоятельство доводило Леонида Леонидовича до отчаяния. Что-то случилось с ним в Египте, какая-то волшебная метаморфоза, он словно открывал для себя новый мир. Так бывает, когда в детстве трешь пальцем с обратной стороны переводную картинку, и из-под слоя плотной белой бумаги вдруг постепенно начинает проступать иная – яркая – реальность. Москва, работа, родители, родственники, Мара, Кира, – все это стало казаться ему несуществующим, несущественным, бесплотным и совершенно не имеющим значения. Он не хотел даже вспоминать эти призраки из прошлого, эти тени, эти фантомы. Он боялся теребить память, ощущая нечто, сродни мнемофобии.

«Стоит ли вообще «загружать на диск» сонмище людей и событий, не имеющих никакой связи с настоящим, может быть, лучше все стереть, удалить? Почему наш мозг не компьютер! Как было бы удобно: нажал на кнопку «Delete» – и готово! Грузи новую информацию!», – думал он каждое утро, едва успев открыть глаза.

Леонида Леонидовича неотступно преследовало одно-единственное желание – навсегда остаться в Египте с Наташей – и только! Он еще не посвящал ее в свои планы, возможно, его намерения совершенно не совпадали с Наташиными, но даже не это было для него сейчас самым важным.

«Поможет мне устроиться в какую-нибудь археологическую партию, а там – видно будет. – Говорил он сам себе. – Вода камень точит…, лишь бы рядом с ней…».

Вообще внешне их отношения оставались неизменными: они по-прежнему обращались друг к другу на «вы», между ними не было сказано ни единого слова о сердечных чувствах, они не обменялись ни единым поцелуем, даже руки их ни разу не соприкоснулись, но сам воздух, разделяющий их, казался Леониду Леонидовичу волшебным и напоенным любовью.

«Что бы мне такое придумать, чтобы задержаться в Египте? Еще ни разу в жизни я не был так робок и нерешителен в объяснениях с женщинами! Разве что, в глубокой юности…».

Когда до отъезда осталось всего два дня, оператору Олегу пришла в голову конструктивная идея, облететь окрестности Луксора на воздушном шаре, чтобы завершить фильм панорамными видами храмового комплекса с высоты, как он выразился «птичьего помета».

– Представляете, Леонид Леонидович, как это мощно прозвучит! Наезд камерой сверху вниз и все такое…, давайте, а? Соглашайтесь, я вас всех там запечатлею…, классно будет! Ветер, синее небо, красивый яркий шар над головами, развевающиеся волосы женщин, памятники древней культуры!

– Ладно, пусть Лена договорится, – вздохнул он обреченно.

… Неожиданно на долю секунды перед его мысленным взором мелькнула картина разбитой в щепки гондолы воздушного шара, валяющаяся на земле, крики раненых, вой сирены скорой помощи…

Леонид Леонидович помотал головой, словно стремясь вытрясти из нее это непрошеное видение.

– Только два места, босс, гондола берет всего шестнадцать человек, и ни грамма больше! – С затаенной злорадной радостью в голосе сообщила Лена. – Олег, само собой, должен лететь. Во-первых, инициатива наказуема, а во-вторых, не вы же будете делать съемки вместо него? Я уж точно не полечу, даже по приговору народного суда! Высоты с детства боюсь, меня даже вырвать может…. Наталье Васильевне это на дух не надо, я думаю. Значит, остаетесь вы и Олег.

– Хорошо, – равнодушно согласился Леонид Леонидович. – Полетим мы с Олегом. У него дети есть? – Спросил он неожиданно для себя.

– А при чем тут его дети? – Изумленно воззрилась на него Лена, – даже если есть, они же в Москве и не смогут воспользоваться вашей неслыханной щедростью…, вы все равно не сможете уступить им свое место…

Прогулочный аэростат плавно взмыл в небо и неторопливо поплыл вдоль долины Нила, облетая древний храм Луксора. Вокруг раздавались разноязычные восхищенные возгласы пассажиров, у кого-то с головы ветром сдуло бейсболку, пожилая дама оплакивала утрату очков, упавших вниз с ее обгоревшего, облупившегося носа. Олег непрерывно снимал открывающуюся панораму, и время от времени показывал шефу оттопыренный вверх большой палец. Леонид Леонидович улыбался и кивал в ответ.

Неожиданно, пролетая над небольшим селением Гоурна, расположенным на западном берегу Нила, огромный шар налетел на электрические провода, раздался треск, гондола резко накренилась, и аэростат начал стремительно падать на землю.

– Вот, видите, Наташа, сколько у вас хлопот с нами, – счастливо улыбаясь разбитыми губами, с трудом проговорил Леонид Леонидович.

– Вы не представляете, как я испугалась! У меня даже сердце, по-моему, остановилось на несколько секунд. А вам смешно…, теперь неизвестно, как долго придется проваляться тут на больничной койке, пока рука срастется. В таком жарком климате открытый перелом – дело не шуточное! Тем более что вы родились совершенно в другом поясе. Может, вас в Москву переправить?

– Ни в ком случае! – Воскликнул пострадавший, приподнимаясь, и тотчас скривился от боли, пронзившей все его тело от этого резкого движения. – Как говорит наш знаменитый сатирик: «Так долго думал о куске колбасы, что вокруг него стали собираться собаки».

– Что вы имеете в виду?

– Я все придумывал способ, как бы мне не возвращаться…, вот, Господь Бог и решил этот вопрос. По-своему, конечно, мог бы и гуманнее со мной обойтись, но, наверное, у Него не было другой возможности под рукой…

– Понимаю, – засмеялась Наташа, – вам не хочется уезжать из Египта! Да, он имеет такую особенность…, с ним тяжело расставаться…

– Египет тут не при чем…, я не могу расстаться с вами. Наташа, выходите за меня замуж! Готов все бросить к вашим ногам! Господи, какую чушь я несу…, самому слушать тошно. Но я, действительно, хотел бы… остаться тут с вами навсегда, если вы не пожелаете поехать со мной в Россию. Мне очень хочется иметь нормальную семью, детей…, можете сразу не отвечать, я буду ждать, сколько потребуется…

На какое-то время в больничной палате воцарилась тишина. Потом Наташа посмотрела на него каким-то испуганным виноватым взглядом своих огромных светло-карих глаз и сказала:

– Вы, действительно, готовы все начать с самого начала? Вчера, когда я узнала о случившемся…, то испытала те же самые чувства, что и тогда…, десять лет назад. Я, словно вернулась в прошлое и поняла…, вы мне стали очень дороги, Леонид. Но я не хочу больше терять. Я так устала от потерь! У меня была еще одна попытка…, года два назад, которая ничего не дала, кроме горечи и разочарования. Поэтому…, если все, что вы мне сейчас сказали, только прихоть, я не обижусь. Давайте дадим друг другу какое-то время, раз уж судьба так распорядилась, и вы вынуждены задержаться тут, а потом вернемся к этому разговору.

Я вам книги принесла, чтобы не скучать. Они, правда, на английском, но написаны языком очень простым, ясным и доступным, так что знакомство с содержанием не вызовет у вас затруднений. Это о древнем Египте, узнайте его поближе, и если он вас не разочарует, – добро пожаловать!

– Спасибо большое! – Обрадовался Леонид Леонидович. – Я непременно прочту. Должен же я соответствовать своей будущей спутнице жизни! А то вам придется краснеть за мое невежество. Знаете, а ведь мой КА предупредил меня накануне об этой катастрофе…, только я не отнесся к этому видению серьезно. Теперь всегда буду его слушать, неужели и тогда, там, в зеркальной комнате фараона мой двойник говорил правду? В таком случае, у меня еще осталось кое-какое дельце в Москве…

– Вы мне так и не рассказали, что увидели?

– Это длинная история…, у вас еще будет время ее выслушать…, – тихо сказал Леонид Леонидович и поцеловал Наташе руку.

Оставшись один, раненый блаженно откинулся на подушки и закрыл глаза.

«Вот, все и решено. Рука срастется, полетим вместе в Москву, оформим наши отношения, сдам дела компаньонам, их это только порадует…, и сразу же назад, в Египет! Что там за литературу она мне принесла? Ага, Луксор, это интересно…».

Он открыл книгу и из нее на грудь выпал сложенный вчетверо, немного пожелтевший от времени листок бумаги. Нетерпеливо развернув его здоровой рукой, Леонид Леонидович с удивлением обнаружил стихотворение, отпечатанное на машинке.

«Мой верный неусыпный страж,

В ночи моей ночник,

Не боль, а болевой мираж –

Я вечный твой должник.

Клянусь, тут нечему болеть!

Зачем сиделка мне?

Тут все истрачено – не треть,

Заплачено втройне.

Ценою всех моих пропаж

Забыться дай во сне.

Твой отвратителен кураж,

Мы не сошлись в цене?

Так ноет бывшая рука,

Отрезанный плавник,

Страдают болью двойника,

Но где он, мой двойник?

Опять в паноптикум вояж,

Который год подряд,

Где боли восковой муляж –

Любимый экспонат?

Весь морфий, опиум, наркоз,

Забвения трава

Не избавляют нас от слез,

И боль – всегда права.

При королеве юный паж –

Темна в очах вода,

В них бьется болевой мираж,

В них плещется беда.

При короле вернейший раб,

При нем, кинжал и яд.

И все ж, над королевой слаб

Он совершить обряд…

И мне казалось: эту блажь

Я вырвала тогда,

Сожгла, но болевой мираж

Остался навсегда…».

– Вадик, привет, прости, что не ответила тогда на твой звонок, я была у врача, а потом закрутилась и, признаться, забыла о нем совершенно. Вот, только сейчас вспомнила…, – сказала Мара тусклым голосом.

– У врача? Ты заболела? – Забеспокоился Вадим.

– Нет, все в порядке…, обыкновенное обследование. А у тебя как дела?

– Работаю. Обещал в храм вернуться, реставрацию им закончить к Пасхе. Я их тогда подвел…, Том, а Том, ты не могла бы приехать…, тошно мне…, даже поговорить не с кем…

– Ох, Вадик, мне сейчас не до душеспасительных бесед! Но если очень нужно…, только у тебя же там Шарик с Федором…

– Убили Федора…, осиротели мы с Шариком.

– Как убили!? Вадик, немедленно уезжай оттуда! Это, наверное, те же самые бандиты, что тебе в дом бомбу приносили! Их поймали?

– Нет, Том, это совсем другие дела. У Феди икона была четырнадцатого века…, весь дом перевернули, пытали беднягу. Только не нашли ничего, я ее как раз в это утро в храм свез по его просьбе. Может, даже сам Феофан Грек!

– Хорошо, я постараюсь приехать…, – пообещала Мара. – Освобожусь к концу недели. Я тебе позвоню.

– Буду ждать. Встречу тебя на автобусной остановке. Приезжай, Том, очень ты мне сейчас нужна…

«Поеду, наверное, – решила Мара после разговора с бывшим женихом. – Поживу у него два-три дня…, так не хочется к родителям возвращаться! Начнутся ахи, да охи…, успею еще предъявить им внука, или внучку. Завтра УЗИ сделаю, дождусь результатов анализов и – в Простоквашино. Вот, уж, где меня никто не найдет! Пригожиным я сейчас не очень нужна, с ними няня, домработница. Надо с Кирой посоветоваться, может, она что-то узнала про Леона…».

Кира предложила встретиться на территории Пригожиных, сославшись на нездоровье Цыпелмы Тимофеевны. Расположившись на просторной кухне, она достала из сумки сигареты, но, бросив недоброжелательный взгляд на округлившийся животик подруги, со вздохом убрала их обратно.

– Новости есть? – Спросила Мара. – Я через пару дней закончу беготню по врачам…

– Ты имеешь в виду от Леона? Не много…, он сломал руку и сейчас лежит в больнице в Луксоре. Так что, недели две-три у тебя еще есть. – Сообщила Кира и впилась в подругу глазами, желая понять, как она восприняла известие о болезни Леона, но, не заметив ничего «криминального», успокоилась.

– Это хорошо, – произнесла Мара тусклым голосом, – то есть, я хотела сказать, что две-три недели, а не руку сломал.

– А что твой Миша? Прорезался?

– Нет, – Мара отвернулась к окну, чтобы скрыть невольные слезы, потом смахнула их рукой и добавила, – что-то я слезливая стала…, о чем бы речь ни зашла, сразу плакать хочется…

– В твоем положении это простительно, – авторитетно заявила Кира, словно переживала подобное состояние неоднократно. – Да, еще при таких обстоятельствах…, сплошная неопределенность.

– С Вадиком сегодня говорила…, зовет пожить у него за городом. Там дом большой, на свежем воздухе…, ребеночку полезно будет…, как ты считаешь? Соглашаться?

– Конечно, соглашайся! – Кира с энтузиазмом ухватилась за эту идею. – Глухомань такая, что…

– Миша ведь мне все равно по мобильнику будет звонить…, только я уже не верю, что он вообще помнит о моем существовании. Ни слова, ни полслова за неделю. Мне порой кажется, будто это был сон, и в реальности его не существует. Мы и виделись-то раза три всего, мало ли, что я себе накрутила. Может, у него там девушка есть, он молодой, интересный, прекрасно образован…, сдалась я ему…

– Ну-ну, прекрати нюни распускать! Поезжай к Вадику, а будут новости, я тебе немедленно позвоню. – Подвела Кира итог их разговору. – Ты мне тоже звони. Давай, выше нос, подруга, я побежала!

– Томка! Как же я рад тебя видеть! – Закричал Вадим на всю улицу, едва Мара вышла из автобуса. – Какой на тебе балахон чудной! Я привык, что ты все в обтяжку носишь, курточки до пупа…, а тебе идет! Пончо такое яркое, с хорошим цветовым сочетанием, я по телику видел перуанских пчеловодов, они тоже в таких балахонах были…, не обижайся только…

– Вадик, давай сразу все проясним. Я жду ребенка. – Сказала Мара решительно и хмуро. – Только не задавай мне никаких вопросов. Это мой ребенок, понимаешь?

– Томка! Это же здорово! Я буду рисовать с тебя «Мадонну с младенцем во чреве»! А то всю голову сломал, где мне модель найти! Натурщицы эти с такими похотливыми рожами, им хоть десять подушек привяжи к животу, все равно никак на Мадонну не тянут!

Вадим обрадовался так искренне и недвусмысленно, что Мара немедленно успокоилась и, грустно улыбнувшись, сказала:

– Хорошо, мы это обсудим…, на перуанского пчеловода похожа, говоришь?

– Чего тут обсуждать? Завтра же и начнем, пока погода солнечная. Понимаешь, я хочу, чтобы было много света, свежая, молодая зелень, голубое небо, перспектива... Нет, ты пойми, пленэр – штука особенная, это вам не бутафория какая-нибудь с искусственным освещением!

– Ладно, ладно, – засмеялась Мара, поддавшись его творческому порыву. – Я согласна, завтра начнем.

– Вот, ты и повеселела, – обрадовался Вадим, – а то вышла из автобуса мрачная, скукоженая, у меня даже сердце сжалось, как я тебя увидел, подумал уж, случилось что…. Как там Иван Ефимович? Ожихарился?

– Да, он вполне пришел в себя, – у Мары вдруг сразу потеплело на душе, а все, что с ней произошло, стало казаться сущим пустяком и безделицей.

«Светлый он человечек все-таки, как это я раньше не замечала?». – Подумала она, а вслух продолжила:

– Только ни под каким видом не хочет говорить о том происшествии. Если Ольга Васильевна заводит разговор, как бы невзначай, он сразу замыкается и уходит к себе в комнату, а там ложится на диван и отворачивается к стене, делает вид, что спит. Только нам кажется, что он прекрасно знает, кто на него напал в тот вечер. Просто не желает никому рассказывать, потому и заявление из милиции забрал.

– Может, боится, может, пригрозили ему? – Заволновался Вадим.

– Не думаю…, – с сомнением произнесла Мара, а потом добавила, словно про себя. – Есть у меня одна абсурдная догадка, и она, к сожалению, подтверждается поведением Ивана Ефимовича. Но я не люблю бездоказательных обвинений. Поэтому даже с тобой не могу ею поделиться.

– Том, ты же знаешь, я человек темный, привык своему нутру доверять, чутью, что ли звериному, но и у меня кой-какие вопросы возникают, а спросить не у кого. Ты, вот, мне скажи, Туринская плащаница эта штука настоящая или подделка все-таки? Что там на твоих курсах об этом говорят? – Серьезно, как никогда, спросил Вадим, устраивая Мару на веранде в огромное старое кресло.

Этот простой, казалось бы, вопрос поставил ее в тупик. Она помедлила немного и осторожно сказала:

– Меньше всего мы там обсуждаем всякие чудеса…

– А чем же вы занимаетесь? Я всегда думал, что ты религию изучаешь…, что-то вроде секты у вас там…

– Что ты! Об этом и речи нет! Ни религию, ни мистику, а чистейшую науку о Мироздании и месте человека в нем. Но если ты хочешь поговорить о плащанице…, могу сказать тебе, что даже, как человек, причастный к биологии, я не очень в это верю…

– Понимаешь, я недавно смотрел одну передачу, – заговорил Вадим взволнованно, – и там ученый выступал, физик один. Он доходчиво объяснил, как могло на материи отпечататься тело Спасителя.

– И как же? – Спросила Мара, стараясь не выдавать своего скептицизма, радуясь в душе, что он заинтересовался такими вещами.

– Понимаешь…, только я своими словами, ну, вобщем, когда Он воскрес, температура тела у него сильно повысилась, Он как бы прожег ткань, прошел сквозь нее, став бесплотным что ли. Потому Его Магдалина за садовника и приняла. Он ветки собрал, чтобы тело охладить и, заодно, прикрыться ими, а ей сказал: «Не прикасайся ко Мне!», так как горячий был очень. Может, я чего недопонял, но, вроде, как-то так…, менялся Он, видом Своим…

– Хорошо, – сказала раздумчиво Мара, почувствовав, что в ней заговорил ученый. – Давай попробуем разобраться с этим процессом. Задача человека в нашем мире – стать из получающего отдающим, подобно Высшей Природе, которая его сотворила. Как он может это сделать? Постепенно ей уподобляясь, правильно?

– Ну, да…, – ответил Вадим с большим сомнением в голосе.

– Душа, возвращаясь раз за разом в этот мир в другом физическом теле, постепенно, благодаря воздействию света, поднимается по ступеням познания, совершенствуется все более и более, учится отдавать. Когда человек достигает самой последней, сто двадцать пятой ступени, он уже почти равен Создателю по своему совершенству, но в нем все равно остается некая часть, которая называется «каменное сердце», которую труднее всего сделать альтруистической.

– «Каменное сердце»! – Повторил за ней Вадим, – как здорово ты его назвала!

– Это та часть в нас, которая до поры, до времени совершенно не в состоянии ощутить свойства света, уподобиться им, а потому измениться. Иначе она называется нашим «Я», и почти до конца исправления остается эгоистической. Понимаешь?

– Ну, да, человек же не может перестать хотеть есть, пить, ходить по своим надобностям, детей рожать…, – задумчиво проговорил Вадим. – Как бы он ни старался, а против физической природы не попрешь. Это уж совсем святым надо быть, или пророком каким-нибудь, вроде Илии, Иоанна и других там, чтобы тебя живым на небо взяли.

– Ты не совсем прав! – Искренне изумилась Мара такому подходу. – Это все сказки, придуманные невежественными людьми. Библия написана иносказательным языком, не следует понимать ее так буквально. Мы, конечно, не знаем, что с пророками происходило на уровне изменений животного тела, но нас оно и не интересует! Как говорят источники, оно ничем не отличается от тела обычного человека, разве что – большей выносливостью, «живучестью», что ли.

В Библии на самом деле говориться о людях, которые прошли все сто двадцать пять ступеней исправления эгоизма. То есть, они не использовали других ради своего блага, и потому возвысились духовно. То, что будет с человеком потом, после того, как он станет абсолютным альтруистом, нигде не описывается, есть только отдельные намеки на эти состояния. Вполне вероятно, что плоть принимает вид какой-то иной – духовной – субстанции. Не могу сказать, как это выглядит в реальности. Я имела в виду, что в момент полного, окончательного исправления, происходит трансмутация той самой последней точки – «каменного сердца», то есть, полное, абсолютное избавление от эгоизма, а вовсе не отказ от физических потребностей.

Теперь о плащанице. Ученые, в частности, биологи разное говорят по поводу отпечатка на ткани, в том числе, они допускают, что полное духовное изменение может сопровождаться какими угодно физическими явлениями, в том числе, и подъемом температуры. Возможно, раньше я бы тоже так сказала, но с точки зрения моих теперешних знаний, облачать духовное в материю – это чистейшее идолопоклонство. Потому что весь материальный мир – это отражение наших неисправленных свойств, он вымышленный, воображаемый, нереальный. Только в момент исправления человек начинает ощущать истинную действительность, а воображаемая – просто исчезает из его восприятия.

– Как же тогда можно исправить «каменное сердце», наше «Я»? – Недоуменно спросил Вадим, – если дело не в физических потребностях?

– Знаешь, наш наставник привел очень хороший и образный пример: надо вывернуться, как перчатка, полностью, понимаешь?

– Теперь мне понятно, почему мои картины критикуют, лица, видишь ли, у моих пророков кривые получаются! Просто я их такими вижу. Не симметричными, не идеальными, живыми, что ли. Ведь у живого человека правая и левая половина лица никогда не бывает абсолютно одинаковой. Разве что, в глубокой старости, перед самой смертью. Это я не сам придумал, а передачу одну смотрел. Ученый разбирался с этим делом, и установил, что чем старше человек становится, тем симметричнее обе половины лица у него делаются, даже можно сказать, когда он умрет. Приблизительно, конечно.

Ладно, я еще над твоими словами потом подумаю…, когда один останусь, у меня мозги тугие, не привыкшие о высоких материях рассуждать. Ты мне лучше, вот, что еще скажи. Если мы много раз возвращаемся в этот мир, только в другом теле, может так случится, что поднялся человек в этой жизни, как это…, возвысился до какой-то там ступени, ну, хоть до пятой что ли, а его в другой раз в такой разврат втопчут, в такую грязную жизнь впихнут! Обидно ведь…, старался, старался, карабкался по этим самым ступеням к свету…, хотел стать чище, меньше грешить, и опять начинай все с самого начала, легко сказать!

– Есть правило: понимают, но не опускают в духовном. Это означает, что ты каждый раз рождаешься, проживаешь новую жизнь, испытывая необходимые душе ощущения, и довольно быстро поднимаешься до уровня, достигнутого в предыдущем воплощении, потом продолжаешь свой духовный подъем. Жизнь при этом у тебя может быть всякая, но твои прежние духовные достижения останутся при тебе. Оставь ты в покое свое тело, пожалуйста! Нет никакой необходимости изнурять его всяческими ограничениями. Займись душой, и все у тебя будет, как надо, а страдания и болезни только дают нам понять, что мы идем не в ту сторону. Это вовсе не наказания за какие-то там житейские грехи. Да и сам грех, как ты его понимаешь?

– Ну, убийство, там, прелюбодеяние, чревоугодие, все, как по заповедям…

– Чушь! Грех – это, когда ты пытаешься материализовать духовное, и все.

– Зачтется, то бишь, душе-то, это хорошо, это важно, а то стимула никакого не будет…, теперь я понял, что значит: «Спасен однажды – спасен навсегда», как отец Иосиф говорит.

Мара не выдержала и отвернулась, чтобы скрыть невольную, но добрую улыбку.

Когда спустя три дня, молодые люди прощались на той же самой автобусной остановке, Вадим осторожно взял Мару за руку и серьезно, со всей искренностью сказал:

– Том, спасибо тебе, что приехала. Я хоть наговорился вволю, а то все один, да один, так и разговаривать можно отучиться, разве что, с Шариком, да и то, – того гляди – лаять начнешь. Я хочу, чтобы ты знала…, я твой, и ты можешь во всем на меня положиться. Хочешь, поженимся, и ребеночек этот наш будет, общий, никто и знать не узнает, что я не родной отец. Согласен даже фиктивно, чтобы имя ему свое дать, если ты захочешь, можешь не жить со мной вовсе, а встретишь хорошего человека, я тебе немедленно дам развод. Как решишь, так и сделаем. Просто помни об этом и все. У пацана должен быть отец.

– Откуда ты знаешь…, что у меня будет мальчик? – Изумилась Мара, – я же не говорила!

– Чутье у меня звериное, забыла? Я из него хорошего художника сделаю…, будем вместе храмы реставрировать, а что, – отличная профессия!

– Может, он физиком станет…, – усмехнулась Мара, а потом с горечью добавила, – или, не дай Бог, шоуменом…

– Это уж, как захочет, пусть сам выбирает, ты ведь говорила, что один раз можно, лишь бы добрым человеком вырос.

– Спасибо тебе, – Мара приподнялась на цыпочки и чмокнула Вадима в колючую щеку. – Ты очень изменился, Вадик, и, хотя поздно нам уже, наверное, начинать все сначала, но я невероятно рада этим переменам. Можно, я еще как-нибудь к тебе нагряну? Хорошо тут у тебя, тихо, покойно. Я тебе позвоню, и ты звони, не стесняйся.

«Это же надо! Какие счастливые метаморфозы случаются с людьми! – Думала Мара, любуясь из окна автобуса первой нежной зеленью, робко окрашивающей густую лесополосу вдоль дороги. – Неужели я удостоилась присутствовать при самом великом таинстве, какое только может произойти с человеком – раскрытие точки в сердце! Прямо здесь, на моих глазах проклюнулся первый, робкий расточек души…, пока она похожа только на черную точку, но постепенно будет увеличиваться, принимать в себя свет Творца, и, в конце концов, сделается когда-нибудь огромным прекрасным сосудом. Как же мне повезло! За что мне выпала такая высокая честь? Вадик умеет любить…, как жаль, что он с самого начала не был таким! Хотя, я вряд ли тогда это могла оценить…, сама-то я, что из себя представляю? Ах, Миша, Миша, если бы ты позвонил! Так хочется услышать твой голос, такой спокойный, теплый и ласковый. Может, мне ему позвонить? Нет, в моей ситуации это было бы совсем уж подло. Мало того, что сама навязываюсь, да еще с чужим ребенком. Уже две недели прошло со дня его отъезда, интересно, вспоминает ли он меня, хоть иногда…».

По приезде в Москву, Мара решила сразу отправиться к Пригожиным на дачу, но вспомнила, что Иван Ефимович просил ее проверить почту.

«Так не хочется тащиться в центр, – удрученно думала она, входя в Метро, – что-то я толпу в транспорте стала плохо переносить, запахи разные омерзительные…, раньше как-то не замечала. Ладно, забегу на минутку и поеду…, вдруг там что-то важное…».

Пока разогревался компьютер, Мара включила чайник, вытерла пыль с клавиатуры и монитора, затем, вышла в Интернет и нажала на ярлык для получения электронной почты. Неожиданно ее охватило странное предчувствие, словно вот-вот придет какое-то неприятное или печальное известие, имеющее отношение именно к ней. На экране возникла одна-единственная новая строка, глянув на адрес отправителя, Мара похолодела.

«Прямо, как привет с того света!», – подумала она, открывая письмо.

«Доброго времени суток, дорогая Тамара.

Прости, что так долго не давал о себе знать. Смерть папы очень сильно повлияла на всю нашу семью. Особенно тяжело переживает уход близкого человека мама. Естественно, ведь они прожили вместе более пятидесяти лет. За то время, пока я был в Москве, за моими родителями преданно ухаживала моя невеста. Папа умер на ее руках…

Сейчас маме значительно лучше, но оставлять ее одну было бы, по меньшей мере, не осмотрительно, и я постоянно нахожусь рядом с ней. Тем не менее, с большой теплотой вспоминаю нашу дружбу, особенно, посещение театра. Как там твоя группа? Эгоизм большой отрастила? Желаю тебе всего самого наилучшего. Удачи всем нам, с огромным приветом,

твой друг Михаэль».

Мара перечитала письмо еще дважды, затем, спокойно подвела стрелку к самой верхней строке и, установив ее в окошечке со словом «удалить», решительно нажала на левую клавишу «мышки». Потом открыла адресную книгу и, усмехнувшись, проделала ту же самую процедуру над строкой «Исаак Мейер», сказав при этом одну только фразу: «Нет уж, нет уж, умерла, так – умерла!».

– …нет, Тата, со мной все в порядке…, не волнуйся, пожалуйста, ем, сплю нормально, а голос упавший, потому что вчера был у наших и узнал новость, которая меня ошеломила. Я тебе все подробно напишу сегодня вечером. Это очень странная и запутанная история, местами некрасивая…, даже подлая. Скоропостижно скончался один человек, довольно близкий нашей семье, при крайне загадочных обстоятельствах. Потому и про нас с тобой ничего не сказал…, как-то не к месту было. Не хотелось комкать…, совмещать два таких противоположных известия…, портить себе удовольствие, приедешь, мы к ним вместе придем и все объявим. Они сейчас все равно не в состоянии реагировать адекватно.

– …на работе еще не появлялся, но компаньонов уже уведомил, что хочу сложить с себя руководство каналом, а только оставить себе немного акций. По-моему они обрадовались…, их давно моя тематика не устраивала, казалась не рейтинговой…

– …к врачу пойду сегодня, сделаю рентген, да, обещаю.

– …и я очень скучаю.

– …и я тебя люблю, родная.

– …вечером позвоню и напишу тебе подробное письмо. Целую, милая, очень жду.

«Да, правду говорят: куколка без бабочки – непарный шелкопряд! – С нежностью улыбнулся Леонид Леонидович, схлопывая мобильник, – никогда бы не поверил, что посторонний человек за месяц может сделаться таким родным и близким, наверное, мы, действительно, две половинки одной души. Скорее бы она приехала…, может, не стоило ее оставлять, надо было подождать еще немного. Приспичило же мне умчаться в Москву! Прямо, хоть садись в самолет и возвращайся! А что? Конструктивная идея! Сейчас схожу к хирургу, как жене обещал, потом встречусь с компаньонами и назад, в Египет!».

Приняв такое решение, Леонид Леонидович повеселел и отправился в ведомственную поликлинику, расположенную на Кутузовском проспекте.

«Знаю, кто может многое прояснить! – Неожиданно подумал он, освободившись после медицинских процедур. – Цыпелма Тимофеевна! Наверняка, дочь с ней поделилась подробностями, во всяком случае, теми, которые сама знала. Я сейчас могу к ней зайти совершенно беспрепятственно и обо всем расспросить. Обе мои дамочки в Китае, мне ничто не угрожает…, тьфу, как противно, веду себя омерзительно по отношению к Наташе, все равно разговора с Кирой не избежать. Надо быть честным до конца. Ее, конечно, мало волнует, что и с кем у меня было до нашей встречи, но я не имею права все пускать на самотек и зарывать голову в песок, нельзя терять самоуважение…, пришло время платить по счетам, а то – попользовался женщиной – и в кусты».

Воспоминания о своем последнем – «проходном» – как он его мысленно называл, романе придали его мыслям пессимистическое направление. На душе саднило, и он всю дорогу до места теперешнего обитания своих бывших квартиранток, испытывал ощущение стыда и запоздалого раскаяния, оттого что вел себя, как последний трус и оттягивал объяснение с Кирой, идя на поводу у своих животных инстинктов.

– Леонид Леонидович! Вот, уж, кого не ждала! – Цыпелма Тимофеевна встретила его как родного, и, по-матерински приобняв на пороге, широким жестом пригласила в квартиру. – Проходите, пожалуйста, милости прошу. Что-то вы и не загорели совсем в своем Египте, все черные возвращаются, как головешки, а вы бледненький, худенький, заморенный совсем.

– А, крыло сломал не ко времени, даже не пришлось воспользоваться всеми прелестями курорта. Как вы тут? Нормально устроились? Я, вот, только вчера прилетел, болячку с собой привез заграничную. – Он продемонстрировал ей сломанную руку. – Кто – что везет из-за границы, а у меня сувенир уникальный: гвоздь и шина египетского производства!

– Да, я уж в курсе, как это вас угораздило? Еще легко отделались…, могло и хуже получиться, однако. Чай будете?

– Выпью, пожалуй, я только что из поликлиники вырвался, где у вас можно руки помыть?

– Как же я рада вашему возвращению! – Еще раз повторила Цыпелма Тимофеевна, направляясь на кухню, и подумала про себя. – «Теперь все встанет на свои места…, дочка успокоится…».

– Что же все-таки случилось с Володей? – Спросил Леонид Леонидович, когда они с хозяйкой по-свойски расположились за круглым кухонным столом. – Кира вам рассказала?

– Да, она сама ничего толком не знает. Позвонили из Китая Тамариному отцу, сообщили, что Смирнов Владимир скончался. Попросили приехать кого-нибудь, оформить документы и помочь жене забрать тело для транспортировки домой, в Новосибирск, то есть. Операцию ему там какую-то делали, сначала все хорошо шло, уже на поправку пошел. А однажды утром медсестра пришла укол делать, глядит, уже трупное окоченение наступило. Вот, и все, что нам известно, однако. Жалко, молодой совсем, дети малые остались сиротами…. Давайте, что ли помянем его…, – Цыпелма Тимофеевна достала из морозилки сильно запотевшую бутылку водки и принесла из комнаты две небольшие рюмки из разного набора. – Все перебили, только эти две и остались у хозяина, купить бы…

Они выпили молча, не чокаясь, и Леонид Леонидович сразу налил по второй.

– Надо немного расслабиться, – сказал он почему-то виноватым голосом, – а то я со вчерашнего дня, как натянутая струна от этого известия. Родители в шоке, мама рвется лететь в Новосибирск на похороны, она очень была привязана к Володе. Мы, разумеется, против. Возможно, Мишу с ней отправим, если все же надумает, никак нельзя ее одну отпускать.

После третьей рюмки он, наконец, почувствовал, что по телу разливается приятное тепло, принося нервам долгожданное раскрепощение, и, улыбнувшись какой-то глупой, жалкой улыбкой, произнес, слегка запинаясь:

– Можете меня поздравить, я… ж-женился…

– Ох, – только и смогла вымолвить Цыпелма Тимофеевна и всплеснула руками.

– Т-такие, вот, дела. Встретил в Египте свою вторую п-половинку. Замечательная женщина, я, наверное, всю жизнь ее искал. Она пока в Каире осталась, дела задержали, но, как только освободится, сразу ко мне…

– Совет вам, да любовь, – дрожащим голосом произнесла несостоявшаяся теща, не решаясь взглянуть гостю в глаза. – Что же теперь будет!

– Я думаю, Кира меня поймет…, мы ведь ничего серьезного не планировали…, никаких взаимных обязательств на себя не брали, так бывает в жизни…, что люди не созданы друг для друга, и хорошо, если во время понимают это. Встречаются, потом разбегаются, ничего трагического тут нет.

– Кто как…, она ведь собиралась за тобой в Египет ехать. Путевку оформляла, а тут – это известие из Шанхая, пришлось на ходу все менять. Томин отец взял на себя все расходы…, Кира сама не своя была, прямо рвала и метала…

– Неужели она меня так любит? – Немного испуганно спросил Леонид Леонидович. – Я и не думал…

– Нешто это любовь! – Со стоном воскликнула пожилая женщина, – нешто так любят! Это прямо болезнь какая-то, помрачение ума, навязчивая идея. Страшно мне за нее Леня! Чернота у нее в душе, ничего святого. Узнала про Володю и говорит: «Все-таки он мне карты спутал! Не мог попозже помереть, хоть дня на два, когда бы я уже уехала в Египет. Теперь вообще вся моя жизнь пойдет насмарку, ни работы в Москве не будет, ни диссертацию не смогу защитить. Подло он со мной поступил. Остается вся надежда только на Леона, обязательно я должна за него замуж выйти, иначе придется нам с тобой в Читу возвращаться. Томке-то что, у нее папаша – мировое светило в науке, живо прикажет ей другого научного руководителя найти, а я никому теперь не нужна здесь буду, тематику нашу, наверняка, прикроют...». – Откровения полились из уст Цыпелмы Тимофеевны неудержимым потоком, она выпила еще рюмку, не дожидаясь, когда Леонид Леонидович наполнит свою, и продолжила со слезами на глазах. – Зачем ты приехал, Леня, да, еще один, без женской защиты! Ох, чует мое сердце – быть беде!

– Господи, да, что может случиться!? – Воскликнул Леонид Леонидович и нервно рассмеялся, невольно заражаясь беспокойством собеседницы. – Не зарежет же она меня, и не отравит…, мы серьезные, взрослые люди, объяснимся, расставим все точки над I. Кира молодая, красивая, умная, талантливая, у нее таких, как я, еще не один десяток будет. Стоит только свистнуть…, набегут и богаче, и моложе…

– Зарезать – не зарежет, конечно, – обреченно вздохнула Цыпелма Тимофеевна, – но скандал большой будет. Готовься, Леня. А лучше всего – уезжай к жене, пока она не вернулась. Я ей скажу про твои новости, тогда она уж точно не поедет за тобой, надеюсь…

– Не могу я сейчас. Ну, никак не могу! Увольняюсь я. Дела надо сдать компаньонам, там серьезные бумаги, больших денег касаются, передел акций, везде требуется моя подпись…

– А ты доверенность оставь! Хочешь, на меня оформи, я же адвокат, член всероссийской коллегии, репутация у меня прекрасная, кого хочешь, спроси. Все сделаю в лучшем виде. Леня, как же мне неспокойно…

– Спасибо, Цыпелма Тимофеевна, – сказал Леонид Леонидович со всей сердечностью, на какую был способен. – Я подумаю над вашим предложением. Возможно, это выход. Дело даже не в том, что я боюсь объяснений с Кирой, это было бы не по-мужски, в первую очередь, просто пожалел уже сто раз, что жену одну оставил, надо было дождаться и, действительно, прилететь вместе. Затосковал я сильно в этом Египте, дел никаких нет, сижу дома целый день, как сыч. Была бы работа, может, не полез бы на стенку от скуки. Завтра я созвонюсь со своими компаньонами и предложу им такой вариант. Если они согласятся, то мы с вами оформим доверенность. Думаю, за три-четыре дня управимся. Представляю, как Тата обрадуется!

– Вот, и славно, вот, и молодец, давай, за это и выпьем! – Она с облегчением вздохнула и разлила по рюмкам остатки водки.

Спустя два дня, после этой встречи двух заговорщиков домой неожиданно вернулась Кира.

– Дочка, ты, что так скоро! – Всплеснула руками Цыпелма Тимофеевна. – Я тебя только через неделю ждала. Неужели Володю уже похоронили?

– Понятия не имею, – пожала плечами Кира. – Я в Новосибирск не поехала. Там и без меня полно желающих поесть на поминках даром. Буду я летать за гробом по всему свету, когда у меня своих забот по горло. Помогла и так достаточно, пусть спасибо скажут. Взяла на себя всю беготню по инстанциям, а эти китайские чиновники, доложу я тебе, еще почище наших зануды. Отправили тело, Вера с Томкой и Вадиком с ним полетели, а я – домой. Мне в Египет надо срочно мчаться, сейчас душ приму и поеду за билетом, и так столько времени упустила.

– Не надо никуда ехать, – вздохнув, сказала Цыпелма Тимофеевна. – Леня вернулся. Только новости у него большие…, женился он там…

– Не смеши меня, мама, – Кира как-то исступленно и деланно расхохоталась. – На ком он мог за месяц жениться? Подумай сама, разве что Нефертити воскресла и обольстила нашего мальчика! Ты печать в паспорте видела?

Цыпелма Тимофеевна отрицательно покачала головой и с испугом взглянула дочери прямо в глаза. То, что она в них увидела, напугало ее сильнее всяких слов. Они горели злобой и ненавистью.

– Это он тебе специально наплел, чтобы ты довела до моего сведения, и я от него отстала. Хорош, нечего сказать, загребать жар чужими руками! Ладно, я сама с ним разберусь. Тем лучше, что он в Москве, дешевле обойдется свидание…, он, что, приходил сюда что ли? А ты, говоришь, женился, разве бы он ко мне пришел в таком случае? – С уверенностью сказала Кира.

– Про Володю хотел узнать, вот, и зашел. Знал он, что тебя дома нет…, ему мать сказала, что вы с Томой в Китай полетели.

– Я надеюсь, у тебя хватило ума про Томку не проболтаться? Или ты ему сказала, что она ждет от него ребенка? Отвечай немедленно! – Кира грозно и мстительно сверкнула на мать глазами.

– Зачем мне в это дело вмешиваться? – Пожала та плечами. – Не знаю я, чей это ребенок, свечку не держала, информация не достоверная, тем более что она, вроде, Вадику согласие дала за него замуж выйти, пусть сама решает, как ей быть…

– Вот, и хорошо, – Кира чмокнула Цыпелму Тимофеевну в морщинистую щеку, мгновенно меняя выражение лица, – вот, и умница, хвалю за осторожность и благоразумие.

– Ты мне скажи, что с Володей-то произошло? Что вскрытие показало?

– Аутоиммунный ответ! Доэкспериментировался мой шеф! Кровоизлияние. Как я и предполагала. Ему операцию делали по его настоянию, ген чужеродный имплантировали, черт-те чей. Началось, видимо, отторжение, я особенно не вникала, даже не стала ждать, когда заключение о смерти переведут с китайского. Томка вернется, все расскажет, если тебе так интересно.

– А тебе, разве нет? Все же он столько лет с тобой возился, со студенческой скамьи, однако, хоть бы благодарность имела к учителю.

– Прости, вот, такая я у тебя черствая уродилась! Меня, между прочим, никто не жалел! Я всю жизнь сама барахталась, боролась, карабкалась. Никто меня никуда не толкал и не подсаживал, как Томку. Шиш бы меня Володя в свою группу взял, если бы ему не нужны были мои уникальные способности. Я человек справедливый, воздаю всем по их заслугам, а большего пусть не ждут. Разве я что-то дурное о нем сказала? Оболгала, опорочила его светлую память? Я правду сказала и ничего, кроме правды, граждане судьи, непорядочный он был человек, жадный, завистливый, меркантильный, а вам почему-то не по душе эта правда. В чем дело-то? Не понимаю. Почему все сразу трусливо встают на уши, когда называешь вещи своими именами?

– А как же жалость, сочувствие, снисхождение к чужим слабостям? Какая же это справедливость? Без них справедливость делается бесчеловечностью. Доброты в тебе ни на грош…

– Ну, да: не судите, да не судимы будете! Как это я забыла про твою любимую библейскую заповедь, дорогой мой адвокат!

– Неужели ты никого не любишь? Мне за тебя страшно, доченька…

– Почему – никого? – Возразила Кира, наливая себе чай. – Люблю, как умею. Тебя люблю, Леона. Разве этого мало? Он меня, конечно, бесит своим поведением, но ничего, пообтешем, рога пообломаем, когда женится.

– Кира, ты меня не слышала, что ли? Я тебе серьезно, со всей ответственностью повторяю: Леонид женился в Каире.

– А я сама хочу это от него услышать! – С вызовом крикнула ей дочь. – Пусть он это скажет, прямо глядя мне в глаза!

– Да, он тебя и на порог не пустит! Не ходи, не унижайся, гордость-то у тебя есть?

– Это мы еще посмотрим, мама! – Усмехнулась она, а про себя подумала: «У меня, между прочим, ключи от квартиры остались…».

«Добрый вечер, дорогая моя девочка. Вот, еще на один день приблизился твой приезд! Мне ужасно стыдно за мое утреннее письмо, удали его, ради Бога, просто по утрам я всегда себя жалею. Матушка рассказывала, что еще в самом раннем детстве я никогда не просыпался с улыбкой, как иные дети, а непременно со слезами и с громким ревом.

Дела понемногу движутся, и я начал всерьез задумываться, чем буду заниматься дальше. Может, мне вернуться к преподавательской работе? Узнай, между делами, нет ли вакансий в Каирском университете по моему профилю?

Все эти дни я занимался «разборками полетов», пытался скрупулезно разложить по полочкам свои ощущения, чтобы понять, почему так спешно и позорно сбежал из Египта? Вообрази, нашел очень простое и разумное объяснение. Как сказал бы покойный Володя, «у меня просто сахара кончились». Попробую описать тебе мои соображения. Наберись терпения, пожалуйста, дорогой мой гуманитарий.

Вся штука в том, как мы воспринимаем реальность, которая нас окружает. Где-то я читал, что непосредственно органами чувств человек улавливает мизерное количество информации о том, что находится вокруг него, процентов 6, или около того. Остальное же – домысливает, «достраивает» сознанием в процессе обработки входного сигнала. (Вспомни, в связи с этим, Ленинское определение: «Материя есть объективная реальность, данная нам в ощущениях», забавно, не так ли?). Так вот, поскольку самым главным сенсором является наше зрение, то, что же получается: четырнадцать раз в секунду с сетчатки каждого глаза поступает две плоских картинки в соответствующий участок головного мозга, где потом формируется стереоскопический образ, оценивается расстояние, скорость и т. д., а из оперативной памяти «подтягивается» дополнительная информация. Словом, совершается немыслимое количество работы, о которой мы даже не подозреваем, (и, слава Богу!).

Более того, два разных человека, наблюдая одну и ту же картинку, могут видеть два принципиально разных объекта. Например, астроном в состоянии различить на ясном ночном небе всевозможные созвездия и небесные тела, а какой-нибудь туземец – воспринимает его, как черный хрустальный свод, утыканный золотыми гвоздями. Самое смешное, что эта разница в восприятии не оказывает, практически, никакого влияния на их жизнь.

По тем же причинам, коренным образом отличается любование спокойной гладью лесного озера и езда на машине по загруженной транспортом улице. В чем же разница? На входе абсолютно одинаковый информационный поток в оптическом диапазоне: мозг 14 раз в секунду сканирует состояние колбочек и палочек сетчатки глаза. Но, в первом случае мы блаженно отдыхаем и расслабляемся, а во втором напряженно работам до полного изнеможения. Дело в том, что наш мозг во время вождения автомобиля постоянно производит работу по построению сложной динамической модели.

Я уж не говорю, что происходит во время чтения, когда реальный входной информационный поток вообще сведен к минимуму! К чему я все это говорю? К тому, что окружающая нас реальность нами придумана, и в действительности не является таковой, а лишь моделью реальности. Именно поэтому человеческое сознание столь уязвимо, и им так легко манипулировать! Хуже всего другое: эта уязвимость – необходимое условие нашего выживания, способность транслировать и воспринимать модели о мире.

В моем случае с Каиром сюда добавилась еще одна компонента: культурный код. Это, своего рода, алгоритм построения внутреннего образа внешнего мира, код в самом прямом смысле этого понятия, как его воспринимают программисты. Например, при слове «баня», у меня и у финна возникает на базе культурного кода совершенно разная модель.

Естественно, «встраивание» в отлаженный алгоритм «чужой» библиотеки функций, – верный путь к «зависанию» системы, который ведет к самым неприятным последствиям. Что со мной, в конце концов, и произошло.

Ой, домофон звонит, а я-то спать намылился! Странно, никого не жду, вроде, все, целую, родная, пошел открывать».

Леонид Леонидович отправил письмо, вышел из «почтового ящика» и направился к двери. Увидев на экране домофона Кирино серьезное лицо, он на секунду малодушно заколебался, но маскулинность мгновенно возобладала над женственностью, и хозяин впустил гостью в подъезд.

– Я ключи принесла. – Сказала Кира с порога. – Можно войти?

– Проходи, конечно, раздевайся, садись. Нам надо… поговорить.

Он нарочно устроился в кресле, чтобы она не села рядом, и указал ей рукой на диван. Кира пренебрегла предложением и плюхнулась прямо перед ним на журнальный стол.

– Спасибо, мне здесь удобнее…

– Расскажи, что же случилось с Володей? – Спросил Леонид Леонидович, не зная, с чего начать объяснение.

– Это потом…, – медленно и серьезно проговорила Кира, – а сейчас посмотри мне прямо в глаза и скажи то, что должен.

– Кира, я женился. – Твердо произнес он, подняв взгляд на свою бывшую подругу, и вдруг почувствовал, что веки его сделались свинцовыми, и сами собой смежились. Через секунду Леонид Леонидович погрузился в транс.

– Теперь повторяй за мной, – сказала она с нажимом: -

«Я никогда не был в Египте».

«У меня нет никакой жены».

«Я не видел Киру больше месяца».

«Вчера у меня украли документы и мобильник».

«Руку я сломал, поскользнувшись в гололед».

Механически, как автомат, Леонид Леонидович покорно, медленно и членораздельно повторил за ней каждую фразу.

– Завтра утром ты проснешься, и будешь помнить только то, что тебе необходимо купить новый телефон и написать заявление в милицию о пропаже паспорта.

Затем, она немного повернула в кресле расслабленное тело, придав ему более естественную для спящего человека позу, заботливо укутала любимого пледом, подоткнув со всех сторон, и занялась поисками.

Оба паспорта – российский и заграничный – лежали в верхнем ящике письменного стола. Добавив к этому мобильный телефон, Кира попыталась, было, отключить звонок, но не найдя нужной кнопки, не стала терять времени, и быстро затолкала свою добычу в сумку. Затем, она выкрутила до минимума зуммер городского телефона и мстительно сказала сквозь зубы: «Все равно он им почти никогда не пользуется, а мадам его пусть теперь звонит хоть до посинения!».

Перейдя к компьютеру, Кира просмотрела полученную и отправленную корреспонденцию. Не дочитав до конца последнее письмо, «шамаханская царица» презрительно усмехнулась и скривила губы: «Это же надо! Спустя всего несколько дней после свадьбы, писать любимой женщине о такой лабуде! Кретин жизнерадостный, честное слово! Представляю, как он удивится, когда от нее придет очередное слюнявое сообщение…, решит, что его разыгрывает кто-то с «Одноклассников», такое уже не раз бывало, у него даже денег просили дамочки разные, он сам мне рассказывал. Как обидно, что я не могу с такой же легкостью внушить ему безумную любовь ко мне…, а только физическое влечение…, над настоящим чувством надо работать долго и упорно. Но ничего, времени для этого у нас теперь предостаточно!». Тщательно удалив всю взаимную переписку супругов, она стерла адрес Наташи и, невероятно довольная собой, отключила ноутбук.

Проделав все эти манипуляции, она чмокнула свою жертву в щеку и молниеносно выскользнула из квартиры.

Отойдя шагов на двадцать от дома, Кира вдруг услышала за своей спиной тяжелый мужской топот.

«Неужели Леон бросился за мной вдогонку? Ведь он был в трансе? – Мелькнуло у нее в голове. – Этого не может быть! Он бы не стал притворяться…, не смог, да и не в состоянии он мне противостоять! Я специально воспользовалась эффектом неожиданности».

Она остановилась и резко обернулась, отчего на нее едва не налетела мужская фигура внушительных размеров в длинном нелепом, теплом не по сезону пальто с цигейковым воротником.

– Ахлык берды, друг, – раздался в темноте приятный баритон. – Я гость из глубин космоса. Моей планеты даже нет на ваших картах звездного неба.

– Привет, – хмуро сказала Кира. – Сразу заявляю: денег нет, драгоценности в ломбарде, придурок.

– Я не придурок, я инсектоид. Мне только на время пришлось принять человеческий облик в целях собственной безопасности, чтобы не выделяться в толпе. Для этого я позаимствовал мужское тело. Я верну, уже скоро. Сегодня ночью за мной прилетят мои соотечественники.

– Вот, и катись в свои глубины космоса! Здесь своих психов до фига и больше, обойдемся без инопланетных.

– Меня бы устроила совсем небольшая сумма денег. Даже рублей двадцать. – Печально изрек пришелец.

– Русским языком тебе сказала, нет у меня денег! Сама готова пойти народ на улицах грабить, может, возьмешь в компаньонки?

– Понимаю, – продолжил ночной собеседник, – этот ответ я слышал постоянно на протяжении своего визита на Землю. – Вы, земляне, очень неохотно делитесь своими сбережениями. Меня бы устроила сумма даже в пять рублей, именно ее мне не хватает, чтобы купить бутылку водки, и отметить свой отъезд. Привязался я к вам, земляне, милые вы, глупые, и отстали от нас в развитии на миллионы лет. Хотите полететь со мной? Вам у нас понравится, привезете с собой на Землю новые знания, нанотехнологии, прославитесь в своем поколении и в последующих. Я вам все покажу. У себя дома я – большой чин, великий ученый-изобретатель.

– Катись отсюда, сколько раз тебе повторять, а то сейчас милицию позову! Хотя, постой, на, вот, тебе мобильник, «неотложку» вызывать, когда «белочка» в гости придет. А можешь его загнать, хозяину он больше не нужен! Уж, всяко, больше двадцатки выручишь. – Кира достала из сумки обещанное и брезгливо, стараясь не касаться его руки, передала «инсектоиду».

– Премного благодарен, ясновельможная пани! Вы самая лучшая представительница земной расы. Прощайте, я в печали, оттого что вы отказались лететь к нам, потом будете жалеть. Я вижу ваше будущее, как на ладони, вас ожидают бо-ольшие проблемы из-за особы противоположного пола…, у нас этого нет, мы – существа однополые. – Гость жестом фокусника выхватил из рук Киры сотовый телефон Леонида Леонидовича и, церемонно поклонившись, растворился во мраке.

«Хоть бы мама уже спала, – подумала Кира, осторожно отпирая ключом дверь. – Темно, слава Богу! Куда бы мне спрятать на ночь эти дурацкие паспорта? Завтра что-нибудь придумаю…, выкинуть их в урну было глупо. Найдут отдельные добропорядочные граждане и вернут законному владельцу, за самое мизерное вознаграждение, а там печать… и запись о регистрации брака…, закопать надо или сжечь. О! Идея! Положу-ка я их пока в бубен, на самое дно. Мама в него по сто лет не заглядывает!».

Кира осторожно сняла коробку со шкафа и, не включая света, стала на ощупь запихивать паспорта под аккуратную стопку документов.

Услышав через тонкую стенку, как в соседней комнате звякнул бубенец, Цыпелма Тимофеевна мгновенно проснулась.

«Что она там опять ищет? – Взволнованно подумала наследница шамана. – Встать что ли, посмотреть? Рассердится…, скандалить начнет, может, мне этот звук приснился, и дочка спит давно? Тихо там у нее, свет не горит. Даже, если это был сон, нехорошо бубенец звякнул, тревожно как-то, однако…, завтра надо будет поглядеть». С этой мыслью она повернулась на другой бок и заснула, успокоенная уже тем, что Кира, наконец, дома.

Тем временем инсектоид тоже устраивался на покой, на подоконнике в подъезде старого пятиэтажного дома, аккуратно застелив его старыми газетами, которые бережно хранил от посягательств за батареей центрального отопления. Он решил пока не продавать попавшую чудесным образом в его руки дорогую игрушку.

«Ничего, лягу сегодня трезвым, – героически преодолевая тяготы похмелья, неудобств и климатических условий, рассуждал он. – Дешево продавать жалко. Дорого никто не купит, побояться, опять же милиция может прихлопнуть, доказывай им потом, что тебе его подарили! Отберут и в «обезьянник» засадят, у них разговор короткий с нашим братом…, пинком под ребра, и все дела. И так все почки отмолотили, сволочи…».

Он опять извлек неожиданное приобретение, словно с неба свалившееся прямо ему в руки, из грязных недр своего пальто, чтобы полюбоваться на чудо современных японских технологий. Неожиданно телефон в его руках засветился мягким голубоватым светом и заиграл приятную незнакомую мелодию, которая, затем, перешла в громкий звонок. Будучи некогда человеком, действительно, образованным, бомж начал внимательно вглядываться в панель, отыскивая клавишу, которую необходимо было нажать для ответа.

«Если это твой хозяин, – доверительно сказал он мобильнику, – совру, что нашел тебя на улице и выкуп потребую, рублей пятьдесят, или даже сто. Это гораздо выгоднее и безопаснее, чем толкать тебя на улице. Нет, пять сотен, никак не меньше! Уж больно ты красивый и умный. – Принял он окончательное решение и сообразил, что надо нажать на кнопку, где была изображена зеленая стрелочка. – Алло, алло…, слушаю…, говорите…, слышите меня?

– Ленечка, милый, я тебя, наверное, разбудила. Прости, никак не могла уснуть после твоего вечернего письма, так тревожно стало, даже сердце щемит, – послышался в трубке приятный и лаковый женский голос. – Кто к тебе приходил так поздно? Ничего не случилось? Не могу дожидаться утра…, скорее бы тебя увидеть! Мы больше никогда не будем расставаться, поклянись мне в этом! Что ты молчишь, ты не один?

– Ахлык берды, – произнес хриплым вкрадчивым голосом новый обладатель мобильника заученную фразу, прижимая трубку к самым губам. – Я гость из глубин космоса. Моей планеты даже нет на ваших картах звездного неба.

– Ленька, кончай шутить! Ночь уже, тебе спать давно пора. Отрапортуй быстро жене, что с тобой все в порядке и баиньки, а что у тебя с голосом? Ты там выпиваешь с кем-то, что ли? Или простыл? Голос у тебя хрипит. Непременно покажись завтра врачу.

– Я не Ленька, я инсектоид. Мне только на время пришлось принять человеческий облик в целях собственной безопасности, чтобы не выделяться в толпе. Для этого я позаимствовал мужское тело. Я верну, уже скоро. Сегодня ночью за мной прилетят мои соотечественники.

– Слушай, муж, перестань дурачиться, не смешно уже. Я валюсь с ног от усталости! Все, пока, нежно целую, инсектоид ты мой любимый, до связи! Завтра утром позвоню, как обычно.

«Не поверила, – грустно подумал гость из глубин космоса, слушая гудок отбоя, – не убедительно я это произнес. Надо было громче…, четче, со всей ответственностью, а я побоялся народ в подъезде разбудить…, но, по крайней мере, хоть узнал, что твоего хозяина зовут Ленька. Хорошо, что у меня теперь, есть ты. А то не с кем поговорить нормально, все сам с собой, да сам с собой. Язык уже плохо ворочается. Опять же – ты не пьешь…, все одному мне…. Ладно, спи, давай, мой маленький, не озорничай больше и папу не буди, тетя обещала нам утром позвонить. А чо жена не с ним-то? Видать, хорошая женщина, беспокоится, значит, о муже-то. Как это она сказала? «Баиньки»? Живут же люди! Мне моя даже в медовый месяц таких слов не говорила. Да, что – жена! Я и от матери-то ни одного ласкового слова отродясь не слыхал. Неужели есть у кого-то любовь, достаток, хорошие отношения? Враки, одно дерьмо кругом! И сам я – полное дерьмо».

Визит Толика довел Леонида Леонидовича до полного и окончательного изнеможения. Он, буквально, ползком, держась за стены, вернулся в квартиру и рухнул на диван, обливаясь холодным потом. Он чувствовал себя так, будто перенес трепанацию черепа, и из его памяти беспощадный хирургический скальпель удалил какой-то очень ценный кусок воспоминаний, без которого его жизнь сделалась бессмысленной, тягостной и невыносимой, а вместо него туда натолкали, как попало разного бесполезного мусора. Не находя разумных объяснений своему состоянию, Леонид Леонидович решил скрупулезно, по минутам вспомнить события последних дней.

«Двадцать шестого утром посещал ведомственную поликлинику. «Руку я сломал, поскользнувшись в гололед». Мне сделали рентген, сказали, что кость срослась правильно, назначили процедуры, к которым я немедленно приступил.

Потом навестил Цыпелму Тимофеевну, хотел расспросить про Володю, мы замечательно поговорили, выпили на славу. Отличная она тетка! Все о Кире беспокоилась, мол, черствая, бессердечная. Просила меня уехать куда-то…, куда? Зачем? Я собирался ей доверенность оставить на ведение дел с компаньонами…, тоже странный шаг, как и мое неожиданное желание, все бросить. Но это я еще могу понять…, надоело до чертиков! Планы какие-то были…, вроде…? Хотел вернуться в науку? Нет, это вряд ли, а, преподавать я собрался, вот что! Где, кому, чего? Не помню…, так, ладно, оставим пока. Потом я два дня бегал по разным инстанциям, оформлял всевозможные бумаги, вроде, все успел. На процедуры опять же мотался…, хорошо, а сегодня?

Я проснулся в кресле, и страшно удивился этому. С какой стати? Если бы я заснул в нем случайно, выпив лишнее, это еще можно понять, но нет, я был тщательно укутан пледом! Словно кто-то позаботился обо мне!

Первой мыслью была – мчаться в милицию и заявлять о пропаже документов! «Вчера у меня украли документы и мобильник». Стоп! Какие именно? Кажется, у меня пропали оба паспорта, но где, при каких обстоятельствах? Украли? Только паспорта и мобильник…, странно…, то есть, именно те вещи, по которым можно восстановить нечто важное. Не мог же я забыть подробности такого значимого события, ведь не сто рублей пропало! Переживания какие-то должны были остаться, эмоции соответствующие, ан, нет, все спокойно и чисто. Черт, опять башку ломит! Хорошо, выводы будем делать потом. Что было дальше? В милицию я почему-то не пошел, а вместо этого затеял уборку квартиры. Пыль меня раздражала, грязные стекла…, но одной рукой было не удобно…, тогда я позвонил в агентство и вызвал профессионалов.

Тут появился этот тип с моим мобильником. Вот, собственно, и все. А что он там брякнул про жену из Египта? Бред какой-то! «Я никогда не был в Египте». «У меня нет никакой жены».

Да, но откуда он мог узнать мой адрес? Кто-то ведь сообщил его! В телефоне-то местожительство не фигурирует. Бомж все твердил про женщину, которая, якобы, дала ему телефон. Как он сказал: «Красивая, но злая, как цепная…». Отродясь не был знаком ни с одной женщиной, которая бы подходила под это описание. Всех моих дам можно пересчитать по пальцам…, Цыпелма Тимофеевна, Мара, Кира…. «Я не видел Киру больше месяца».

Неожиданно странная мысль пришла ему в голову: «Почему-то в отдельные воспоминания время от времени вклиниваются фразы, словно записанные на автоответчике? Я их мысленно даже произношу другим тоном, будто повторяю за кем-то. Ничего не понимаю! С этим надо разобраться…, может быть, даже попросить Киру помочь мне восстановить все, что со мной произошло, под гипнозом, нет, почему-то очень не хочется к ней обращаться с этой просьбой! Но ведь есть и другие специалисты, кроме Киры, не одна же она на всю Москву осталась, надо будет поискать. Господи, кто еще пришел? Может, теперь очередной добрый ангел с паспортами?».

В квартиру ввалилась бригада уборщиков, вооруженная пылесосом «Кирби». Активные, веселые, жизнерадостные ребята мгновенно рассредоточились по комнатам, и работа закипела. Один из молодых людей направился в спальню хозяина и через несколько минут оттуда уже доносился его звонкий юношеский тенорок, напевавший во все горло песню, любимую Леонидом Леонидовичем еще со студенческих времен.

В эпоху войн, в эпоху кризисов,

Когда действительность сложна.

У засекреченного физика

Была красивая жена.

«Куда бы мне скрыться? – С тоской подумал Леонид Леонидович. – Я чувствую себя совершенно лишним на этом празднике по наведению чистоты и порядка. Только путаюсь под ногами и мешаю людям работать. Пойти, что ли пообедать, а заодно и поужинать, а то, кроме кофе, ничего не ел сегодня. Может, еще и поэтому у меня голова кружится, «чисто с голодухи», как сейчас молодежь говорит».

Он рассчитался с бригадиром, показал ему, как запереть замок, попросил оставить ключи у консьержа и направился к двери. В этот момент раздался очередной звонок, и на экране домофона возникло серьезное Кирино лицо.

– Я ключи принесла. Можно войти?

«Черт! Дежа вю какое-то! – Вихрем пронеслось в голове Леонида Леонидовича. – Она же вчера приносила! « Я не видел Киру больше месяца». Опаньки! Вот, так, так! Нет, с этим точно надо разбираться и немедленно!».

– Привет, Кирюш, у меня тут бригада из агентства уборку осуществляет, что-то я дом запустил со своей сломанной рукой. « Руку я сломал, поскользнувшись в гололед». Давай, поужинаем вместе, посидим в каком-нибудь укромном ресторанчике, где можно спокойно поговорить. У тебя есть время?

– Я не одета для такого похода, – как-то неохотно промямлила Кира, очень не довольная тем, что в ее планы бесцеремонно вторгся Его Величество Случай. – Хорошо, давай, только что-нибудь поскромнее, пожалуйста.

– Ты, чего такая смурная? Расскажи, что там с Володей случилось? Хочется узнать из первых рук…

– Потом, мне сейчас не до рассказов. Мама в реанимации. Микро-инсульт.

– Господи! Да, как же это случилось? Она же была здорова, я ее на днях видел…, может, лекарства, какие-то нужны, говори, не стесняйся. Почему ты не осталась с ней?

– Она сейчас спит, а я решила смотаться к тебе на минутку, отдать ключи, поздороваться…

– Когда же это с ней произошло? Чем было спровоцировано?

– Понятия не имею, – пожала Кира плечами. – Я поехала на кафедру, дошла до Метро, а кошелек дома забыла. Пришлось вернуться, смотрю, она на полу лежит без сознания. Как Бог меня надоумил…, не забудь я деньги…, могло все очень печально обернуться. Спасибо тебе за предложение, вполне возможно, что мне придется им воспользоваться…

– Какие тут могут быть церемонии! Я нежно люблю Цыпелму Тимофеевну! Надо будет ее навестить.

– К ней посторонних не пускают! – Резко воскликнула Кира, но спохватилась, и мягко добавила, проникновенно пожав через столик Леониду Леонидовичу руку, в которой он держал меню. – Господи, что я несу, ну, какой же ты посторонний! Без пяти минуть зять…, она тебя тоже очень любит, порой мне кажется, что гораздо больше, чем родную дочь. Я даже ревную…

– Кира, прости, я давно должен был серьезно с тобой поговорить. – Произнес Леонид Леонидович решительно, быстро сделав заказ. – Возможно, сейчас не самый подходящий момент для этого…, но я и так достаточно долго оттягивал наше объяснение…

«Для предложения руки и сердца у него слишком постная физиономия», – с тревогой подумала Кира, а вслух сказала:

– Я тоже давно этого ждала, любимый!

– Мы не можем…, пожениться, – продолжал Леонид Леонидович, пропуская ее слова мимо ушей. – Мы ведь не любим друг друга!

– Леон! О чем речь! Какая любовь? Мы очень гармоничная пара, во всех отношениях, и потом, говори о себе, пожалуйста, лично я жизни без тебя не представляю! А когда мы поженимся, обещаю, что заслужу твою любовь. Я все для тебя сделаю! Милый, ты только поверь! Уверяю тебя, что ты не будешь раскаиваться в этом ни одной секунды!

– Кирюша, дорогая, это будет еще один эксперимент! При чем, с заведомо отрицательным результатом! Тоже, конечно, нормальная ситуация, но для научных исследований, а не для личной жизни. Я больше не могу поступать легкомысленно в таких серьезных делах, так как на собственной шкуре убедился, что без любви не может быть полноценной семьи. Прости, наверное, я резок с тобой, но тут не до толерантности. Речь идет о создании семьи, где могут появиться дети. Что мы предъявим им в пример? Постепенно начнет накапливаться раздражение, вызванное всякими материальными неурядицами, отсутствием достаточного количества денег…, ты же знаешь, что я ухожу с канала? Отдал все бразды правления…, оставил себе только немного акций, чтобы было чем жить первое время, пока не найду работу, действительно, по душе…

– Слышу об этом впервые! – Кира даже привстала со своего стула. – С какой стати? Почему ты со мной не посоветовался?

– По той же самой причине: я никогда не считал наши отношения достаточно серьезными, чтобы посвящать тебя в свои жизненные планы.

– Но ведь я могла быть беременна от тебя! Или такая мысль тоже не приходила тебе в голову?

– Это правда? – Леонид Леонидович серьезно посмотрел Кире в глаза. – У тебя будет ребенок?

– Есть некоторые предпосылки…, собственно, потому мама и попала в реанимацию. Я высказала ей свои опасения, а она, бедная, так разволновалась, что ее внук или внучка будут расти без отца…, знала бы – не сказала ей ничего. Но у нас никогда не было секретов друг от друга…

– Какой же срок?

– Я еще не была у врача, хотела прежде сама убедиться, что это не ложная тревога. Подождем еще недельку…, ты со мной пойдешь, я полагаю?

– Да, разумеется…

– Пойми, любимый, это не налагает на тебя, решительно, никаких обязательств! Я и одна его выращу…, мало ли в стране матерей-одиночек…, – Кира всхлипнула, взяла со стола накрахмаленную салфетку и приложила ее к глазам, осторожно наблюдая за своим визави.

– Кира! О чем ты говоришь! Это, конечно, меняет дело! Не считаешь же ты меня законченным подлецом, способным отказаться от собственного ребенка! Разумеется, я готов его признать, и принимать активное участие в воспитании и содержании. Это так неожиданно…, когда ты собираешься в консультацию? Извести меня, пожалуйста.

– Я надеялась, что мы с мамой переберемся к тебе…, очень сложно выкраивать деньги на оплату съемного жилья…, да, и Вадим, вероятно, вот-вот вернется домой, он обещал храм отреставрировать, Тома сказала…, не станет же он мотаться каждый день за город. Это слишком далеко!

– Хорошо, я что-нибудь придумаю, обещаю тебе…, – твердо сказал Леонид Леонидович.

– Так, мы сейчас едем к тебе! Замечательно! Я знала, что ты порядочный человек! Другого я бы и не полюбила…

– Кира…, прости, я должен подумать. Если твоя беременность подтвердиться, я обязательно решу вопрос с твоим жильем, но по своему усмотрению. А там… посмотрим…, прости, что-то у меня безумно голова разболелась, целый день сегодня приступы…

– Давай, я сделаю тебе массаж, или гипнозом сниму в одно мгновенье!

– Можно, я пойду…, мне необходимо остаться одному! Очень тебя прошу, не обижайся…

Леонид Леонидович подозвал официанта, подал ему карту и, оплатив счет, направился к выходу, оставив свою спутницу в одиночестве.

«Поскакал отсиживаться в кустах, заяц мой трусливый! Любовь ему подавай, старому козлику. Жаль, что я не смогла сегодня над ним поработать, хотя, может, это и к лучшему…, что-то я немного не в форме. Теперь у меня будет для этого уйма времени. Внушу ему, что беременна, что мы были у врача. Что он не должен уходить с работы. Даже мамина болезнь пришлась как нельзя более кстати! Теперь дожму его непременно! А нужен ли он мне вообще-то? Столько усилий, и все ради чего? Ради этого безработного облезлого кота?».

«Вот, это – пассаж! Никогда бы не подумал, что известие о ребенке может меня до такой степени огорчить! Я, человек всегда мечтавший стать отцом, буду молить Бога, чтобы Кирина беременность не подтвердилось. Это, наверное, потому, что ребенок для мужчины – пока он не появился на свет – существо абстрактное, просто некая идея, мысль, мечта о состоянии отцовства. Как сказала бы Мара, – «чистое желание». Это женщина начинает ощущать себя матерью, едва узнав, что носит в себе человеческую жизнь. Ладно, довольно философии, она сейчас совершенно неуместна. Надо действовать! А как? Что делать-то? Кто-то мне говорил, не помню уже…, что все проблемы надо решать по мере их поступления. Так и станем делать. Но ведь даже в случае положительного результат, никто не сможет меня заставить жениться на Кире! Я продам свою квартиру, куплю себе скромную, однокомнатную хибарку, где-нибудь в спальном районе, а им двухкомнатную…, можно в Марьино, там хорошая инфраструктура, или в другом месте. Сейчас в ближайшем Подмосковье очень неплохие условия жизни, особенно, для ребеночка».

Рассуждая таким образом, Леонид Леонидович не заметил, как оказался в подъезде своего дома. Он машинально забрал у консьержа ключ, автоматически отпер почтовый ящик, и пришел в себя только в тот момент, когда из него выпал на пол довольно объемный пакет, запечатанный в плотную бумагу, явно иностранного происхождения.

«Это еще откуда? Иероглифы какие-то…, – и вдруг, взглянув на обратный адрес, он похолодел, и руки его задрожали от волнения. – Да, это же от Володи! Господи! Привет с того света…».

Он нетерпеливо разорвал пакет с боку, извлек из него небольшой блокнот и потрепанную записную книжечку со слегка загнувшимися от времени уголками.

Не дожидаясь лифта, Леонид Леонидович кинулся домой по лестнице, перепрыгивая через две-три ступеньки сразу. Ворвавшись в квартиру, он включил свет и открыл блокнот, прочитав написанные на первой странице жирным черным маркером, рукой Володи слова:

«ПРИВЕТ ИЗ АДА!»

Прошла неделя и не принесла с собой никаких новостей. Леонид Леонидович измаялся окончательно, но так и не смог заставить себя позвонить этой совершенно незнакомой ему женщине, абсолютно не представляя, как к ней обращаться и о чем говорить.

Единственное, что радовало его безмерно, – Кира тоже не давала больше о себе знать, и хотя его очень беспокоило состояние здоровья Цыпелмы Тимофеевны, Леонид Леонидович не решался ее навестить, чтобы не столкнуться там ненароком с заботливой дочерью, которая, как он полагал, проводит у постели больной почти все свое время. Помимо всего, молчание Киры могло означать, что ее опасения оказались ложными, и теперь она затаилась, изыскивая новый способ женить его на себе.

«Нехорошо это с моей стороны, – каждое утро корил он себя. – Человек, возможно, нуждается в моей помощи, а я, видите ли, боюсь встретиться с Кирой! Сегодня же обязательно пойду!».

Однако днем всегда находились более неотложные дела, и, ложась вечером в постель, Леонид Леонидович только горестно вздыхал по поводу опять не состоявшегося визита в больницу. Хотя беготни по инстанциям у него и, правда, было много, так как из-за отсутствия паспортов дела с партнерами безнадежно застопорились.

– Томка! Как здорово, что я тебя встретила! Вы когда вернулись? Как там все прошло? – Радостно воскликнула Кира, столкнувшись с подругой на лестничной площадке.

– Нормально, Вера, конечно, очень подавлена, девочки плакали ужасно, прямо сердце разрывалось на них смотреть. Институт взял все расходы по организации похорон на себя, сотрудники денежек собрали немного, папа дал…, только им этого надолго не хватит. Не представляю, как они будут жить! Даже, если не принимать во внимание материальную сторону…, Володя был замечательным мужем и отцом.

– Ладно, Том, дело житейское, все там будем в свое время. Слушай, а у меня потрясающие новости! Мне дали нового руководителя. Такой очаровательный индусик, сорок лет, вдовец. Я сейчас в Индию на стажировку оформляюсь, хочу там еще попутно аюрведу освоить. Сейчас это модно.

– Рада за тебя, – искренне сказала Мара. – А как мама?

– Вот, об этом я и хотела с тобой поговорить. Я через три дня улетаю, а маму как раз в этот день должны выписать из больницы. Представляешь, как неудачно все сложилось! Ты не могла бы ее забрать? Вадим мне в Китае намекал, что ему квартира понадобиться, а тут все так к стати, одно к одному. Пусть она с ним немного поживет, пока не оправится окончательно, а потом отправите ее в Читу. Ладно? Ты бы меня ужасно выручила. Она вам не помешает, деньги у нее есть на дорогу и на питание, пенсия за два месяца.

– Конечно, – ответила Мара, стараясь не смотреть в глаза подруге, чтобы та не заметила осуждение в ее взгляде. – Мы с Вадиком решили пожениться…, пусть Цыпелма Тимофеевна с нами поживет, сколько необходимо. Мы ее очень любим.

– Замечательно! У меня прямо камень с души упал. Замуж, значит, за него собралась, не одобряю. На что он тебе сдался, забулдыга этот. Очень глупо связывать свою жизнь с художником. Я бы на твоем месте отправилась прямым ходом к папаше, – она выразительно кивнула на Марин живот, – и предъявила ему малютку.

– Это исключено! – Воскликнула та возмущенно, – мы не любим друг друга, причем, взаимно. Я не могу так непорядочно поступить. Мы едва знакомы…, почему он должен нести ответственность за мою дурацкую выходку? А Вадика я сто лет знаю, он меня любит, я вполне могу быть с ним счастлива…

– Ну, и напрасно. Станешь всю жизнь перебиваться с хлеба на квас. Сегодня густо, а завтра пусто. Леон состоятельный, у него прекрасная квартира…, что же, ты ему так и не скажешь про ребенка? Это разве порядочно? Он имеет право знать…

– Вадик тоже так считает, – потупив голову, тихо сказала Мара. – Вот, поженимся, родится ребеночек, тогда и скажу…, а не поверит и не надо. Вадик будет ему хорошим отцом…

– Здрасте! А анализ на установление отцовства на что? Это доказуемо почти на сто процентов!

– Ты думаешь, я опущусь до анализа? Ни за что!

– Ладно, Том, мне пора, – сказала Кира, взглянув на часы, – меня Раджиб ждет. Представляешь, у него в Агре собственный огромный дом! Классно, правда? Значит, про маму мы договорились, могу ехать со спокойным сердцем? Я тебе еще позвоню, скажу, когда точно ее выписывают. Что-то давление никак не нормализуется…

Войдя в палату Цыпелмы Тимофеевны, Леонид Леонидович слегка оторопел, так она сникла и состарилась за те две недели, что прошли с их последней встречи. Он взял себя в руки и бодро сказал:

– И долго мы собираемся тут лежать? Это на вас не похоже, где былой оптимизм, жажда жизни, громодье планов?

– Ленечка! – Пожилая дама обрадовалась ему как родному. – Я уж и не чаяла тебя увидеть, совсем меня забыл…

– Что вы! Как можно было так обо мне подумать? На это Кира мне установку не давала…, – рассмеялся он, и, спохватившись, что сболтнул лишнее, резко сменил тему. – Ладно, это все эмоции. Как вы себя чувствуете?

– Ох, Леня, совсем, было, к выписке приготовилась, сегодня должны были, а Кирюша уехала, и у меня опять давление подскочило. Врач отказался…

– Как – уехала? Куда? – Изумился Леонид Леонидович.

– Разве не знаешь? В Индию на стажировку закатилась, новый руководитель у нее теперь…, да, на-ка, вот. Я у нее из сумки выкрала…, – Цыпелма Тимофеевна, кряхтя, извлекла из-под матраса два паспорта и, заплакав, протянула ему. – Прости меня, Леня, не удержала я Кирку. Попортила она тебе жизнь…

– Ну-ну, никаких слез! Я пошел к лечащему врачу, а вы немедленно прекратите волноваться, иначе проваляетесь тут всю оставшуюся молодость!

На другой день Леонид Леонидович перевез Цыпелму Тимофеевну к себе.

– Вот, так и будем теперь с вами жить! – Весело сказал он. – Эх, почему мне не семьдесят лет! Какая бы пара из нас получилась! Всем на зависть!

– Ох, Леня, какой же ты деликатный человек, – засмеялась та в ответ. – Не сказал, «почему тебе не двадцать»! Не ловко мне…, стеснять тебя…, женатого человека.

– Да, Цыпелма Тимофеевна…, это больной вопрос. Посоветуйте мне, что делать?

Среди ночи Леонид Леонидович резко проснулся от сдавленного писка мобильника.

«Это SMS-ка пришла! От нее, наверное, где мои окуляры?».

Он стал беспорядочно метаться по квартире в поисках очков, открывая ящики письменного стола, роясь во всех карманах. Неожиданно в одном из них ему в руки попалась плотная на ощупь, глянцевая бумажка, напоминающая пригласительный билет, но извлеченная на свет Божий, она оказалась авиабилетом из Египта.

Леонид Леонидович сел на кровать и тупо смотрел на него несколько минут, а потом спросил, неизвестно кого, словами товарища Сухова: «Павлин, говоришь? Ха!».

В другом кармане той же ветровки нашлись и очки в новом золотистого металла «стаканчике». Он надел их нарочито медленно и прочитал сообщение.

« Прилетаю завтра тем же рейсом. Встречай, целую, твоя Наташа».

«Какое счастье! – Облегченно вздохнул Леонид Леонидович. – Наташа! Замечательное имя, словно листва прошелестела тихо-тихо. Наташа. У нее непременно должно быть милое лицо и замечательный характер. Только она могла сказать: будем решать проблемы по мере их поступления…».

Затем, следуя какому-то безотчетному порыву, он нажал на опцию, где хранились фотографии, и неожиданно на экране засветилось улыбающееся лицо женщины с большими голубыми глазами и очаровательными ямочками на щеках.

«Ген любви живет в каждом человеке, – сказал Леонид Леонидович, глядя прямо в это лицо. – А если ты умеешь любить, значит, можешь стать пророком!».

Когда Леонида Леонидовича выписали из клиники, Наташа забрала его на «долечивание» к себе в Каир, где у нее была небольшая квартирка в новом районе на самой окраине города с видом на пирамиды. Поначалу он был очень деятелен и полон планов, много читал, написал несколько писем – родителям и на работу, где, правда, не стал пока даже намекать на возможные грядущие перемены в своей жизни.

«Соврал, не моргнув глазом, что пишу им из Интернет-кафе. Зачем раньше времени будоражить воображение общественности, надо принять меры предосторожности, – смеясь, говорил Леонид Леонидович невесте. – Если бы ты знала нашу семейку, то не могла бы со мной не согласиться. Эти ехидны в состоянии отравить своим ядом самые трепетные, священные и сладостные моменты существования. Кто-нибудь из них вполне способен примчаться сюда тебе на выручку, чтобы защитить бедную жертву от покусительства коварного соблазнителя. Поставим их перед фактом, тогда они уже не смогут до нас дотянуться!».

Наташа счастливо смеялась в ответ, просила, как можно больше рассказать ей о каждом из родственников, и спустя неделю, казалось, знала их настолько хорошо, будто прожила с ними целую жизнь.

В свою очередь, чем ближе узнавал Леонид Леонидович свою будущую жену, тем чаще благодарил судьбу за такой подарок. Наташа была человеком, как бы выразилась его матушка, невероятно «уютным», быт у нее был организован по-спартански, а все проблемы она привыкла решать по мере их поступления.

Каждый вечер, по возвращении с работы из Египетского музея античности, где она числилась ведущим научным сотрудником, Наташа, приняв душ, наскоро переодевалась, и вела Леонида Леонидовича прочь из дома на еще пышущие жаром улицы Каира.

– Знаешь, большинство местного населения ни разу в жизни не покидали свой город! Они обожествляют его и почти никогда не называют «Каиром».

– Как же?

– Они зовут его просто «Маср», что означает «Египет», дли них эти слова – синонимы. Выбирай, что ты сегодня хочешь посмотреть?

Обычно перед ее приходом Леонид Леонидович внимательно изучал карту и описание достопримечательностей, а потом сам выбирал место, которое хочет увидеть. Наташа знала о Каире все и была потрясающей рассказчицей. Иногда у него даже начинала кружиться голова от количества льющейся как из рога изобилия информации. В такие моменты Леонид Леонидович больше всего боялся повторения своих странных приступов, но к его величайшему удивлению, даже в большой толпе народа, они ни разу не возобновлялись.

Наташа была осведомлена об этой его странной особенности, и время от времени бросала на будущего мужа тревожные, внимательные взгляды. При первых же признаках усталости она тащила его в какой-нибудь уютный ресторанчик, где они заканчивали прогулку легким вкусным ужином, состоящим, главным образом, из так любимых ими обоими морепродуктов, овощей и местного сладкого вина.

По прошествии недели такого времяпрепровождения Леонид Леонидович впал в один из семи смертных грехов, согласно христианской градации, – уныние. В его глазах Наташа все чаще стала подмечать выражение смертельной тоски и безмерной скуки. Он рассеянно слушал ее рассказы, не задавая ни одного вопроса, без всякого энтузиазма глядел на окружающую его старину и роскошь, словом, терпел все это древнее великолепие, да и то, как ей казалось, с большим трудом, превозмогая отвращение.

В конце концов, расположившись в очередной раз в укромном ресторанчике, Наташа, сделав по-арабски официанту заказ, не выдержала и прямо спросила:

– Леня, ты соскучился по Москве?

– Это заметно? – Забеспокоился Леонид Леонидович, боясь обидеть невесту. – Если честно, я сейчас, как никогда прежде, понимаю Моисея…, когда он замыслил побег из этого райского местечка! Ему, как и мне, здесь просто все осточертело! Ты только не обижайся, Бога ради! Это, наверное, от вынужденного безделья, я никогда еще в своей жизни так долго не бездействовал и не ленился. А, может, во мне воплотилась душа Моисея? Чем черт не шутит, всякие бывают инкарнации, – добавил он, устыдившись, и желая свести свои жалобы к шутке.

– У тебя мания величия, дорогой, – тем же тоном возразила Наташа, не желая бередить ему душу, продолжая ковыряться в причинах его тоски. – Это категорически исключено!

– Вот, так-так! Это почему же? Всем, значит, можно, а Моисею нельзя? Матушка рассказывала, что они в своей группе, где занимались медитативными практиками, однажды решили устроить карнавал. Договорились, что каждый придет в костюме того персонажа, кем он был в предыдущем воплощении, ну, по собственным ощущениям, разумеется. Ты не поверишь, на балу были одни принцесски, королевки, вроде Марии Стюарт, не меньше, а мужики нарядились Сен-Жерменами, Калиострами, Нострадамусами и прочими выдающимися демоническими личностями. Один ретивый оккультист даже облачился в костюм Люцифера, правда, ему пришлось лейбл соответствующий на грудь пришить, а то его все принимали за кикимору болотную в ярко зеленом кимоно.

– То есть, никакого обслуживающего персонала, никакой челяди? – Весело рассмеялась Наташа.

– Ни-ни. Ни дворники, ни посудомойки, ни сантехники не имеют права на реинкарнацию. Вот, и я, почувствовал себя Моисеем, нельзя что ли?

– Если говорить серьезно, то в самые решающие моменты иудейской истории в воплощение спускалась одна и та же великая душа пророка, облачаясь в нашем мире в тело, сначала Авраама, затем, Моисея, ну, и так далее..., нет смысла перечислять всех шестерых, их имена тебе все равно ни о чем не говорят…

– То есть, ребенок уже рождался пророком? Обидно, я на эту должность никак не тяну.

– Нет, не совсем так. Любой, великий в будущем мудрец, рождается на свет обыкновенным маленьким животным, потом, работая над собой, обретает душу.

– Это для меня новости! – Изумился Леонид Леонидович. – Я такого еще не слышал. Мне всегда внушали, что душа дается человеку с самого рождения, она входит в эмбрион чуть ли ни в самый момент зачатия. В разных традициях по-разному, конечно, но в целом, как-то так, приблизительно.

– Да, человеку непосвященному это может показаться странным, но душа для них – это исправленная часть сердца, чтобы тебе было понятнее. Она возникает в нем только после прохождения границы, барьера между духовным и материальным миром. До этого момента считается, что души у человека нет.

– А как они узнают, что преодолели этот рубеж?

– По своим ощущениям. Видишь ли, это граница, проявляется исключительно, в ощущениях. Обычный человек получает информацию об окружающей действительности, благодаря «донесениям» пяти естественных сенсоров. Пророки и мудрецы обладали способностью на их основе, как бы «отрастить» у себя «шестой орган чувств», или «экран». Своего рода, защиту от эгоизма, в силу чего они и способны были ощущать высший мир.

– Да, как у них все сложно!

– Любой человек в состоянии развить у себя шестой орган чувств, при соответствующих условиях, разумеется.

– Я так и знал, что евреи поставят свои условия! Нет, чтобы сразу рассортировать души по телам. У них всегда под камнями раки, даже, если эти камни в почках!

– Все зависит от сорта души! Как происходит ее облачение в тело, знают только великие мудрецы, но всегда в соответствии со своей задачей, и с огромной любовью в каждую, даже самую страшную в нашем понимании, минуту жизни. Иногда пророком может стать девятилетний ребенок, как, например, Виленский Гаон, но это редчайший случай, и кто знает, какой путь он прошел, сколько раз воплощался…

– Господи! Откуда только ты все это знаешь! – Восхитился Леонид Леонидович. – Вот, отхватил себе жену! Ладно, уговорила, не буду замахиваться на звание носителя души Моисея, найду себе что-то более скромное.

– Хорошо. А теперь, милый, давай оставим шутки до более веселых времен, а сейчас обсудим наши дальнейшие жизненные планы. – Сказала Наташа ласково, но настойчиво. – Мне кажется, тебе следует поехать в Москву, а я закончу свои дела и прилечу к тебе так скоро, как только смогу. Я бы сразу с тобой полетела, но у меня давняя договоренность с французскими египтологами, понимаешь…, не могу же я так сразу все бросить, и тебя жалко насиловать дальше этим Каиром. Так ты у меня совсем с ума сойдешь, да, еще – чего доброго – возненавидишь меня…, мне бы этого ужасно не хотелось…, я тебя очень люблю. Надеюсь, ты согласен с моим предложением? Лично мне, оно кажется более чем разумным. Зачем тебе томиться тут в ожидании моего отпуска, когда у тебя в Москве куча неотложных дел.

Леонид Леонидович посмотрел на нее с виноватой благодарностью, оттого что ему не пришлось объяснять, до какой степени ему надоел Каир с его девятнадцатимиллионным населением, пылью, жарой, запахом пустыни человеческих тел, с этими подавляющими свой вечностью и незыблемостью пирамидами, безносым сфинксом, и самое главное, – постоянным, отупляющим бездельем.

– Нет, мне все-таки повезло в жизни! Хоть напоследок…, я согласен, но при одном условии, – лукаво посмотрев на Наташу, сказал он. – Перед тем, как я улечу, ты договоришься в консульстве, чтобы нас расписали. Консул – твой друг, попроси не затягивать процедуру, мы же не дети. Только после этого я закажу себе место в самолете. Соглашайся, не то буду и дальше проедать тебе плешь своим тоскливым видом. – Потом взял в свои горячие ладони ее нежную прохладную руку, легонько сжал и добавил, – я тебя тоже очень люблю, Таточка, родная моя, и мне делается страшно при одной мысли о разлуке…, может, мне не уезжать без тебя? Доскриплю уж как-нибудь до твоего отпуска, а то буду там один, как перст…

– Хорошо. – Сказала она, после минутного раздумья. – Согласна. Раз уж ты так боишься меня потерять…, что это я говорю! Может быть, ты не уверен в себе и хочешь вернуться домой, что называется, окольцованным, чтобы разом дать понять всем претенденткам на роль твоей жены всю несостоятельность их упований? А? И потом, что за пессимизм? «Хоть напоследок…». Мы будем жить долго, счастливо и умрем в один день!

– Каким претенденткам! – С жаром воскликнул Леонид Леонидович. – Кому я нужен, да еще с перебитым крылом!

Неожиданно перед его мысленным взором мелькнуло лицо Киры, и он внутренне похолодел.

Через три дня после этого разговора, они тихо зарегистрировали в Российском консульстве свой брак, пригласив свидетелей – двух сотрудников Музея, сослуживцев Наташи, отобедать с ними в ресторане по этому торжественному случаю. Спустя еще два дня жена проводила Леонида Леонидовича в аэропорт, сказав на прощанье:

– У древних египтян существовала поговорка, которая звучит примерно так: «Пусть Бог встанет между тобой и опасностью во всех пустых местах, куда ты отправишься». Позвони мне сразу, как долетишь. Увидимся…, когда увидимся…

Леонид Леонидович не стал никого оповещать о своем приезде. Он решил взять такси и добраться до дома самостоятельно.

«Не хочу видеть ни одной знакомой физиономии. У Николая язык, как помело. Раззвонит всем, кому надо и кому не надо, что я появился. Осмотрюсь немного, пообвыкну…, родителей навещу, а уж потом явлюсь на работу». – Решил он, спускаясь по трапу самолета.

Доложив жене, что полет прошел в штатном режиме и, поболтав с ней немного о том, о сем, Леонид Леонидович вышел из здания аэровокзала и направился на стоянку такси.

Родина встретила его дождем вперемешку с мокрым снегом, холодным ветром и унылым, хмурым небом, но более всего поразили его блеклые краски окружающего пейзажа. Все казалось ему таким бесцветным по сравнению с ярким солнечным миром Египта.

Толстый слой пыли на мебели и пустой размороженный, чисто вымытый холодильник не прибавили Леониду Леонидовичу оптимизма.

«Цыпелма Тимофеевна, наверное, постаралась, – машинально отметил он. – Славная женщина, труженица такая, чистюля… целый день с тряпкой по дому ходит, трет что-то».

Побродив бесцельно по ставшей за время его отсутствия такой чужой квартире, Леонид Леонидович принял решение напроситься на обед к матушке.

– Ленечка, – неожиданно скорбным голосом, то и дело громко шмыгая носом, сказала Анна Александровна, – хорошо, что ты вернулся. У нас такое горе, Володя Смирнов скончался. Мы уж не стали тебе звонить, ты писал, что скоро приедешь…

– Мама! Господи! Как это произошло? – Закричал Леонид Леонидович не своим голосом. – Что с ним…, несчастный случай? Попал в автокатастрофу?

– Мы толком ничего не знаем. Это случилось в Шанхае. Кира с Марой вчера улетели туда, поддержать жену…, она его, то есть…, тело в Новосибирск забирает. Бедная, они были такой преданной парой, их всем в пример всегда ставили…, когда хотели кого-то похвалить за верность. Говорили: эти живут, как Володя с Верой. Две дочки остались, совсем еще маленькие, им сейчас так нужен отец!

– Как же они там справятся, одни женщины…, я бы полетел, да у меня гвоздь в лучевой кости и шину с руки еще не сняли. Проку с меня никакого, разве что, морально…

– Ольга Васильевна сказала, что с ними художник какой-то полетел, их сосед, вроде, Марин жених…, она, кажется, ждет от него ребенка, и он ее ни на шаг от себя не отпускает, даже не хотел брать в Китай, один намеревался поехать, но Кира настояла…, надо же проститься. Девочки с Володенькой столько лет работали…

Анна Александровна опять начала всхлипывать.

– Мамочка, не плачь, я сейчас приеду. Держись, я знаю, что Володя тебе, как сын, ведь с пятнадцати лет у нас в доме.

– Да, папа им очень годился, ведь это он его нашел в глухой сибирской деревне, на лесоповале мальчик работал, помнишь, когда они ездили по городам и весям искать талантливых ребятишек? Никогда не забуду, какой он тогда был…, маленького роста, смешной, диковатый, но упорный, прямо вгрызался в науку и во все новое! На лету хватал…

– Помнится, отец очень переживал, когда Володя от него к Ивану Ефимовичу переметнулся…, он прочил ему большое будущее, так мечтал из него второго Ландау вырастить…, тогда с сердцем первый приступ и случился… – не удержался от колкости Леонид Леонидович, но, вспомнив, что говорит о покойном, быстро прикусил язык.

– ….а какой он был медиумичный, – продолжала Анна Александровна, даже не услышав едкого замечания сына, – …как тонко эзотерику чувствовал, сколько знал! Гурджиева, Блаватскую, Алису Бэйли, Рерихов…, «Упанишады» наизусть цитировал в оригинале, древнекитайским овладел в совершенстве. Потрясающие переводы делал, специалисты только руками разводили, как мог самоучка…. С невероятным потенциалом был человек, очень харизматичный, такая высокая душа пришла в воплощение! Что же он сделал-то такого? Куда проник? За что его? Такие люди просто так не умирают, их убирают…. Боже мой! В самом расцвете сил и дарований! И вот, теперь приходится говорить о нем в прошедшем времени! В голове не укладывается…, такая потеря для науки и для семьи! Ну, и для нас, близких друзей, конечно…, ведь совсем недавно…, у меня на юбилее…, словно попрощались. Я его с тех пор так и не видела больше ни разу. Как он тогда блестяще говорил! Какой бы веселый, оптимистичный, полный творческих замыслов! Знать бы, что в последний раз, на видеокамеру бы попросила тебя заснять…

Леонид Леонидович поймал машину на Ленинградском проспекте и назвал адрес родителей, а в голове у него почему-то все вертелись слова, сказанные однажды Кирой: «Шеф тащит меня с собой в Новосибирск, надо срочно что-то проверить на ДНК. Будто здесь нельзя! Вечно он экономит на спичках, покупая самый дорогой табачок».

Сопоставив кое-какие фантастические домыслы и факты, он пришел в ужас от страшной догадки, мелькнувшей у него в уме.

Цыпелма Тимофеевна поднялась по обыкновению рано. Осторожно заглянув в комнату дочери, она бросила быстрый взгляд на коробку, стоящую на книжном шкафу, отметив опытным взглядом, что та немного сдвинута с прежнего места.

«Снимала, стало быть…, не приснилось мне, значит, что бубенец звякнул. Чего она там искала-то в старых документах? Да, еще в темноте…, а, что если не искала, – прятала! Надо подождать, когда из дому уйдет и поглядеть. Интересно, ходила она к нему или еще нет? Ведь не спросишь…, тотчас фыркнет как норовистая лошадка и правду не скажет. Ох, Кира, Кира, и в кого ты у меня только уродилась!». – Горько вздохнула Цыпелма Тимофеевна и отправилась на кухню, оставив дверь в комнату дочери слегка приоткрытой, чтобы, в случае чего, быть в курсе ее действий.

«Если прятала, то при мне доставать не станет. – Продолжила она тянуть цепочку логических рассуждений, прихлебывая ароматный чаек. – Будет ждать момента. Стараться меня из дому выкурить. Что ж, Кира Борисовна, поглядим, кто – кого, однако. Неужто, старая ведьма молодую не перехитрит? Я еще тоже кое-чего стою! Рано меня со счетов сбрасывать!».

Кира проснулась, и, не открывая глаз, втянула носом воздух, в котором отчетливо присутствовал аромат мелиссы.

«Встала уже, – с некоторым раздражением подумала она, – чаи гоняет. Не успела я паспорта достать. Теперь придется ждать, когда она в магазин отправится. Надо было под подушку их вчера положить, а сегодня избавиться. Опасно дома держать…, у нее такой чуй – позавидуешь. Хотя один-два дня ничего страшного. Интересно, как он там? Надо будет сегодня вечерком наведаться, закрепить установку…».

– Доброе утро, мама. – Кира привычно приложилась к смуглой твердой щеке. – Как себя чувствуешь?

– Хотела бы сказать «хорошо», да ты сама видишь, на кого я похожа…, – умеренно скорбным голосом отозвалась Цыпелма Тимофеевна. – Голова что-то с утра тяжелая, будто пила, не просыхая, целую неделю, а ведь ни грамма!

– Это оттого, – назидательно изрекла дочь, поднимая вверх указательный палец, – что на воздухе совсем не бываешь! Сидишь сиднем перед этим дебильным ящиком и пялишься в него целыми днями! Я уж устала тебе говорить. Пошла бы на Патриаршьи, погуляла, познакомилась с какой-нибудь старушкой, а то – и со старичком. Здесь, между прочим, очень интеллигентная публика обитает, многие из бывших…

– Мысль, конечно, хорошая, но я плохо Москву знаю. Боюсь заблудиться в этих кривых переулках. Это же надо было так построить! Никогда не знаешь, где окажешься, проходя по какой-нибудь улице! Выходишь совершенно не туда, куда тебе надо было. Отвела бы ты меня хоть разок, да погуляли бы вместе, а другой раз, я уж сама дорогу найду. Хочешь, сейчас пойдем, покормлю тебя и…

– Нет, мама, прости, сегодня уж как-нибудь без меня. Дел по горло…, на кафедру надо идти. Спроси у любого встречного, тебе покажут, а то еще и за ручку отведут, москвичи охотно объяснят приезжим дорогу.

– Ты же вчера на кафедру ходила?

– А толку? Декана не застала, никто ничего не знает. Оставила заявление, с просьбой прикрепить меня к новому научному руководителю. Потом в читалке до самой ночи просидела.

– Да-а. Хорошо вам, в наше время библиотеки рано закрывались…, бывало, только начнешь что-то конспектировать, а тебя уж гонят…. Что тебе на завтрак приготовить?

– Я бы съела омлет, – коварно высказала пожелание Кира, прекрасно зная, что в доме нет молока.

– Хорошо, дочка, сбегай за молочком, и я тебе мигом!

– Ой, мамулечка, может, лучше ты, я еще душ не принимала. Тут же рядом совсем, тебе двигаться надо, только что обсуждали эту тему.

– А давай в нарды разыграем! – Неожиданно предложила Цыпелма Тимофеевна.

– А давай!

– До первого «марса»!

– Согласна!

Для Цыпелмы Тимофеевны нарды не были просто азартной игрой, за которой можно провести несколько часов кряду. Они являлись своеобразным психологическим тестом, который давал ей возможность заглянуть в самые потаенные глубины души партнера. По его выражению лица, по манере бросать кости, по отношению к проигрышу, дочь шамана могла безошибочно угадать, что у него на уме и какой он человек. Когда-то она прошла хорошую школу у своего отца и неоднократно предлагала Кире перенять у нее эти неписаные знания, но та только отмахивалась, говоря, что ей это ни капельки не интересно, и наблюдение за противником убивает всякое удовольствие от самого процесса игры.

– Да-а, – сказала через час Цыпелма Тимофеевна. – Хорошо ты где-то подпиталась! Сплошные шесть-шесть, да пять-пять!

– А сама-то – смеясь, парировала дочь. – Оставишь ей одну единственную дырочку, уж, кажется, сейчас совсем запрешь, ан, нет! Всегда бросит кости так, что выпадет именно то, что ей нужно!

– Что ж, у тебя два проигрыша, а у меня три. «Марса» никто не схлопотал. По факту идти мне. Ступай в душ, а я в магазин спущусь, ничего не поделаешь, сама предложила.

«Нервничает она, почему-то, – размышляла Цыпелма Тимофеевна, вызвав лифт, и спиной чувствуя, что Кира наблюдает за ней в дырочку от старого замка. – Затевает что-то…, я должна знать, не то – большую беду на себя накличет. Хотя энергию-то я хорошо с нее за нардами поснимала, сегодня уж она серьезных неприятностей не наделает…, силенок не хватит, однако».

С неторопливым достоинством втиснув в тесную кабину свое статное тело, она нажала на кнопку следующего этажа, давая дочери возможность приступить к действиям. Выйдя из лифта, пожилая дама на удивление резво преодолела два лестничных пролета и осторожно открыла ключом дверь квартиры.

Кира уже извлекла паспорта из коробки и даже успела водворить ее на место, опрометчиво положив документы Леона на самую середину стола.

– Деньги забыла, рассамаха, – сказала мать невинным голосом, входя в комнату. – Что это, Кира? Чьи это паспорта? Отвечай! Что ты натворила? Что с Леонидом? Надеюсь, он жив и здоров?

Она схватилась рукой за сердце и, буквально, плюхнулась на стул.

– Что ты, что ты, мама! – Испуганно вскричала Кира, глядя на ее побледневшее лицо и синеющие губы. – Конечно, с ним ничего не случилось! Это… была просто шутка. Я хотела немного отомстить за нанесенное оскорбление…, что тут страшного?

– Что тут страшного? Что тут страшного? Ты позволяешь себе манипулировать чужим сознанием! Вот, что страшно! Ты бесцеремонно проникаешь в чужой мозг и даешь установки! Вот, что ужасно! И даже более того, называешь это шуткой.

– Нечего было так со мной поступать! – С вызовом крикнула Кира. – Он обошелся подло с твоей дочерью, а ты его защищаешь.

– Ответь мне только на один вопрос, дочка. – С ледяным спокойствием произнесла Цыпелма Тимофеевна. И эта резкая смена тона произвела на Киру пугающее впечатление. – Только на один единственный, но честно и без своих обычных выкрутасов, спросив свое сердце.

– Как-кой в-вопрос? Да-да, конечно…, – пролепетала она с беспокойством. – Ты только не волнуйся…

– То, что Леонид тебя не любит, мне известно так же хорошо, как тебе. А ты? Ты его любишь?

В комнате повисла гнетущая тишина. Кира, казалось, целиком погрузилась в исследование собственных ощущений, и, наконец, сдавленным голосом произнесла:

– Нет, мама…, вынуждена признать…, мне с ним удобно, хорошо, я чувствую себя защищенной, обеспеченной. Скажу тебе больше…, я вообще не знаю, что такое любовь…, не пережила я этого чувства, не удостоилась! Но разве это так уж необходимо? Живут же на свете слепорожденные, к примеру, глухие, обездвиженные, не все же они чувствуют себя несчастными от такого увечья? А меня, вот, Бог обделил способностью любить, и что? По-твоему я не имею право на счастье?

– Нет. – Тихо-тихо и очень твердо ответила Цыпелма Тимофеевна. – Это вещи разного порядка, ты путаешь свойства тела и качества души. Человек, не знающий любви, никогда не сможет быть милосердным. Как же ты собираешься воспитывать своих детей! Чему учить их станешь? Как получше устроиться в жизни и только? Знаешь, как говорят на Востоке? Если у тебя безобразное лицо, но доброе сердце, твое лицо может стать прекрасным. Если у тебя красивое лицо, но злое сердце, твое лицо может сделаться уродливым. Сейчас мы вместе поедем к Леониду, ты вернешь ему паспорта и устранишь то, что сделала.

– Это невозможно, мама!

– Все возможно, если приносишь человеку благо. Одевайся. Я жду, не то…

– Что? – С вызовом вскинулась Кира.

– Не то я расскажу ему все сама, и еще добавлю, что Тома ждет от него ребенка.

– Да, пропади ты пропадом, со своим убогим милосердием! – Прорычала дочь прямо ей в лицо. Затем, сгребла со стола паспорта, кинула их в сумку, сдернула с вешалки пальто и выбежала из квартиры, громко хлопнув дверью.

Цыпелма Тимофеевна собрала все оставшиеся силы и потянулась к телефону, намереваясь позвонить Леониду Леонидовичу, но ее рука безвольно, словно плеть, повисла вдоль тела, и она рухнула со стула прямо на пол.

«Инсектоид» проснулся со счастливой улыбкой и, сладко зевнув, поглядел на улицу сквозь мутное, давно немытое стекло. Он осторожно извлек из кармана телефон, погладил корпус со всей нежностью, на какую был еще способен, и пожелал ему доброго утра.

– Скоро дамочка наша позвонит, а пока пойдем отсюда подобру-поздорову, сейчас народ на работу потянется, все равно погонят нас с тобой. Поспи еще немножко, рано…, – препроводив «японца» на прежнее место, он слез с подоконника, и тщательно припрятал за батарею мятое газетное лежбище.

Прослонявшись полдня со своей заезженной легендой по улицам, и едва насобирав двадцатку с граждан, которые было в состоянии оценить его остроумие, он купил в булочной половинку «Бородинского», и с наслаждением сел в скверике на влажную скамью.

Достав телефон «Инсектоид» с тревогой посмотрел на экран и задумался.

«Почему она не звонит-то? Сказала: «утром», а уже день на дворе…, может, я нажал во сне на кнопку какую? Поди, знай! Надо тебя Эдику показать, он в магазине работает, такими, как ты, красавцами торгует, должен разбираться. Он у наших иногда берет за гроши, если повезет и найдут на улице бесхозный…».

Войдя бочком в пустующий салон по продаже сотовых телефонов, «Инсектоид» поманил грязным пальцем молодого бойкого продавца-консультанта, напоминающего своей внешностью не то мужеподобную девицу, не то женоподобного юнца. Тот быстро подошел развинченной походкой, виляя тощими бедрами и, привычно кокетничая со всеми особями мужского пола, развязно спросил:

– Чего надо, Толик?

– На-ка, вот, взгляни, не сломался ли…

– О! Классная штучка! Последнее поколение, откуда он у тебя? Толкнуть хочешь? Я ворованные не беру, у меня принципы.

– Нет, мой он, дочка у меня заграницей, подарила, иногда разговариваем…, утром обещалась, а не звонит. Волнуюсь я…

– Я всегда говорю: все бабы – сволочи, что же она тебя к себе не заберет?

– Сам не хочу, у меня, может, тоже принципы, патриотические…

– Ладно, давай гляну, любитель Родины. Разрядился твой аппарат.

– А что делать-то? – Не на шутку разволновался Толик. – Починить-то можно? Дочка звонить будет, расстроится…

– Счас исправим. Заладил. Еще раз позвонит, не рассыплется. А ты пока сгоняй в галерею, принеси мне пиццу и две банки пива, Вилли с работы придет, а у меня дома шаром покати.

– Ленечка! Наконец-то! Почему ты не брал трубку? Я места себе не нахожу! И письма от тебя утром не было…, – кричала Наташа, не давая вставить ни одного слова.

– Девушка, женщина, дамочка! Я не он, то есть, он не я… – вклинился, наконец, Толик со своей путаной репликой. – Нашел я его…

– Кого нашли? – Донесся до него упавший женский голос с другого континента. – Леню?

– Нет, телефон. Ладно, честно скажу, страх, как врать не люблю, забываю потом чо соврал и путаюсь. Лучше правду…, женщина одна мне его вчера вечером на улице отдала.

– Какая женщина! Так, это я, значит, с вами разговаривала…, какой ужас! Послушайте, только не отключайтесь, пожалуйста, умоляю! Я сейчас нахожусь в Египте, а мой муж живет в Москве. Запишите его адрес, ради Бога, сходите к нему, отдайте телефон, он вас отблагодарит! Слышите! И передайте, чтобы он сразу же мне перезвонил. Пообещайте, что сделаете…, что выполните мою просьбу. Я очень боюсь, что с ним что-то случилось! Записывайте…

– Дык, это, нечем мне записать, на улице я живу…, Толька я, значит, Толька-инсектоид.

Говорите так, я запомню…, память-то не попил еще…, только она и осталась.

Увидев на экране домофона незнакомую физиономию слегка помятого мужчины, держащего рядом с бородатой щекой, давно не знающей мыла и воды, свой телефон, Леонид Леонидович оторопел.

– Вам кого?

– Телефончик, вот, принес…, вы Леонид?

– Да, заходите, сорок шестая квартира…

– Господи, откуда? Где вы его нашли! А документы? Были там документы?

– Не-е, никаких документов мне дамочка не давала!

– Дамочка? Давайте все по порядку! Как она выглядела? – Взмолился Леонид Леонидович. – У меня голова разламывается, я ничего не понимаю…, даже не помню, как…

– Это нам знакомо, – шмыгнул носом Толик, заговорщиски подмигивая хозяину квартиры, – это мы понимаем…

– Нет! Вовсе нет! Если бы…, хоть не обидно было бы…, просто ничего не помню и все. Спасибо вам огромное, вы, как добрый ангел! Сколько вы хотите за… свой благородный поступок?

– Не надо мне никаких денег. – Серьезно сказал добрый ангел, менее всего ожидающий произведения в такой высокий ранг. – Мне бы это, телефончик какой, хоть поломанный…

– Зачем же вам неработающий телефон? – С удивлением спросил Леонид Леонидович. – Вы же не сможете им пользоваться, это абсолютно бессмысленный подарок…

– Я бы с ним разговаривал…, знаешь, мужик, когда один живешь, то и такому товарищу рад будешь. Звонить-то мне все равно некуда…

– Хорошо, у меня есть работающий, просто модель устаревшая, возьмите, пожалуйста! Только разрядился уже, наверное, я сто лет им не пользовался. – Леонид Леонидович помчался к письменному столу и через секунду вернулся с мобильником. – А это зарядное устройство к нему, на счету, кажется, даже осталась какая-то сумма, я из него даже сим-карту не вынимал, просто давно не пользуюсь, право, мне неловко…, денег хоть каких-то…, – он сунул спасителю телефонов в карман пальто всю свою наличность из бумажника, настигнув его уже у дверей лифта.

– Да, – спохватился вдруг Толик. – Жена очень беспокоится, позвонить просила. Это ведь она мне ваш адрес дала, а то как бы я…, из самого Египта!

– Жена? Из Египта? Вы ничего не перепутали? «Я никогда не был в Египте». «У меня нет никакой жены». Может, та дамочка, которая вам дала телефон? Вы мне ее опишите, хотя бы…, – обескуражено спросил Леонид Леонидович и сжал голову руками, слегка застонав от мгновенно пронзившей ее боли.

– Не, темно было, не разглядел я, красивая, злая только больно, цепная прямо. Эй, вам полежать бы…

Выйдя из «высотки», Толик-инсектоид снова отправился в салон к Эдику.

– На-ка, вот, этот еще заряди! – Скомандовал он.

– Рожаешь ты их, что ли, делать мне больше нечего, – бесполое существо поправило изящным жестом свою длинную высветленную гриву, и кокетливо передернуло щуплым, как у цыпленка, плечиком. – Ладно, давай…

– А говорить по нему можно, когда он в розетку воткнутый, током не…

– Нет, конечно, дурашка! Говори, пожалуйста.

– Ты, того, покажи-ка мне, как тут чего…

– Все очень просто, дорогуша, нажимаешь пальчиками на циферки, а потом, вот, на эту кнопочку…

Толик напряг память и, словно окунаясь с головой в ледяную воду, стал заскорузлым негнущимся пальцем осторожно набирать цифра за цифрой номер Наташиного телефона, который дважды видел на экране прежнего мобильника.

– Вот, сказал он удовлетворенно, только последнюю не точно помню, или шестерка или восьмерка. Хрен с ним, с рублем, рискнем!

На его звонок немедленно откликнулся испуганный женский голос, и Толик важно, видимо памятуя о производстве в ангельский чин, отрапортовал:

– Дамочка, ваша просьба выполнена. Только, это, болен он, муж ваш, с головой что-то. Ехали бы вы сюда, да лечили бы его.

– Что с ним? – Упавшим голосом спросила Наташа.

– Не могем знать, только не помнит он вас. Удивился очень, когда я про жену ему сказал. «Путаешь ты, говорит, мужик что-то, я, мол, неженатый вовсе и в Египте отродясь не был». Вы уж сами тут разбирайтесь…

Володя готовился к предстоящей операции очень тщательно. Он долго и скрупулезно выбирал участок коры головного мозга, куда следует имплантировать чужеродные гены, многократно обсуждал эту проблему с китайскими коллегами, и, наконец, решил, что это должна быть область, отвечающая за творческие процессы.

Мало, кто знал об этом, но помимо научных достижений Володя Смирнов снискал большую известность на литературном поприще. Правда, печатался он под псевдонимом Гор Ворон, но книги его никогда не залеживались на полках, будь то переводы древней китайской поэзии или собственные сочинения, – как в стихах, так и в прозе.

Именно в силу большого литературного дарования, Володя знал на собственном опыте, насколько мощное влияние оказывает творчество на психику сочинителя. Согласно последним исследованиям, нейропсихологи установили, что за пристрастие к наркотикам и за творческие процессы отвечает один и тот же участок коры головного мозга. Володя же знал об это, что называется, не понаслышке. Физическая и психическая ломка, которую он переживал после каждого законченного произведения, была настолько сильной и болезненной, что будь он наркоманом, страдал бы вероятно точно так же, если бы его отлучили от какого-нибудь любимого наркотика. Такое состояние продолжалось до тех пор, пока он не принимался за новое произведение, и Володя не побоялся бы дать руку на отсечение, что нечто подобное переживает каждый гениальный творец, независимо от рода творческой деятельности. Только графоманы не испытывают ничего подобного, ибо никогда не достигают состояний подлинного душевного взлета.

Последнее время Володя много размышлял, какая же сила лежит в основе творчества, и пришел, в конце концов, к парадоксальному выводу. Он определил эту силу, как страх смерти и забвения, решив посвятить ей отдельное большое поэтическое произведение. Написав несколько довольно значительных отрывков, и определив круг действующих лиц, в один прекрасный момент Володя вдруг почувствовал потерю всяческого интереса к данной теме. Он очень удивился, и как человек с пятнадцати лет интересующийся многими оккультными практиками и доктринами, – от классической йоги до вульгарной западноевропейской каббалы – решил досконально разобраться, в чем же тут дело? Раз за разом, вчитываясь в текст до рези в глазах, до головной боли, обескураженный автор только разводил руками. Володе казалось, что ему, решительно, не в чем себя упрекнуть, но Бог, видимо, судил иначе. Поэма «буксовала», и «дверь» перед ним была плотно захлопнута. Словно кто-то свыше властной рукой обрезал «серебряную нить», соединяющею его с небесами.

Накануне операции Володя, чтобы не предаваться тревоге и усмирить беспокойство, решил с головой погрузиться в творчество. Он открыл свой ноутбук и, отыскав нужный файл, начал еще раз перечитывать злополучный отрывок, приведший к столь неожиданным последствиям. Это был диалог между Богиней Смерти и Черным Ангелом, пытавшимся сбить ее с пути истинного и изменить своему предназначению.

Черный Ангел Богине Смерти:

Страх зашифрован в человеке,

Он в нём с рожденья и навеки!

Высокий творческий порыв -

Лишь страха смертного надрыв.

Страх смерти с самого рожденья

В мозгу и в сердце, в клетке каждой

Шифрует Хаос. Воплощенья

Не помнят люди. Жизни жаждой

Наполнен пафос бытия:

“Пусть все умрут! Но лишь не я!”

И чем мощнее этот страх,

Тем жарче плещется в стихах,

В картинах, музыке, скульптуре.

В совсем посредственной натуре

Он обнажён, бесцветен, сер.

Возьмём посредников в пример:

Их страх пред смертью спрятан там,

Куда нельзя проникнуть нам,

И чем мощнее их творенья,

Тем выше перевоплощенья!

Горит в твореньях страха жар -

Неважно – молод или стар -

Бери его. Высокий разум

Творит и признаётся разом,

Что хочет тленья избежать,

Тем, ставя на себе печать.

Мечта о бессмертье, та мощная сила,

Пред ней отступает костёр и могила.

В ней Логос приносится в жертву – во славу!

Прими эту жертву по вящему праву.

Живи постоянно ты в капище этом,

Будь рядом с художником, рядом с поэтом.

Лови среди дня, среди творческой ночи

Мгновенья, которыми мучился зодчий.

Чем жарче сияют крупицы таланта,

Тем жертвенник чище в душе музыканта.

Зевает ничтожество, мается скукой…

Живи, неизменно питаясь наукой,

Высокие жертвы воистину святы,

За них сожжены, казнены и распяты.

Знай: творчество – шифр. Зашифрованный страх.

Страх смерти, и ключ от него в небесах!

«В чем же дело? Что тут не так? – Вопрошал себя (или кого-то еще) Володя, уже в который раз. – Может быть, дело во мне, в моем личном отношении к мироустройству и месту человека в нем?

Постой, постой, а, когда же это началось? Ну, да! Как раз после того, как я взял этот… образец. Видит Бог, я не хотел причинять старику никакого вреда! Если бы он не заметил моего присутствия, я бы просто подменил брение похожей крошкой цемента, который приготовил заранее, и все дела! Он никогда бы этого не обнаружил, ведь его артефакт интересовал только как фетиш. Он собирался всего лишь обладать им, и только! Странно другое…, почему-то там, в кабинете, я в какой-то момент ощутил присутствие свидетеля. Померещилось, наверное, со страху…, не могло этого быть…

Поначалу я подумал, что академик сам хочет выделить из него ДНК Христа, чтобы прославиться на весь ученый мир, и меня охватила дикая зависть, но это я бы еще как-нибудь пережил. Втерся бы в доверие, предложил свою помощь. Потом я понял, что ошибаюсь. У него и в мыслях не было такой тщеславной задачи! Он слишком стар, его мозг одряхлел, приоритеты резко поменялись…, как же я ненавидел его в ту минуту! До обморока, до дрожи! И я не мог допустить, чтобы такая возможность пропала втуне! Не мог не воспользоваться этим шансом! Ведь я действовал, исключительно, в интересах НАУКИ! Что значит в сравнении с этим здоровье и даже жизнь отдельного, безнадежно выжившего из ума индивида?! Да, плевать я на него хотел! Уже лет десять существует на интеллектуальную ренту от прежних научных заслуг. А почитал бы ученый мир, что он сейчас пишет! Сплошной панегирик креацианизму! Однако звание членкора с себя не сложил…, как партбилет после падения компартии. Зачем ему продлевать это бессмысленное существование? Чтобы говорить к месту и не к месту елейным голоском: «На все воля Божья», и благочестиво осенять себя крестным знамением? Для меня нет на свете более жалкого и презренного зрелища, чем вид Учителя, предавшего все, чему он учил своих учеников!

Я тоже много, во что верю…, в Высший Разум, по образу и подобию Которого создан человек, верю в Христа, как в сверх Человека, но свою жизнь готов принести в жертву науке…, хотя совершенно не уверен в исходе моей затеи. Вчера бумагу подписал, что иду на этот эксперимент добровольно…, без чьего бы то ни было принуждения. Может быть, после этого изменятся не только мой научный потенциал, но и мои творческие возможности, меня допустят в такие глубины! Или вообще выбросят из воплощения…, ну, и пусть! Все равно пойду до конца, что бы там ни ожидало меня…, я просто хочу знать! Разве я первый на этом пути? Нет, и, надеюсь, не последний.

Что-то я разволновался выше меры…, нет, только не дать сомнениям захватить разум, тогда – конец всему, я не выдержу…, откажусь…, струшу. Надо помедитировать…, только на чем? Сейчас открою наугад любое Евангелие и…».

Володя раскрыл в произвольном месте карманный томик канонических Евангилий, который всегда держал при себе, и прочитал вслух:

«Искушение в пустыне

…И сказал Ему диавол: если ты Сын Божий, то вели этому камню сделаться хлебом. Иисус сказал ему в ответ: написано, что не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом Божиим. И, возведя Его на высокую гору, диавол показал Ему все царства вселенной во мгновение времени. И сказал Ему диавол: Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их; ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее. Итак, если Ты поклонишься мне, то все будет Твое. Иисус сказал ему в ответ: отойди от меня, сатана написано:

«Господу Богу твоему поклоняйся,

и Ему одному служи».

И повел Его в Иерусалим, и поставил Его на крыше Храма, и сказал Ему: если Ты Сын Божий, бросься отсюда вниз; ибо написано:

«Ангелам Своим заповедает о Тебе

сохранить Тебя;

и на руках понесут Тебя,

да не преткнешься о камень ногою Твоею».

Иисус сказал ему в ответ: сказано: «не искушай Господа Бога твоего». И, окончив все искушение, диавол отошел от Него до времени».

«Диавол отошел от Него до времени, – повторил Володя. – Теперь мое время пережить искушение…, но я уже достаточно далеко зашел. Я жажду власти над всеми сими царствами, и над всяким словом Божьим, могу ли я теперь позволить сомнениям и неуверенности смутить меня, вынудить свернуть с избранного пути? Вот, если бы сейчас предстал передо мной «диавол» и сказал: откажись, я сделаю тебя богатым, знаменитым, всевластным и всезнающим, поставлю выше всех в этом мире, что я сказал бы ему в ответ? Нет, я хочу пойти до конца! Я хочу б ольшего…, я хочу пережить, ощутить, прочувствовать! А не просто получить готовым из чьих-то рук…, пусть даже самых чистых. Я же, в конце концов, ученый, а не серый, посредственный обыватель! Мне не так важен результат, как процесс, поиск».

Володя так устал от всех этих рассуждений и тягостный раздумий, что незаметно для себя погрузился в глубокий, спасительный сон.

Проснулся он оттого, что кто-то легонько тряс его за плечо и шептал по-русски:

– Вородя, ни хао, пора вставать. Все готово. Я не думар что ты сегодня будешь спать так дорго.

Еще не до конца вырвавшись из цепких объятий сна, он проговорил, как сомнамбула, с закрытыми глазами:

– «Подкрепите меня вином,

освежите меня яблоками,

ибо я изнемогаю от любви».

– Что ты, что ты! – Испуганно замахал руками Ван Ли. – Тебе сейчас нерьзя ни пить вино, ни кушать!

– Знаю, знаю, Ваня, это был сон…, – сказал Володя, широко и открыто улыбаясь, как редко делал в жизни, – но такой прекрасный! Я готов…, прошлое – это только начало…, но иногда оно становится будущим, возможно, в эту самую минуту...

Когда ему уже ввели наркоз, балансируя на тонкой грани бодрствования и провала в черную бездну безмолвия, Володя вдруг увидел на мгновение длинный узкий коридор, по которому прямо ему навстречу бежит обезумевшая от страха и боли кошка. Из ее головки торчат электроды, а по маленькой пушистой мордочке стекает темно-алая струйка крови. Он содрогнулся и провалился в небытие.

Вадим бережно окунул колонковую кисточку в творёный ассист и легкими мазками, словно лаская, стал покрывать им складки одежд Богородицы, аккуратно нанося позолоту на полимент. Обычно он готовил клеевой состав для золочения сам, делая это не на томлёном чесночном соке, запах которого решительно не переносил еще с детства, а на пивном сусле. Вадим уже почти закончил реставрационную роспись восточного предела храма и мысленно с удовольствием подсчитывал причитающиеся за работу дивиденды.

«Перво-наперво, куплю холста. Много. Самого отличного качества. Потом карточный долг отдам, наконец, Петруччио, а то он мне прохода не дает уже третий месяц. Достал со своими напоминаниями…, «Когда, да когда?». Пусть заткнется, жмот проклятый. Свои работы ни хрена продать не может, спроса на него нет совсем, вот, и обдирает всех в карты. Только этим и пробивался, бездарь, пока в авторемонтную мастерскую не пристроился. Теперь хоть как-то концы с концами сводит. Благо, находятся дебилы, желающие украсить росписью свой автомобиль. Кому дракона огнедышащего намалюет о трех головах, кому русскую тройку. И чего эти девицы на меня пялятся…, полчаса уже шепчутся о чем-то, хихикают. У-у, выдры заморские, по-французски лопочут, только и разобрал: «Мачо! Мачо!», туристки, поди. Ну, пришли в церковь, замолили свои грешки, свечки поставили и валите себе. Нет, обязательно надо подойти поглазеть, чтобы помешать человеку творить! Еще винища куплю, побольше…, самого дешевого, чтобы хватило до следующей выплаты. Если бы халявщики разные не припирались постоянно, мне бы хватило в этом месяце, а то, как узнают, что у меня выпивка есть, так и пошли таскаться! Не отвадишь…, прилипалы…».

– Мсье, мсье, – услышал Вадим, доносящийся снизу призыв, – мы хотеть предложить вам кафе, кафе.

– Айн момент! – Прокричал он в ответ и начал бережно складывать в специальную шкатулку инструменты для золочения, тщательно закрывать баночки с дорогим составом, мечтательно думая про себя: «Кафе – это хорошо! Очень во время. Все равно у меня суконки чистой больше нет. Да и жрать уже охота до смерти, бутерброды эти с засохшим сыром осточертели…, хоть поем на халяву по-человечески, надеюсь, мне не придется платить за этих крыс французских, не я же им навязался, а они меня зазвали, хотя, с другой стороны, мужик я или где?! Мы люди бедные, но гордые. Сколько у меня там осталось, сотни три? На кофе с кренделями хватит…, а на большее пусть не рассчитывают, остальные деликатесы за свой счет, пожалуйста, дорогие гости нашей столицы, а выпивку – тем более».

Вадим быстро спустился с лесов и церемонно представился:

– Вадим Михайлович Жигулев. Иконописец. График.

Красноармейская улица, на которой располагался храм Благовещения Пресвятой Богородицы, отнюдь не являлась самым злачным местом Москвы, и Вадим, остановился у церковных врат, прикидывая, куда бы отправиться со своими неожиданными благодетельницами. Исподтишка он окинул их с головы до ног оценивающим взглядом, вздохнул, видимо, оставшись недовольным этой беглой инспекцией, и решительно зашагал к светофору. Его спутницы едва поспевали за ним, быстро семеня крохотными ножками, обутыми в изящные ботиночки на высоченных каблуках.

«Чисто козы! Цок-цок-цок…. Черт их разберет, мадамок этих, может, на них самая, что ни на есть фирм а-расфирм а надета, а, на мой взгляд, у нас на помойке не хуже шмотки можно откопать, особенно на Рублевке или на Кутузнике. Иногда встретишь бомжа, глядь, а он в куртке от Гуччи и в туфлях «Балли»! Так что, пойдем, куда попроще…, неудобно как-то дамочек обдирать, я же не альфонс…».

Спустя пять минут, вся троица благополучно разместилась в небольшом, полутемном помещении, нахально претендующем на звание ресторана, с низким навесным потолком и стенами, расписанными сюжетами из сказок «Тысяча и одна ночь».

– Пиросмани отдыхает, – пробормотал чуть слышно Вадим с беззлобной усмешкой, и знаком подозвал низкорослого, пухлого официанта с хитрым раскосым разрезом черных глаз. – У вас комплексный обед есть?

Он все еще не был до конца уверен, что никто не покушается на девственность его кошелька.

– У нас бизьнись-ланч, – обиженно, но сладкоречиво произнес гарсон очень густым басом, – знакомьтесь с насим меню, пзалюста, сени осень, осень скромный и вку-у-сенна, все свезий, свезий!

Бегло глянув на название блюд, и не найдя ни одного знакомого аналога в родном языке, с которым он был бы в состоянии их идентифицировать, Вадим еще раз убедился в справедливости утверждения товарища Сухова, что «восток – дело тонкое», и, уставившись в глаза официанту твердым взглядом, с некоторой угрозой в голосе произнес:

– Три комплексных обеда и две бутылки менералки. – А про себя подумал: «Надеюсь, мы останемся живы…».

Однако обед оказался весьма недурен, продукты, действительно, были свежими, а их цвет и вкус привлекательным. Француженки с искренним удовольствием выкушали суп-лагман и потребовали подать им «Божале». Вадим покрылся холодным потом, но промолчал, в тайне надеясь, что такого вина не отыщется в это время суток в необъятных подвалах «Шахзаде». Он вообще предпочитал выпивать по месту жительства, так как мгновенно хмелел и становился груб. В такие моменты еще совсем недавно гостеприимный хозяин без всяких церемоний выпроваживал гостей из дома и укладывался спать. Видимо, Бог услышал его молитвы, вина и, правда, не нашлось, о чем им с прискорбием сообщил метрдотель зала лично. Тогда дамы решили остановить свой выбор на «Жигулевском» пиве, чтобы окончательно приобщиться к экзотике чужой страны.

После третьего литра, заграничные путешественницы выразили горячее желание вплотную ознакомиться с творчеством талантливого художника. Одна из них, с грехом пополам лопотавшая по-русски, сообщила иконописцу и графику, что является владелицей небольшого художественного салона на Монмартре, и если его работы ей приглянутся, то она организует ему выставку в Париже и даже поможет кое-что выгодно продать, имея среди своих знакомых немало потребителей русской живописи.

– Моя студия далеко, – возбужденно и громко воскликнул Вадим, чрезвычайно воодушевленный этим посулом, – за городом. До Серпухова электричкой надо ехать два часа, а потом еще минут сорок на автобусе. Дома, конечно, есть кое-что, но пять или шесть работ, не больше…

– Да, да, домой, к тебе домой, хотеть! – Закивала в ответ потенциальная благотворительница, и что-то оживленно протрещала товарке на своем языке с игривым выражением лица.

– Tousensemble, tousensemble! – Подпрыгнула та и захлопала в ладоши, потом осторожно и нежно дотронулась пальчиком до его усов и добавила: – sivousetestresbelle…, moustach…, peinture…

– А плевать! Дома смою! – Расплываясь от такой откровенной лести в самодовольной улыбке, махнул рукой Вадим, неожиданно обнаруживая у себя недюжинные знания французского.

Ранним утром, провожая развеселых подруг до дверей лифта, Вадим, истощенный морально и физически, машинально скользнул взглядом по соседской двери.

«Что это у академика дверь не заперта? – Отметил он без всякого удивления, – совсем, видать, в маразм впал дедок наш, зайти что ли, посмотреть? Нет! Спасть, спать, спать!».

Он громко зевнул и скрылся в недрах своей берлоги, предвкушая сладостное одиночество в перевернутой вверх дном, еще теплой постели. Однако выспаться ему так и не удалось. Спустя полчаса, раздался длинный тревожный перезвон и одновременно кто-то изо всех сил забарабанил в дверь ногами.

Увидев на пороге насмерть перепуганную, бледную домработницу соседей, Вадим наскоро оделся и поспешил за ней в квартиру Пригожиных. В кабинете его глазам предстал настоящий бедлам. Осторожно ступая между раскиданных по всему полу бумаг, он подошел к хозяину, лежащему рядом с письменным столом с крепко связанными руками и ногами. Во рту несчастного академика торчал кляп, сооруженный, по всей видимости, из его же собственного носового платка, над ухом бедняги Вадим обнаружил свежий сгусток запекшейся крови и небольшую темную лужицу рядом на ковре. Однако по едва заметному дыханию пострадавшего он определил, что тот еще жив, хотя находится без сознания.

«Скорая» и милиция приехали почти одновременно.

– Вадим Михайлович Жигулев? – Спросил милицейский чин, внимательно изучая паспорт художника. – Расскажите подробно, как было обнаружено тело.

– Дак, это не я…, – он кивнул в сторону пожилой, дородной дамы средних лет. – Меня Марь Валерьевна с постели подняла…

– Хорошо знаете потерпевшего?

– Соседи мы…, много лет уже. Еще родители мои с ними дружили, а я по привычке помогаю иногда, ну, это, прибить что-нибудь, дырку в стене дрелью…, да так, все по мелочи. Иконы старинные кое-когда реставрировал Ивану Ефимовичу, человек он сильно верующий, собирал…. Деньжат иногда приходилось перехватить до выплаты…, – поймав заинтересованный цепкий взгляд майора, он мгновенно замолчал, поняв, что сболтнул лишнее.

– Чем зарабатываете на жизнь?

– Художник я, реставратор, просто, того…, с похмелья я, а так… иконописец.

– Где вы находились предположительно с двадцати одного до ноля часов?

– Дома…

– Вы один проживаете на данной жилплощади? Кто-нибудь может это подтвердить?

Вадим отрицательно покачал головой и похолодел, поняв, что у него нет никакой возможности доказать свое алиби, не подвергнув угрозе девичью честь иностранно-подданных. Да и захоти он, – как их отыскать? Фамилии ему не известны, где остановились – тоже, разве что, имена…, Мари и Мирей, вроде. Обещали сами его найти, только, когда это будет, одному Богу известно. Может, вообще на глаза больше не покажутся после вчерашней оргии…

– …как добропорядочный гражданин мирно спали всю ночь? Ничего не видели, ничего не слышали подозрительного? – Услышал Вадим конец следующего вопроса, и в голосе майора ему помстилась издевка.

Он молча кивнул, а потом, спохватившись, что не ответил официальному лицу, как положено, добавил:

– Устал я вчера, работы было много, голова разболелась…, от лаков, от растворителя, клея…, даже ушел пораньше из храма и сразу спать залег…, друзья накануне были, ну, перебрали мы чуток…

– Хорошо, мы проверим ваши показания, а пока можете считать себя свободным, но не уезжайте никуда из города, мы вас еще вызовем. Подпишите предварительный протокол ваших показаний и акт подписки о невыезде.

Вернувшись в свою квартиру, Вадим достал из кармана рабочих брюк две новенькие, хрустящие купюры достоинством по сто евро, выданные шаловливыми меценатками на приобретение холста и, купив на всю полученную в обменнике сумму самого дорогого спиртного, напился до положения риз.

– Черт бы побрал всех этих святош! Вы можете представить, Николай, чтобы в наше дурацкое время, какой-то занюханый ювелир отказывался от работы! – Сердито бубнил Леонид Леонидович, усаживаясь в машину рядом с водителем и сжимая кольцо в руке так крепко, что оно больно вонзалось в ладонь. – Ладно бы у него отбоя не было от клиентов, или очередь выстроилась из желающих отремонтировать старинную вещь, это понятно. Так нет! Я ничего такого не заметил, судя по обстановке, он беден, как церковная мышь…, косяк детишек…, а всего и делов-то – подобрать и вставить подходящий рубин.

– Просто он цену набивал, хотел из вас бабла побольше выудить за свой камешек, – уверенным тоном высказал предположение Николай.

– Если бы! Не угадали. О цене даже спичу не было. Знаете, что он мне заявил? «Я с языческими украшениями не работаю…, уберите это немедленно с моих глаз! Даже смотреть не хочу!». Да, еще руками махал как ветряная мельница, чуть ли не плевался в мою сторону. Небось, после моего визита попа какого-нибудь призвал в срочном порядке, чтобы тот ему все углы освятил. Болван! Поехали в контору!

Леонид Леонидович с силой захлопнул дверцу машины и, разжав кулак, огорченно поглядел на кольцо, сверкнувшее в ярком свете солнечного январского дня одиноким рубиновым лучом.

«Как же мне тебя починить, старинная реликвия? – Огорченно размышлял он по пути в Останкино, – так мечтал матушке подарить в день рождения раритет из Непала, а тут – на тебе, напоролся на православнутого юродивого. Ювелиров, конечно, в Москве до фига и больше, но Заффар меня уверял, что кабошон такой редкой окраски наверняка есть только у этого типа. Есть-то он – есть, да не про нашу честь, как оказалось…, и времени осталось мало, послезавтра у моей дражайшей родительницы юбилей. Ладно, придется, видимо, дарить, как есть, а потом что-нибудь придумаем…».

– Ну, как? Удачно сходили? – Кинулся к Леониду Леонидовичу Заффар, едва тот открыл дверь в студию. – Правда, у него камни потрясающие…, – но, увидев кислую мину шефа, осекся и обескуражено развел руками. – Тогда уж не знаю, чем вам помочь. Если в его коллекции не нашлось…

– Где вы только выкопали этакого типа? Он даже разговаривать со мной погнушался, не пожелал, видишь ли, осквернять свои чистые, праведные руки ремонтом языческого идолища! Едва ни взашей меня из квартиры вытолкал, вы, я думаю, еще получите от него на орехи за свою рекомендацию. Прислали к нему, понимаешь, клиента-идолопоклонника…

– Иди ты! Он, что, совсем спятил? Не ожидал, простите великодушно, я как-то в этом направлении не думал…, хотя он мне примерно пару лет назад поведал, что крестился, но я и подумать не мог, что там все так запущено…

– Да, похоже, что не только крестился, а стал святее самого Патриарха! – Все еще раздраженно ответил Леонид Леонидович. – Истребить готов всякого инаковерующего! Я, вот, как ни стараюсь, не могу понять: если все мы созданы по образу и подобию, то зачем столько разных религий? Ну, веруй ты в Бога на здоровье, блюди законы там всякие, как их, заповеди, разве одного Господа для проявления нравственных принципов мало? Мне тут по дороге в студию пришла в голову шальная мысль: а что стало бы, если бы можно было устроить у нас на канале ток-шоу между Иисусом Христом, Буддой и Магометом? Интересно, плескали бы пророки соком в лицо друг другу, или в волоса вцеплялись, таскали за бороды? А, может, и похлеще…, чудеса всякие выделывали, вроде левитации, на предмет, кто выше взлетит, чтобы снискать популярность у паствы и повысить свой рейтинг?

– Ага, – весело загоготал Заффар, с льстивой готовностью подхватывая нелепую идею начальника, – и еще Заратустру пригласить! Не знаю, как их, а наш рейтинг бы взлетел до небес! В самом прямом смысле этого слова! Гениальная идея, шеф! Я, между прочим, недавно в Инете прочел, что америкосы хотят клонировать Будду по каким-то там останкам…, и Христа, соскоб с плащаницы просят у итальяшек…, да те пока не дают…, так что, имеем шанс, организовать беспрецедентное ток-шоу в недалеком будущем. «Пророки за стеклом!». Каково?

– Что за бред! Надеюсь, это не серьезно? «Утка» какая-нибудь очередная…, и довольно дешевого толка.

– Об чем толковище, братия? – Попыхивая роскошной дорогой пенковой трубкой, поинтересовался оператор Олег, удивленный, что всегда корректный и сдержанный начальник разговаривает с замом на повышенных тонах. – В чем провинился сей зрелый отрок, босс? Могу взять на себя презренную миссию приведения приговора в исполнение. Какой вид казни вы предпочитаете в это время суток? Закатать в асфальт, посадить на кол, четвертовать или разжаловать в гомосеки?

– Не пошлите, Олег, вы знаете, я этого не переношу. – Брезгливо поморщился Леонид Леонидович и, махнув рукой, направился к себе в кабинет, но на пороге задержался и, обернувшись, сурово прорек:

– Работайте, господа, работайте, или вам заняться нечем? Надеюсь, к прямому эфиру все готово?

Подчиненные молниеносно прыснули по местам, прижав уши, а руководитель телеканала величественно скрылся за матовой стеклянной дверью своего святилища.

Леонид Леонидович погрузился в уютное кожаное кресло, которое тотчас не замедлило напомнить владельцу скрипом своей дорогой обивки, что она не так давно передвигалась на четырех конечностях и была собственностью невинно убиенного молодого существа, беззаботно жевавшего свежую мураву и опрометчиво радовавшегося жизни.

«Не вегетарианское у тебя сидение…, – укорила его матушка, посетив однажды кабинет сына. – Неловко, должно быть, работать, располагаясь в таком кресле и думать, что ради его изготовления была загублена чья-то живая душа? Как тебе в нем? Я бы не смогла сосредоточиться…».

«Да, я, собственно, и не думаю об этом…, любите вы, пани, всякие страшилки рассказывать, сколько себя помню. В таком случае, получается, что эта, как ты выразилась «живая душа» погибла зря? Ведь все равно животинушку загубили, а теперь она хотя бы послужит кому-то вместо того, чтобы пылиться на складе, принесет пользу, доставит радость, так сказать…, потешит тщеславие, и потом я где-то читал, что у животных нет души в нашем понимании…, она у них коллективная…».

«Тем более! Значит, на тонком плане пострадал целый «коллектив»! Тебе разве неизвестно, что предложение рождает спрос, – продолжала укоризненно и осуждающе гнуть свое родительница, – и наоборот».

После этого разговора всякий раз, заслышав сухой скрип телячьей кожи, Леонид Леонидович внутренне ежился и, действительно, уже не мог не думать о безымянном существе, расставшемся со своей шкуркой ради нужд мебельной промышленности. Это его раздражало, но он терпеливо работал над собой, стремясь в душе примирить непримиримое. Вот, и сейчас воображение услужливо нарисовало ему огромные печальные глаза юного жертвенного тельца, и он, как всегда в таких случаях, резко помотал головой, словно стараясь вытрясти из нее непрошеный, навязчивый образ.

Положив на столе перед собой чистый лист бумаги, Леонид Леонидович извлек перстень из ветхой картонной коробочки, куда заботливо и с почестями уложил его продавец, и в который раз стал всматриваться в лик Будды, лишенного одного глаза и оттого казавшегося более грозным, чем, может быть, был задуман мастером его создавшим.

«Перстень этот не простой, усиливает желание…», – вспомнил он странные слова владельца тесной темной лавчонки, торговавшего на окраине Лхасы всяким ветхим хламом, в которую случайно забрел перед самым отъездом, уже почти отчаявшись купить в подарок матушке какую-нибудь древнюю колоритную местную безделушку.

«Что значит, «усиливает желание», – Леонид Леонидович так и впился загоревшимися от чрезмерного любопытства глазами в продавца.

«Так…, – уклончиво ответил тот, – чистое делает еще более чистым, а дурное доводит до безумия. Римпоче один сильный им владел, хорошо зарядил, умер уже давно. С тех пор его никто не носил…, и ты, если не себе покупаешь, не надевай…».

Леонид Леонидович, уже приготовившийся, было, примерить реликвию на свой безымянный палец, чтобы прикинуть ее размер, при этих словах быстро отдернул руку.

«Я беру, – с удивлением услышал он свой голос как бы со стороны. – Сколько с меня?».

Это решение уже тогда показалось ему неожиданным и, словно навязанным кем-то посторонним. Он до сих пор продолжал считать, что в тот момент оно было продиктовано ему с неким злым умыслом! Будто приказал кто-то жестокий и властный непременно купить эту вещь.

Торговец внимательно поглядел в глаза покупателю и тихим голосом сказал:

«Так забирай, раз за ней пришел. Нет ему цены. Ничего не надо мне…».

«Что же с тобой все-таки делать, бесценный ты мой? – Спросил вслух неизвестно кого Леонид Леонидович. – У нашей пани столько желаний! Одно меня утешает, что дурных помыслов у нее нет…, ладно, посмотрим, не разыграл ли меня лхасский коробейник…. Хотя зачем ему это, если денег не взял? Другое дело, хотел бы цену набить…, да, и вздор все это! «Толкиеновщина» какая-то, на тибетский манер, так и слышится гнусный голосок омерзительного Горлума: «Моя пре-е-елесть…». Однако не думаю, что он читал про хоббитов…, это вряд ли…».

Неожиданно для себя Леонид Леонидович взял со стола перстень, водрузил его на свой мизинец, пробормотав: «Целее будет», и стал пытливо прислушиваться к себе, на предмет появления каких-нибудь причудливых желаний. Разумеется, решительно ничего не произошло, как он и предполагал. Включив компьютер, директор и совладелец научно-популярного телеканала «Поступь Грядущего» с головой погрузился в работу.

Поздним вечером, потирая утомленные глаза, Леонид Леонидович почувствовал, что мизинец его онемел, и только тогда он с недоумением обнаружил на нем одноокого Будду. «Зачем я его купил? Нелепая была идея! Матушка едва ли станет его носить, ей неловко будет…, опять же, неудобно дарить с таким дефектом. Нет, придется покупать другой подарок, благо, есть еще время, а Шакьямуни этого себе оставлю…, по крайней мере, до тех пор, пока не организую ему второй глаз». Неожиданно ему на ум пришла восточная мудрость, словно кто-то услужливо напомнил ее в этот самый момент: «Среди слепцов даже одноглазый – король!».

Леонид Леонидович (Леон, как немного иронично называли его близкие) ехал на юбилей родительницы со смешанными чувствами. С одной стороны, его радовала предстоящая встреча с обширным и дружным семейством. Но, вместе с тем, он ощущал некоторое саднящее душу беспокойство от предчувствия ожидающей его порции колкостей, которых невозможно было избежать. Прекрасно зная изощренную способность своих дорогих родственников «покусать друг друга за мягкий живот» при всяком удобном случае, твердо полагая, что таком образом поддерживают у реципиента состоянии алертности, он внутренне приготовился к полушутливому словесному поединку, ибо ему как «старшенькому» – доставалось более всех.

Самой невинной была привычка единоутробных напоминать ему о нескольких его неудавшихся браках. Предаваясь воспоминаниям о тех или иных семейных событиях, они ехидно приговаривали: «Помнишь, Леон, это случилось, кажется, две жены тому назад?».

Порой, и маменька – не отличающаяся патологическим чадолюбием – умела приложить не хуже братцев: «Дорогой, я тут вещички в старинном сундуке перебирала, нашла твою темно-синюю рубашку с люрексом. – Начинала она тоном невинной слушательницы Бестужевских курсов, – рука, поверишь, не поднялась выбросить! Ее еще Оленька шила…, такая рукодельница была твоя первая жена, ты при ней был одет прямо-таки с вызывающей роскошью! Ну, да, конечно, она могла себе позволить держать тебя этаким франтом, ведь ее родительница служила проводницей поезда «Москва-Пекин». Может, еще поносишь? На фазенде, к примеру. Крепкая вещь, новая, практически…, а, сколько в нее вложено подлинной заботы, любви!».

«Шутить изволите, пани? Теперь даже в гараж такие реликтовые шмотки не одевают, голимая синтетика, в ней же сопреешь…, выброси на помойку, или бомжам подари…, – беззлобно парировал Леонид Леонидович, и его естественно-равнодушный тон сразу гасил лукавую искорку в глазах матушки, рассчитывающей на более агрессивную реакцию. – Хотя, когда я по утрам глажу свои дорогущие брюки, неизменно сожалею, что старый, добрый кримплен вышел из моды, до чего же была удобная в носке ткань! Постирал, стряхнул – одевай и иди, хоть в пир, хоть в мир, хоть в добры люди, а все эти «Cerruti 1881» мнутся – не успеваешь до работы доехать!».

«Бедный мальчик! – Тут же впивалась в него нежная родительница, усматривая новую почву для подкусывания, – он сам гладит себе по утрам брюки! Материнское сердце кровью обливается, когда слышишь такое! Вот, Кириллу с Мишкой преданные жены оказывают подобного рода услуги, а ты опять – один как перст…». Анна Александровна горестно закатывала глаза к потолку и притворно вздыхала.

Особенно ретиво братья начинали его щипать, ежели он имел глупость привести с собой даму. Изображая из себя благородных паладинов, «мелкие» наперебой пускались во все тяжкие, и не гнушались ничем, чтобы изобличить Леона в ветрености, пытаясь всеми способами оградить невинную жертву от роковой ошибки. Их хитрые рожи становились совершенно непроницаемыми. Всякий раз, с метким расчетом кидая очередной булыжник в его огород, они смущенно замолкали на полуслове, делая вид, что ненароком выболтали страшную чужую тайну, якобы совершенно случайно открыв шкаф, в котором «бы спрятан скелет». Пережив благодаря их неуемным стараниям два-три не особенно огорчивших его разрыва отношений, Леонид Леонидович перестал приглашать своих избранниц в недра семейства, чем несказанно огорчил злоязычных мужей, окончательно лишив их возможности безнаказанно избавляться от излишков скопившегося яда.

– Как! Ты сегодня без сопровождающего личика? – Разочарованно вздыхал младший при его одиноком появлении. – Это прискорбно, стареешь, братец, шерсть, вон, на голове поредела, брюхо на нос лезет…, конечно, кто на это клюнет…, лета твои уже не те, чтобы как честный человек жениться на всякой барышне, которая имела неосторожность ласково тебе улыбнуться два раза к ряду….

– Не прокуси ненароком язык, ехидна, – в тон ему отшучивалась бедная жертва, – помрешь, однако, не откачаем.

Хотя в чем-то родственники были, безусловно, правы, Леонид Леонидович в душе слегка обижался на их черствость и непонимание. Ведь не один же он был повинен в том, что три его бездетных брака благополучно развалились! В любом разрыве всегда усердствуют оба супруга, так, почему же ближние винят во всем его одного?

Леонид Леонидович немного опаздывал, но, зная способность матушки затевать ученые беседы в самый ответственный момент сервировки стола, был уверен, что к праздничной трапезе еще не приступали. Да, и не сели бы они без него за обед, что ни говори, а любили все домочадцы друг друга безмерно. Он, действительно, появился в разгар интересной научной дискуссии, и потому был встречен рассеянной улыбкой юбилярши, приветливыми, но безмолвными жестами невесток и ошикан братьями.

Докладчиком выступал его однокурсник, старинный друг семьи еще по Новосибирскому Академгородку, выдающийся биолог Володя Смирнов, выпросивший внеплановую рабочую командировку в столицу в честь юбилея своей обожаемой единомышленницы по оккультным вопросам, пытаясь совместить необходимое с приятным.

– Так, вот, я повторюсь для опоздавших, – он вальяжно кивнул Леониду Леонидовичу, – не зря мне пришлось торчать в универе в Миссури три месяца. Тамошние нейропсихологи установили-таки, где находится Бог! Они выяснили, что все духовные опыты мировых религий имеют общий источник и являются процессами, происходящими в коре головного мозга человека. Итак, дорогая аудитория, Господь живет у вас в голове!

– Гм, так уж и в голове, – пробормотал с нескрываемым недовольством некто в дальнем затененном углу комнаты.

Оратор развернулся всем туловищем в ту сторону, откуда донеслась реплика протеста, и с нажимом, нарочито возвысив голос, продолжил:

– В качестве примера было рассмотрено трансцендентальное состояние, когда человек отчасти утрачивает себя в процессе медитации или молитвы и осуществляет коммуникацию с божественным началом. Что же выяснилось? – Он опустил голос до таинственного шепота, – подобное состояние достигается путем понижения активности в правой теменной части головного мозга!

– Я про эту чепуху еще лет пять назад слышал…, – опять пророптали из темного угла, – тогда, помнится, францисканцев каких-то, Господи прости, обследовали, и буддистов, не к ночи будут помянуты, во время их медитаций…. Вера, дражайший Володенька, – это глубочайшее, мощнейшее эмоциональное переживание! И никто меня не убедит в обратном. Я сам это испытал! А твоим нейро, как их там, психологам, лишь бы человеку в мозги забраться, хоть со скальпелем, хоть без…

– Да, Иван Ефимович, нам, биологам, нет дела до ваших душевных движений, они сиюминутны, и крайне изменчивы, а нейронные процессы в головном мозге вечны, повторяемы! Их можно измерять…. И мы теперь смело имеем право утверждать, что Бог живет у каждого человека в извилинах, в нашем головном мозге, так сказать.

– Спасибо, хоть не в спинном…, – брюзгливо проворчал оппонент докладчика.

– С вашего позволения, Иван Ефимович, я продолжу. Итак, вы совершенно справедливо заметили, что независимо от конфессиональной принадлежности люди используют идентичные нейропсихофункции, например, переход в трансцендентальное состояние, чувство единения с Универсумом. Особенно показательно это выявляется при обследовании тех индивидов, кто пережил травмы головного мозга, а в частности, его правой теменной части.

– То есть, говоря обыденным языком, – опять прозвучало из угла, – люди с черепно-мозговыми травмами гораздо легче входят в контакт с Богом!

– Да, если хотите! Но только, повторяю, правой теменной части черепа. – С вызовом ответил Владимир. – Ведь именно мозг выполняет определенные функции при совершении духовных опытов. С этим, я полагаю, вы согласитесь? Возможно, вас это поразит, но такие люди обладают крепкой психикой, особенно, если их вера в существование Божественного начала положительна.

– Ну, знаете ли, дорогуша! – Окончательно взорвался Иван Ефимович и ринулся из своего укромного уголка в центр комнаты со сжатыми, словно для нападения кулаками, – если я вас правильно понял, то одни лишь стукнутые по голове способны стать истинно верующими?!…

К счастью, острая ситуация, грозящая перерасти в подлинный скандал, разрешилась самым невинным образом, вошел младенец и возглаголил истину:

– Бабушка, а когда твой день варенья начнется? Очень кушать хочется, я сегодня не обедал, мама велела место в животике беречь, сказала, у тебя разные вкуснятки будут давать послушным мальчикам.

Все дружно рассмеялись.

– И то правда, – вздохнула хозяйка дома, пытаясь скрыть за любезной улыбкой разочарование от прерванной дискуссии в самый острый ее момент. – Садимся, остальные потянутся…

Гости бодро зашаркали стульями, разворачивая их к столу и бросая на расставленные на нем яства плотоядные взгляды. Когда бокалы были наполнены, закуски переместились в тарелки, а извечный тамада – профессор математики Иван Ефимович Пригожин, постучав вилкой по хрустальной вазе с розами, призвал всех к молчанию, младший брат Леонида Леонидовича, язва-Мишка, вдруг ни к селу, ни к городу громко сказал в установившейся тишине:

– А нашему Леону в детстве огромная сосулька на голову упала с крыши. Только его мама погулять выпустила, смотрит в окошко, а бедный малютка лежит на крыльце у подъезда бездыханный. Было даже сотрясение мозга, но, наверное, не в то место попала, как его…, не в правую теменную? Он у нас – патологический атеист.

Поймав на себе грозный, испепеляющий взгляд председательствующего, Мишка смущенно заткнулся и запил свою глупость большим глотком коньяка, не дожидаясь провозглашения первого тоста.

«Странно, – подумал с удивлением Леонид Леонидович, обводя глазами всех, сидящих за столом, – за что этот злыдня меня покусал? Пришел один…, посягательства мои никому не угрожают…, нетленное обаяние растрачивать не на кого…, или я чего-то не доглядел?».

Он, действительно, не заметил хищный взгляд недавнего докладчика, впившийся после Мишкиного заявления в его лицо. Первенец юбилярши приготовился с ангельским терпением, уже в который раз совершить длинный экскурс по тернистому жизненному и творческому пути дражайшей родительницы, услышав, как тамада сладкоречиво закончил вступительную тираду словами: «…я же буду вашим правдивым и беспристрастным Вергилием…».

«Уж не собирается ли он таскать нас по всем кругам матушкиного ада!? Тогда это надолго…», – похолодев, подумал Леонид Леонидович. Он поставил на стол поднятую, было, рюмку, обреченно наблюдая, как Иван Ефимович жестом фокусника извлек из рукава пиджака, украшенного для прочности огромной овальной дерматиновой заплатой, внушительный свиток. Оратор тем временем осторожно развернул шуршащий пергамент, прочистил горло и начал с выражением читать длинную поэму, написанную добрым, старым – вечным – пятистопным ямбом. Руки его слегка дрожали, голос то и дело срывался, глаза увлажнились, но постепенно все более увлекаемый своим творением, он воодушевился и заговорил грозно, словно пророчествуя.

Судя по отображаемым событиям, поэма была еще очень далека от завершения, когда в нее безжалостно ворвалась трель дверного звонка, к которому немедленно добавился оглушительный лай овчарки, прозываемой в быту «баба Айда», истово кинувшейся отрабатывать свое пропитание. Автор вздрогнул, болезненно поморщился, но, возвысив голос, стоически продолжил чтение.

– Открой, милый, – прошептала матушка одними губами, поймав вопросительный взгляд старшего сына, как-то особенно ласково и проникновенно на него посмотрев.

«Не понял? – Удивленно подумал Леонид Леонидович, – такие нежности при нашей вредности…, не к добру все это…». Он прихватил с тарелки кусок докторской колбасы, намереваясь охладить с его помощью пыл брутальной защитницы хозяйского добра, и стал потихоньку выбираться из-за стола, стараясь производить как можно меньше шума. Однако особой нужды соблюдать осторожность не было, учитывая истошные вопли бабы Айды, с грохотом кидавшейся мощной грудью на дверь, как на амбразуру вражеского дзота.

Домик Балбучка стоял на высоком Холме, поросшем густой, но короткой травкой. В Сезон Проливных Дождей она делалась скользкой, и подняться по склону становилось делом нелегким. В такие дни Балбучок с тревогой прислушивался к шуму воды за окном, прикидывая, кто из его учеников отважится прийти на урок.

Так было и сегодня. Ливень полоскал всю ночь с короткими передышками. Небо то и дело взрезали стилеты молний, а раскаты грома, взрывавшегося после каждой вспышки над самой крышей домика, казалось, вознамерились расколоть его на кусочки. Балбучку так и не удалось толком уснуть, собственно говоря, он даже не ложился в кровать, а просто немного подремал прямо в своем любимом кресле-качалке, укрывшись большим, старым пледом. Не то чтобы он боялся остаться без крыши над головой, а просто не хотел быть застигнутым в столь беззащитном положении разгулом стихии. Согласитесь, кому приятно очутиться прямо под открытым, да еще прохудившимся небом, лежа под одеялом в вылинявшей пижаме и ночном колпаке!

«Нелепое будет зрелище, право слово, нелепое, – бормотал Балбучок, поплотнее заворачиваясь в протертую клетчатую ткань. – Не хотел бы я, чтобы тому были свидетели, а они непременно найдутся! Так уж устроен этот мир, случись человеку попасть в неприглядную ситуацию или оказаться в непрезентабельном виде, как тотчас выясняется, что рядом есть кто-то, готовый поднять его на смех, хотя до той минуты он мог бы поклясться, что находится в полном одиночестве!».

Наконец, тьма за окном несколько поредела, словно в чашку черного кофе плеснули немного обезжиренного молока, но сквозь образовавшуюся мутную взвесь все еще невозможно было что-нибудь разглядеть. Балбучок приник к самому стеклу, стараясь не дышать, чтобы оно не потело, и стал скорее пристально вслушиваться, чем вглядываться в заоконный мир, но оттуда не доносилось ни малейшего постороннего звука, кроме монотонного шлепанья дождя по скользкой траве. Вдруг ему показалось, что снизу, от подошвы Холма слышится едва различимый рокот мотора. «Должно быть, это Расторопный привез, наконец, всех на урок в своем стареньком фургобасе…, надо поскорее опустить веревочную лестницу, а то они будут еще два часа карабкаться наверх, и явятся сюда перепачканные с головы до ног!». – Мелькнуло у него в голове, но в это мгновение небо, буквально, разломилось пополам от удара огненной стрелы, выпущенной, словно Самим Творцом из Арбалета Бьющего Без Осечки, и последовавший затем невероятно мощный громовой раскат на некоторое время совершенно лишил Балбучка слуха. Он невольно зажмурился и плотно зажал ладонями уши. Воцарившаяся после этого воздушного налета тишина показалась ему тягучей и вязкой, он вздохнул, потом старческой шаркающей походкой побрел к дверце, ведущей в подвальное помещение, где находился механизм, напоминающий своим видом колодезный ворот, с помощью которого опускалась с Холма плетеная из ивовой лозы лестница.

«Не скоро еще научатся мои подопечные так управлять своим желанием, чтобы с его помощью поднимать на Холм души…, да и научатся ли вообще…, мало в них упорства для этого, ох, мало! Разве что у Расторопного…».

Балбучок нащупал на поясе связку ключей и, перебрав их в темноте изуродованными подагрой пальцами, нашел, наконец, тот, что был ему необходим, однако в этот момент во входную дверь решительно постучали.

«Неужели их успехи превзошли мои опасения!». – Изумился Наставник и, прихватив со стола свечу, поспешил к двери, чтобы откинуть большой железный крюк, которым воспользовался вовсе не из опасения быть ограбленным, а чтобы разгулявшаяся стихия не снесла ее ненароком с ненадежных проржавевших петель.

– А где же остальные слушатели…, разве ты еще не съездил за ними? – Разочарованно спросил Балбучок, заглядывая за спину вошедшего ученика. – Стоило ли тащиться на Холм в такую непогоду, чтобы снова пуститься в обратный путь! Или они остались ждать внизу, а ты поднялся сюда только для того, чтобы опустить им лестницу? Не за чем было…, я бы и сам прекрасно справился, не так уж я стар и немощен…

– Больше никто не придет, – ответил тихо Расторопный, и в его голосе прозвучало сожаление, словно ему горько было огорчать своего Наставника, – я уже заезжал к каждому из них, но в ответ слышал одни и те же слова: «У меня нет никаких сил, заставить себя выйти из дома в эту погоду. Что же я могу поделать, если идет такой дождь? Какой смысл ехать на урок, когда взобраться на Холм нет никакой возможности! Только зря вымокнешь до нитки, да еще подхватишь простуду и проваляешься в постели несколько дней, пропустишь работу, потеряв кучу денег…».

– Тогда ответь мне, почему ты пришел, если идет такой дождь?

– Что же я могу поделать с дождем…, – еще тише промолвил Расторопный, опустив глаза и глядя, как быстро под его ногами расползается темная лужица дождевой воды, стекающая с насквозь промокшей одежды. – Одного не могу я понять…

– И только-то? – Лукаво усмехнулся Балбучок, – а я, так, очень много не понимаю в этом мире!

– …если Высший Замысел такой сладостный, как ты говоришь, то почему никто не торопится постичь его как можно скорее? Какое значение может иметь этот жалкий ливень, когда есть цель, которая занимает все твои помыслы!

– Скажу тебе даже больше, у тех, кто стремится к ней, почему-то не достает сил добраться до желанной цели! Однако если ты встал на духовный путь, у тебя не должно быть проблемы выбора. Цель просто не оставит тебя в покое! Как нет выбора и у того, кто изменяет ей, хотя она выглядела поначалу такой значительной, оставляет из страха потратить жизнь впустую и потерять другие цели, на которые ориентированы люди в этом мире. Ведь в обществе принято уважать тех, кто облечен властью, стяжал богатство или обладает обширными знаниями, и человек начинает превозносить свои материальные приобретения, страшась лишиться их. Много ли найдется людей, способных оценить духовные достижения и уж тем более позавидовать им? Но знай, что рано или поздно каждый, кто стоит перед выбором, еще не раз упадет, пустится в бега, погонится за славой, почетом, деньгами, знаниями, прежде чем придет к пониманию важности наивысшей цели. А теперь поработай со своим желанием побыстрее обсохнуть, потом я напою тебя липовым чаем и мы начнем урок.

– Ты будешь заниматься со мной одним! – Воскликнул Расторопный, и в его глазах засветилась радость.

– Конечно. Разве ты не мой ученик? У меня нет причины оставлять тебя без урока, к тому же, ты проявил упорство, а значит, заслужил его вдвойне».

Пока шли приготовления: организация удобного места, освещения и прочего, – Леонида Леонидовича воодушевляло только обещание автора, что чтение будет не продолжительным. Однако в процессе его он чувствовал, что все более и более вовлекается в происходящее. Нет, в содержание он не вникал совершенно, оно с первой же фразы показалось ему скучным. Его очаровывал тембр голоса Мары с восхитительно теплым обертонами, милая привычка поправлять длинным тонким пальчиком очки на переносице, непокорные пряди вьющихся светло-русых волос, то и дело падающих на лоб, отчего она вынуждена была запускать в них пятерню и машинальным жестом водворять назад. Когда-то давно, еще в ранней юности, он увлекался геологией и полюбил сравнивать женщин с драгоценными камнями, так они становились ему понятнее. Вот и сейчас, он неожиданно понял, что нашел в пустой породе драгоценный опал, который не привлекает взгляд сразу игрой своего ослепляющего блеска, но когда ты присматриваешься к нему повнимательнее, то не можешь остаться равнодушным к тому зачаровывающему – внутреннему переливу всех неожиданных и волшебных оттенков, проступающих сквозь его невзрачную, матово-молочную белизну.

«Интересно, есть ли у этого камушка оправа? – Думал Леонид Леонидович, с любопытством вглядываясь в лицо Мары. – Хорошо бы она была не замужем…, не выношу усложнять себе жизнь…».

Однако от его внимания опять ускользнул пристальный, заинтересованный взгляд Володи, неотрывно за ним наблюдавшего.

Когда улеглись восхищенные возгласы, и отзвучала приличествующая поводу порция дифирамбов, народ потянулся на перекур. Володя слегка придержал бывшего сокурсника за локоть и кивнул на входную дверь:

– Пойдем на лестницу, а то на кухне можно будет топор вешать, когда надымят в десять труб.

Несмотря на то, что у него были несколько иные планы, Леонид Леонидович согласился, решив, что Володя поможет ему прояснить ситуацию гораздо лучше, чем кто-нибудь другой, но тот с места в карьер взял инициативу в свои руки.

– Расскажи, старик, как живешь? Сто лет с тобой не общался, – начал он, как-то уж слишком участливым и проникновенным голосом, словно был всерьез озабочен делами бывшего сокурсника. – До меня, конечно, дошли слухи, что ты сменил касту…, сделался, можно сказать, брамином!

– Ну, да, – засмеялся Леонид, – как говорят индусы: если встретить змею и брамина, убей сначала брамина! Затеял, вот, научно-популярный телеканал…, нечто вроде «микс мистического с реалистическим»…

– Очень интересно, в высшей степени! – Лживым голосом констатировал Володя. – Я сегодня к тебе присматривался, что-то больно ты бледный…, и подумал: «эх, тяжела ты – кепка шоумена»!

– Устаю немного. Времени на отдых совсем не остается, на телевиденье ведь как: сойдешь чуть-чуть с круга и привет – выкинут из обоймы без колебания!

– Тебе бы обследоваться…, хочешь, пристрою к первоклассному специалисту? Я сам сейчас в их Институте вроде как на положении удаленного консультанта, эксперимент один затеял… совместный. Может, даже удастся финансирование под него выбить у нас в ИЯФе. Вообрази, нам по методу израильских ученых удалось напрямую соединить нервные клетки головного мозга с электронными устройствами. Строим «диоды» из искусственно выращенных нейронов. Чрезвычайной перспективный «интерфейс» связи. Аппаратура, доложу я тебе – по последнему слову техники! Дорогущая, конечно, но ты ведь, судя по всему, можешь себе это позволить?

– Круто! Не предполагал, что доживу до такого…, даже кольнуло, что ушел из науки, очень любопытно!

– Сделают тебе там квалифицированно энцефаллограмму, и все прочие показатели снимут, биоритмы мозга, у них там позитронная фотография, эмиссионная, все тридцать три удовольствия! Помнится, у тебя были раньше проблемы…, после сотрясения…, тогда в детстве еще…, Анна Александровна с тобой намаялась…

– Посмотрим, очень может быть, что я воспользуюсь твоим предложением, хотя бы ради того, чтобы увидеть все своими глазами. Готов даже послужить науке в качестве белой мыши, если вином поить станете. А что писательница эта, замужем? – Резко изменил он направление разговора.

– Что? Зацепила! Славная дамочка, талантливая, но больно уж не пробивная, рохля, кстати, ее папенька и есть тот самый специалист, о котором я тебе говорил, так что соглашайся, будешь допущен в лоно семьи, – лукаво поведал Володя, не отвечая прямо на его вопрос, словно удерживая на крючке интереса. Однако потом не утерпел, и сведения полились из него, как из рога изобилия. – Правда, она последние полгода стала отличаться большими странностями в поведении. «Буду, – заявила, – жить по средствам! Никаких излишеств, мол, все это пустое». Перебралась жить в общежитие, раздала свои дорогущие шмотки, что родители из-за границы привезли, купила себе какого-то рыночного барахла. Мать очень переживает, очень! Замуж так до сих пор и не вышла, хотя были поводы…, ты меня понимаешь? Кирка, та хоть в разводе, а Тамара вдрызг рассорилась с женихом, довольно известным художником. Талантливый парень, храм Христа Спасителя расписывал. Взгляды на жизнь у него, видите ли, не те, коренным образом не совместимы с ее представлениями. «Я уже пережила в своем развитии растительную и животную стадии, а он еще нет». И весь разговор. «Так помоги ему пережить, – отец ей говорит, – пусть развивается духовно под твоим чутким руководством». «Не могу, – отвечает. – Права не имею». «Почему же?» «Потому что нет насилия в духовном! Он сам должен намерение иметь…». А все после того, как она начала в эту группу ходить…. Чудит, словом.

– Хорошо, – притворно горестно вздохнул Леонид. – Против «брюшного стриатума» не попрешь…, вот, моя визитка, позвони, когда договоришься, отдамся твоему специалисту….

– А! Вот вы где, юные отроки! – Радостно воскликнул Иван Ефимович, отмахиваясь от дыма обеими руками, – я вас ищу, Леонид Леонидович…, в целях, так сказать, конфиденциальной беседы, матушка ваша меня в верном направлении отправила…

– Я вас оставлю, – поспешно засуетился Володя, гася сигарету о крышку мусоропровода.

– Ни-ни, от вас у меня секретов нет, Володенька! Ученик, сподвижник, столько лет вместе служили на одном поприще…. Душа моя трепещет! Вся надежда на вас, Леон. Всплыла неслыханная реликвия! Неслыханная! Цены ей нет. То есть, она, разумеется, есть…, но для меня не подъемна. Вы не усомнитесь, я отдам, всенепременно! Дом свой в Кострищах хочу тамошней обители подарить, а они мне обещали помочь, выкупить сей артефакт, с тем условием, что после моей кончины, по завершении, так сказать, земной моей стези, я ее им завещаю. Только на все оформление бумаг надобно время, а продавец торопит. Он на короткий срок прибывает завтра вечером к нам из дальних Палестин. Мы с ним по Интернету два года списывались, еле уговорил. Да и то, потому, как он иудейского вероисповедания, и реликвия эта для него той ценности не представляет, что для христианина. Только на сумму и клюнул, ему сейчас очень средства нужны на дорогостоящую операцию. Человек, несомненно, в высшей степени порядочный! Произвел на меня самое благоприятное впечатление.

– Не волнуйтесь вы так, – поспешил успокоить Леонид Леонидович старого учителя, опасаясь, как бы состояние, в котором он пребывал, не довело его до очередного инсульта, – разумеется, я дам денег. Какой разговор!

Однако когда проситель озвучил сумму, его бывшие ученики уставились друг на друга в немом изумлении.

– Да-а-а, – оторопело протянул Володя. – Помнится, что за гвоздь из креста Господня вдесятеро меньше просили. Правда, он подделкой оказался…, хорошо, что у вас тогда денег не нашлось, у кого одолжить. Трудные были времена, самый разгар дефолта. Это за что же, с позволенья спросить, такая сумма? Если не тайна, конечно…

– О, никакой тайны, решительно, никакой. Я позволю себе напомнить вам одно место из Евангелия Иоанна, чтобы избегнуть лишнего пустословия. Оно вам все объяснит. Надеюсь, воспроизведу с полной достоверностью, но с лакунами, чтобы вас не утомлять…

«И, проходя, увидел человека, слепого от рождения. Ученики Его спросили у Него: Равви! Кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? Иисус отвечал: не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии. …Сказав это, Он плюнул на землю, сделал брение из плюновения и помазал глаза слепому…».

Так вот, крохотная частичка этого брения уже почитай две тысячи лет хранилась как реликвия в семье моего конфидента, который имел счастье быть родственником, отдаленным потомком того самого слепорожденного. Она ничтожна по размерам, чуть более спичечной головки, или с ноготь мизинца – он прислал мне снимок, однако вообразите только, это же частичка плоти Самого Бога Живого!

«Не иначе, старец наш вознамерился выделить ДНК Христа! – Подумал Володя, – и прославиться на весь крещеный мир! Да, тщеславия у него бездна, как и прежде…, будем держать руку на пульсе…, если это, конечно, не очередной блеф и профанация…, шарлатаны с авантюристами слетаются на старика, что мухи на мед. Лишний раз убеждаюсь, что трижды правы нейропсихологи, считая, будто у людей религиозных мозги устроены иначе, чем у атеистов, они, в отличие от безбожников, не бояться ошибиться в выборе приоритетов, так как всегда руководствуются формулой «На все воля Господня!».

– Я бы тоже мог помочь, Иван Ефимович, – сказал он вслух, как можно белее искренне и сердечно, – средства кое-какие заработал за рубежом, или я вам чужой? Мы с Леоном берем это на себя. Ты как, старик, согласен?

Академик обнял своих бывших учеников и благодарно прослезился.

– Да-а, плакали наши денежки! – Горестно вздохнул Володя. – Сильно я сомневаюсь, что старик выкарабкается. Интересно, успел ли он совершить свою сделку века?

– Будем надеяться на лучшее, – серьезно возразил Леонид Леонидович. – Врачи говорят, что сердце у Ивана Ефимовича в прекрасном состоянии. А деньги – дело наживное, и потом, не так уж велика сумма, чтобы ее оплакивать, в конце концов…, лично я даже в голову не беру эту чепуху.

– Конечно, ты у нас бесеребряник, а я живу по принципу: «Алтын сам ворота отпирает, да путь расчищает». Для моего бюджета это ощутимая потеря, не забывай, у меня, в отличие от тебя, двое детей и жена на низкооплачиваемой работе. Ладно, не будем о грустном.

– Если у тебя напряженка с деньгами, я могу взять все затраты на себя. Собственно, ты ведь сам предложил, как говорят в преферансе, «лечь в пополами». – Пожал плечами Леонид. – Мне кажется, рано ты его хоронишь, конечно, академик сейчас в коме и никаких прогнозов врачи не делают, но ведь состояние стабильное, а это уже кое-что! Не мне тебе объяснять. Кстати, Ольге Васильевне сообщили?

– За ней девочки поехали, Кира с Марой, у них это лучше получится, успокоят, ободрят, как-никак психологи! Особенно «шамаханская царица» наша, потрясающе гипнозом владеет, Вольф Мессинг отдыхает! Она, между прочим, внучка шамана по материнской линии…

– Это ты о ком? – Леонид слегка напрягся, словно предчувствуя недоброе.

– О подруге твоей, о Кире…, – Володя лукаво поглядел ему в глаза, – и не испепеляй меня взглядом, я закаленный.

– Никакая она мне не подруга, – покраснел Леонид, – так, мимолетная связь…

– Ну да, теперь секс у нас в России есть, но он не повод для знакомства, Казанова ты наш. Это ты так думаешь, на деле будет так, как она захочет…, смотри, с этой девушкой шутки плохи! Расправится с тобой за причинение духовно-романтического ущерба! – Володя неожиданно резко сменил тему разговора, словно не желая сболтнуть лишнее. – Да, чуть не забыл, твое обследование я перенес на некоторый срок. Потом определимся с точной датой. Мой шеф очень переживает за старика, его отец с ним всю войну прошел от звонка до звонка, даже, кажется, жизнь ему спас, с поля боя вынес тяжело раненого. Так что, разрядится немного ситуация в ту или иную сторону…, тогда и вернемся к этому вопросу.

– Господи, как ты можешь думать сейчас о такой чепухе!? Я и забыл совсем про свое обследование дурацкое! Ладно, мне пора бежать, держи меня в курсе дел, пожалуйста. А грабителей уже поймали? Что в милиции говорят? Нам с тобой, наверное, следует рассказать следствию о том, что мы знаем, может быть, это сделал именно тот самый тип, которого Иван Ефимович ждал вечером.

– Очень мне не хочется в это дело вмешиваться, – брезгливо скривился Володя. – Лучше уж пусть деньги пропадут. По горячим следам поймать никого не удалось. Прежде всего, сосед у них на подозрении, художник, ну, жених бывший Тамарин, только она в это не верит. Говорит, не способен он на такое…, между прочим, их Иван Ефимович и познакомил. Такой роман поначалу разгорелся! Страсти нешуточные! Томка его, чуть ли ни с Ван Гогом ровняла. Собиралась уже с родителями знакомить, мы думали, что скоро на свадьбе погуляем, ан, нет. Как-то все спокойно рассосалось, без агонии, без всяких последствий…

– Любишь ты посплетничать, Смирнов, как старая кумушка, – поморщился Леонид. Ему были почему-то очень неприятны эти подробности чужой жизни, словно его приглашали тайком поглазеть в замочную скважину на что-то очень интимное. Однако он застукал себя на мысли, что ему, тем не менее, доставляет удовольствие позорное клеймо на репутации бывшего жениха Мары, и, чтобы как-то очистить свою совесть, рьяно кинулся на его защиту. – Соседа можно подозревать только в том случае, если пропали деньги, которые были еще в доме, а если сделка была уже совершена, то откуда он мог знать, что приобрел Иван Ефимович? Для постороннего человека это брение никакой ценности не представляет…

– Ну, не скажи, не скажи! Его можно толкнуть на черном рынке раритетов за оч-чень приличные бабульки! Если грамотно все организовать, конечно, и не у нас, а где-нибудь за кордоном. Не забывай, что этот молодец в таких вещах прекрасно разбирается, постоянно по церквям околачивается, иконы разным людям реставрирует. Среди них, как ты понимаешь, полно богатеньких коллекционеров и не с самой безупречной репутацией. А, вот и они! – Воскликнул Володя, увидев в окно вестибюля быстро приближающуюся к больничному корпусу группку женщин, – девчонки мигом обернулись, молодцы, а то, чего доброго, могли бы и не успеть. Постой! Ты куда это так рванул?

– У меня дела…, – отмахнулся от него Леонид Леонидович, направляясь к выходу через приемный покой, – срочные…, я потом с Ольгой Васильевной поговорю, передай ей мои искренние сожаления по поводу случившегося.

«Прямо Пятачок какой-то из сказки про Винни Пуха: «У меня срочное дело под кроватью!», только кто же из этих двоих Слонопотам?», – спросил Володя сам себя, саркастически улыбаясь, затем, нацепив на лицо маску умеренной скорби, быстрым шагом направился навстречу входящим в стеклянные двери женщинам.

Поцеловав у Ольги Васильевны руку и сказав две-три приличествующие случаю фразы, он взглядом отозвал Киру, чтобы дать ей задание.

– Мы с тобой вылетаем ближайшим рейсом в Новосибирск. Вот мой паспорт и деньги на билеты. Плюс премия за сверхурочные, если результат будет положительным…

– Что за пожар! – Поморщилась молодая женщина. – У меня были совсем другие планы…

– Придется их откорректировать в соответствии с возникшей необходимостью. Надо как можно быстрее провести кое-какие анализы на ДНК, посмотреть одну гаплогруппу, которая может оказаться очень перспективной для наших дальнейших исследований, тут, знаешь ли, Нибилевкой попахивает, а ты «у меня были совсем другие планы…». Не до бесовских игрищ сейчас, дела, Кира, дела!

– Здесь что ли нельзя…, – пожала плечиками Кира. – Тащиться в такую даль, когда под рукой новейшая аппаратура…

– Деньги, милая, деньги. Все упирается только в них. У себя в лаборатории мы можем сделать это бесплатно, а тут…, да, не огорчайся ты так. Как только будут готовы результаты, мы мигом назад! В ту же минуту! Я заинтересован в этом гораздо больше тебя, ты уж мне поверь.

Однако, объясняя Кире цель поездки, он умолчал о главном – ему не нужны были лишние свидетели этих самых результатов.

– А Мара? – Кира в упор посмотрела на шефа?

– Она пока останется здесь, будет помогать Ольге Васильевне ухаживать за академиком, и потом, все может случиться…, старик ведь в коме…, надеюсь, ты меня понимаешь?

Кира нехотя взяла из рук Володи пакет, и отправилась отыскивать ближайшую кассу Аэрофлота.

Леонид Леонидович не так уж и лукавил, он на самом деле очень спешил. Кроме того, ему, действительно, не хотелось сейчас встречаться с Кирой, которая наверняка пожелает обнародовать их отношения, хотя бы тем, что станет обращаться к нему на «ты». Не то, чтобы он приходил в смущение от содеянного, а просто никогда не любил афишировать свои интимные похождения.

«Детский сад, конечно, – думал Леонид Леонидович про себя, сидя в такси, – мы свободные, взрослые люди, да и Мара, я думаю, уже в курсе…, небось, первым делом подруге похвасталась, как там ее Володька назвал? Шамаханская царица? Очень похоже…, внучка шамана, значит…, да, при ней расслабляться не стоит!».

Леонид Леонидович вошел в студию за пять минут до начала интервью с видным Петербургским астрофизиком Раисом Ахмедовым. Бегло просмотрев накануне список вопросов, подготовленных ему на утверждение телеведущим, он сильно заинтересовался темой беседы, которая называлась очень не ординарно: «Паро-нормальная астрономия».

Более всего привлекала его в интервью фигура «великого и ужасного еретика» Александра Николаевича Козырева, учеником и последователем которого, по его собственному утверждению, являлся приглашенный в студию ученый. Прежде много ходило легенд о таинственных «зеркалах Козырева», «загадочных лучах» и уж совсем фантастических голограммах, а теперь эта великая, гениальная личность была почти забыта и тихо почивала на более чем скромных лаврах в тени громких имен Ландау, Капицы и прочих гигантов релятивистской физики.

Леонид Леонидович отнюдь не был дилетантом в точных науках, в свое время он с блеском окончил физфак НГУ, и подавал большие надежды как математик-теоретик. На его счету числилось несколько новаторских и весьма оригинальных работ в области физики твердого тела, он до сих пор бережно хранит свои препринты по кристаллографии. Однако жизнь резко поменяла приоритеты, и волею коварных судеб он являлся теперь продюсером и совладельцем одиозного телеканала.

Мало кто знал, что его первой и самой страстной любовью всегда была астрофизика, и потому сегодня он никак не мог позволить себе пропустить столь сильно интересующую его тему.

– Да, кажется, настало время и необходимость, мне, человеку лично знавшему Николая Александровича Козырева, рассказать в популярной форме о том, что же такое эффекты причинной механики. – Услышал Леонид Леонидович вступительные слова заезжего светилы и весь погрузился в слух.

В их семье фигура Козырева была в равной степени почитаемой обоими родителями, но превозносимая в несколько разных аспектах: отец чтил его потрясающую интуицию ученого, глубинные знания физики и огромный научный потенциал, матушка же благоговела перед ним за могучую, как ей казалось, оккультную связь со всей Вселенной.

Леонида Леонидовича этот человек интересовал со всех точек зрения. Особенно интригующим казалась ему научная деятельность Козырева в ГУЛАГе, где по упорным слухам, он принимал не последнее участие в создании машины времени. Эти разработки велись под строгим контролем Лаврентия Палыча одновременно с работой над атомной бомбой, и когда последняя была создана, на МВ махнули рукой.

Участие же Козырева в столь авантюрном с позиций классической физики проекте выглядело более чем странными, ибо он создал свою теорию времени, базируясь на очевидном принципе необратимости причины и следствия, которые отделены друг от друга бесконечно малым расстоянием и бесконечно малым временем. Если скорость протекания времени в различных процессах неодинакова, то превратить причину назад в следствие невозможно! В этом и состоит асимметрия нашего мира – глобальное отличие прошлого от будущего. Таким образом, с точки зрения теории Козырева, все разговоры и упования создать машину времени бессмысленны изначально, ибо причинно-следственная связь необратима!

Когда-то по молодости, Леонид Леонидович даже пытался доказать, что теоретически можно допустить нарушение второго закона термодинамики, если ввести необратимость времени, и тогда оно само становится источником энергии звезд, где в перспективе маячила тепловая смерть Вселенной. Однако, будучи жестоко высмеян отцом – одним из крупнейших ядерных физиков Советского Союза (да, и не только!), он впал в уныние и оставил свои теоретические изыскания.

Матушка тоже не осталась в стороне от бурной «ученой» дискуссии «отцов и детей», и подвергла его вивисекции одной единственной фразой: «Скажу тебе по секрету, мой мальчик, Козырев считал, что мир с противоположным течением времени это всего лишь мир, отраженный в зеркале. Хотя с оккультной точки зрения такое вполне допустимо, но не надо подводить под этот постулат научно-теоретическую базу. Просто поверь и все!».

Рассказ сподвижника не добавил никаких новых знаний о личности «великого и ужасного еретика», все, о чем он рассказывал, было хорошо известно, и любой желающий получить эту информацию мог самостоятельно отыскать ее во «всемирной паутине». Леонид Леонидович по окончании интервью зазвал Ахмедова в свой кабинет на «чашку чая», с твердым намерением выведать хоть что-нибудь сверх официальных сведений.

Раис Нургалеевич оказался человеком словоохотливым, коммуникабельным и страстно увлеченным своими пара научными изысканиями. Слово за слово речь, наконец, зашла о таинственных экспериментах в «зеркальной» комнате. В этом разговоре без свидетелей гость, казалось, оседлал своего любимого конька и помчался во весь опор, не разбирая дороги, по ухабам досужих домыслов и весьма рискованных предположений, граничащих не просто с ересью, а с полнейшим абсурдом. Видя неподдельный интерес в глазах собеседника, и не имея ни малейшего понятия о его фундаментальных научных познаниях, Раис Нургалеевич договорился до таких откровений, от которых у Леонида Леонидовича, буквально, волосы зашевелились на голове. Думая, что перед ним сидит невежественный и праздно любопытствующий представитель «теле-элиты», он безапелляционно заявил, что экспериментальным путем группе ученых под его руководством удалось установить следующее: для испытуемых, помещенных на несколько дней в зеркальную комнату, время начинало течь в обратном направлении!

«Мне сложно объяснить это человеку далекому от науки, но поверьте на слово, время в зеркальной комнате кристаллизуется, что ли, и люди воочию видят голографические картины столь далекого прошлого, что от их рассказов захватывает дух! Вы могли бы при желании сами стать участником такого эксперимента, в нем нет ничего опасного для психики, и уж тем более для здоровья…».

Хозяин не стал затевать альтернативной научной дискуссии а, напоив гостя ароматным чаем с ликером, отпустил с миром, заботливо припрятав в бумажник оставленную им визитку, думая про себя:

«От такой информации у простого обывателя может напрочь все извилины в голове расплести, хотел бы я понять, чем же они занимаются в своей лаборатории на самом деле! Неужели, правда, что им позволили в центре подготовки космонавтов ставить такие же эксперименты? Надо бы узнать…, «стать участником эксперимента», – говоришь? А это мысль!».

Очнувшись поздним вечером того же дня от тяжкого забытья, иконописец и график, тихонько поскуливая, дотащился в темноте до кухни и жадно припал к крану с ледяной водой. Сквозь шум струи он услышал четыре звонка: два коротких, один длинный и опять короткий.

«Звери! Неужели опять менты?». – Злобно прошипел хозяин квартиры, с невероятным трудом поворачивая гудящую голову на резкий звук, и не обращая внимания на капающую с бороды на рубашку влагу, медленно зашаркал в направлении входной двери.

По дороге он постепенно обретал способность соображать более-менее связно, и в его воспаленные чрезмерным употреблением алкоголя мозги медленно вплыла здравая мысль:

«Нет, звонок условный, а ментам я кода не давал…».

– О-ла-ла! – Воскликнула Мирей, когда хозяин зажег в прихожей свет. – Что есть с тобой?!

Сбивчиво Вадим поведал гостье о событиях минувшего утра, не скрывая и того, что ему предписано не покидать город.

– Нет! Нет! Ты не мог, ты быль с нам. Почему ты мольчаль?

– Я никогда не подставляю женщин! Это не по-мужски…, тем более что вы иностранки, зачем вам лишние проблемы с российскими органами…

– Мы ехать в Париж! Паспорт иметь? Дай, я все уладить в наша посольство, я приглашайт тьебья.

– Меня не выпустят…, – Вадим отрицательно покачал головой и тихонько застонал от этого естественного, но такого непосильного сейчас движения. – Я же под подпиской…, говорю тебе…

– Ты писайль? Бумага, подпись офисеаль?

– Ну…

– Паспорт, живо! – Требовательно воскликнула Мирей, сильно грассируя от волнения. – Я тьебья увозить с собой. Любить…, jet`aime…, ты есть мон кумир-р-р.

Вадим тяжело вздохнул, еще не осознавая до конца всей ответственности, которую накладывает на него столь поспешное темпераментное признание, и отправился на поиски загранпаспорта.

– Вот, – сказал он, нерешительно протягивая документ, – только не выпустят меня…, сколько раз можно повторять…

– Теперь ты брайть такси, бистро-бистро ехать мастерская и забирать все свои images…, холсти, рисунки, эскиз. Все, слишайт? Все! Вот деньги на авто. – Она страстно сжала его в объятьях, и он почувствовал в своей руке шелест новеньких купюр.

Проводив Мирей, Вадим погасил свет и сел на корточки в прихожей, прислонившись спиной к входной двери. Туман в голове начал понемногу рассеиваться, уступая место черному отчаянию.

«С ума я, что ли сошел! Какой Париж! На фига он мне сдался? И пиявка эта французская…, она уже считает меня своей собственностью. Запустила когти, а там и вовсе не вырвешься…, ни одной родной души…, нет, Зойка вроде где-то на Монмартре болтается, уж лет десять, как свалила туда, только, где ее искать? Хотя должен быть у меня адрес, писала она мне пару раз, и чего я, дурак, не ответил. Обязательно надо найти! В мастерской, наверное, остался. Неужели я, действительно, уеду? Но тогда уж точно все будут думать, что это я Ивана Ефимовича обокрал, и она тоже…. Ах, Томка, Томка…, одно твое слово…, но не будет этого слова…, знаю ведь…».

Вдруг он услышал, что на этаже остановилась кабина лифта, и через мгновение на площадке, совсем рядом с его дверью раздался женский голос, от которого болезненно сжалось сердце. Вадим плотно прилепился ухом к дырке от старого замка, и мысленно благословил свою махровую лень за то, что уже три года не мог собраться ее заделать.

– Ольга Васильевна, вам сейчас надо обязательно принять успокоительное и лечь спать. Все дела оставим на утро. Я настаиваю. Необходимо беречь силы, Иван Ефимович без вашей помощи не выкарабкается так быстро, как нам всем хотелось бы.

– Да, да, Марочка, я бы так и поступила, но ведь в милиции просили, как можно быстрее сделать опись пропавших вещей…, а это займет определенное время…, Господи, где же мои ключи? Неужели на даче оставила! Ах, хорошо бы Вадик был дома…

– Посмотрите, дверь-то опечатана! Что они вам сказали, можем мы открыть?

– Еще бы мне запретили войти в собственную квартиру! – Возмутилась Ольга Васильевна. – Позвони Вадику, пожалуйста, деточка, возьмем у него запасной комплект…, надеюсь, ты не поверила во всю эту чушь, что они говорили про бедного мальчика? Он же вырос у нас в доме, такая порядочная семья…, мне искренне жаль, что у вас не сложились отношения, но это не делает его негодяем, ты же не сомневаешься в его…

– Нет, конечно, ни на одну секунду!!! – Воскликнула Мара так искренне и быстро, что Вадим, не дожидаясь звонка, распахнул настежь дверь и выскочил из квартиры.

– Оль Васильна! Тома! Я…, я могу помочь? Вы только скажите, что надо сделать? Я мигом! Как там Иван Ефимович? Может, ему кровь нужна…, мою, мою возьмите…! – Выпалил Вадим на одном дыхании и замолчал, осознав, видимо, что в его жилах сейчас течет один коньяк.

– Спасибо, Вадинька, вы всегда были добрым мальчиком, – сказала Ольга Васильевна с благодарностью, – нет, кровь не нужна. Там все делается, что нужно. Нам бы ключи от дома, я свои, видимо, на даче забыла.

Войдя в кабинет мужа, и увидев подсохшее уже пятно крови на бежевом ковре, она горько разрыдалась и едва успевшие ее подхватить Тома и Вадим, усадили дрожащую женщину на старый, потертый кожаный диван.

– Бедный Ваня, бедный Ваня, ну что им был от него нужно! Денег? Мы больших сумм в доме никогда не держим. Все его бумаги разбросали, столько трудов, столько бессонных ночей! Все же ты права, Марочка, я совершенно выбилась из сил. Оставим ревизию на утро…

– Вадик, поставь, пожалуйста, чайник, я травяной отвар сделаю. – Попросила Тамара. – Ольге Васильевне необходимо отдохнуть.

Когда бедная женщина, наконец, уснула, молодые люди испытали обоюдную неловкость, оттого что остались наедине после нескольких месяцев полного отчуждения.

– Я бы тоже чаю выпила. Все равно, поспать сегодня не придется. Составишь мне компанию? Или у тебя дела…

– Сам хотел предложить, – поспешно отозвался Вадим. – Боялся только, что ты не захочешь. Это…, поговорить бы нам…

Тамара молча залила крутым кипятком заварку, достала чашки с блюдцами из старинной стеклянной горки, там же нашла сахарницу и сухарницу с несколькими подсохшими пряниками. Поставив все на стол, она села и, дожидаясь, когда заварится чай, отрешенно уставилась в темное окно, словно стремясь разглядеть что-то очень важное в непроницаемом ночном мраке.

«Странно, как по-разному могут молчать двое людей! – Подумала она. – Если прислушаться к их молчанию, можно многое понять об отношениях, которые существуют между ними. Молчание бывает тягостным и доверительным, свидетельствующим о большой близости между родственными душами, а некоторое люди вовсе не умеют молчать…».

– Меня зовут в Париж, – тихо сказал Вадим, – обещают выставку, ну, картины продать помогут через этот, как его, через салон там один. Случайно с владелицей познакомился, она в храм пришла, где я иконостас реставрирую.

– Замечательно! Ты же всегда мечтал об этом! – Искренне воскликнула Тамара и перевела на него взгляд.

– Мечтал…, – ответил он без всякого энтузиазма, – а когда позвали, то почему-то сразу расхотелось. Не верю я в бесплатный сыр, сама же учила…

– Любому талантливому художнику надо «пройти испытание Парижем», а ты как будто не рад. Я тебя не понимаю. Скажи Вадик, на что хватает твоего эгоизма?

– Как это? – Оторопел Вадим, – с чего ты взяла, что я эгоист, вот, уж чего нет…

– Не вскипай. Мы с тобой по-разному воспринимаем это понятие. В моем вопросе нет ничего оскорбительного. Просто я хочу понять силу твоих желаний. Их мощность, если угодно. Понимаешь, одному человеку достаточно для счастья крова над головой, пищи и возможности размножаться, другому подавай кучу денег, третьему уже хочется славы, четвертый жаждет власти, а самые жадные стремятся обрести огромные знания, чтобы ни у кого больше таких не было. Они-то и движут прогрессом. Вот, и получается, что без сильно развитого эгоизма мы до сих пор бы жили в пещерах и носили звериные шкуры, а то и вовсе вымерли как биологический вид. Теперь ответь на мой вопрос: чего хочешь лично ты?

– Я? Ну, семьи нормальной, любящей жены, детей, приличного заработка, чтобы признали меня как художника, картины мои покупали. Мало разве этого? Мне знания нужны, чтобы рисовать без лжи, а лишних не надо. Это у тебя такой характер, что хочешь все знать. А дальше-то что? Ну, представь: узнала ты все про все, больше всех в мире знаешь, скучно ведь станет…, чего же тогда хотеть, ведь ничего больше не осталось…

– Ты сильно ошибаешься. Тогда начинается самое главное, ты реализуешь самое наивысшее желание духовного продвижения, осуществляешь свое предназначение, то, для чего родился в этом мире! Ты выращиваешь свою душу из ее крохотного зародыша, данного тебе от Бога. Делаешь ее огромным сосудом, способным вместить весь свет, всю энергию Создателя, чтобы стать равным Ему в сотворчестве.

– Для меня это слишком сложно, – уныло ответил Вадим, – мы люди простые, проживем как-нибудь без ваших высоких материй. Если бы ты меня любила…

– Не о том ты говоришь! «Любила»…, о какой любви может идти речь между двумя эгоистами! Как только ты получишь эту самую мою любовь, она тебе немедленно наскучит, и ты побежишь за новой, думая, что уж ее-то будет тебе достаточно для счастья. Разве мы умеем любить!? Ложь, похоть и разочарования, вот, что такое твоя любовь. Любви надо учиться, и, может быть, должно прийти тысяча воплощений, прежде чем научишься.

– Ах, ты опять об этом…, я уж тебе говорил, что не верю в твою теорию…

– К сожалению, она не моя, – грустно вздохнула Тамара. – Поезжай в Париж, Вадик, обязательно поезжай! В жизни надо пройти через все. Только запомни: все, что делается с Любовью, лежит за пределами добра и зла.

Злой и раздраженный до крайности Вадим выскочил на улицу и зашагал по направлению к ближайшей станции метро. Даже резкий ледяной ветер не смог остудить его пылающую негодованием голову. Первые редкие прохожие испуганно сторонились быстро идущего по тротуару человека в распахнутой куртке, громко и гневно бормотавшего вслух.

«Как раз успею на первую электричку, обратно Петруччио за три сотни довезет, да еще икону ему отдам в счет долга, он ее давно выклянчивал. Вот, и будем в расчете, нехорошо долги на родине оставлять…, а вы, господа хорошие, пошли все к чертовой матери со своими нравоучениями! Любовь, добро, зло! Юродивая! У меня теперь будет другой принцип в жизни: бабло побеждает зло!».

Леонид Леонидович оторвал взгляд от экрана монитора и потер уставшие глаза.

«Да, забавно, забавно, – усмехнулся он, – давненько я не ел человеческого мяса! Что же получается, по вашему утверждению, господин Ахмедов, события, происходящие в идеальной зеркальной комнате как бы «замораживаются». То есть, не имеют конца, и, следовательно, их можно наблюдать одновременно! Тем самым, нарушается основополагающий принцип нашего мира – наличие последовательности событий. Для наблюдателя причина и следствие воспринимаются совершенно иначе, чем вовне. Да, он прямо Господь Бог какой-то, для того замысел и исполнение тоже находятся в одной точке, не помню уже, где я об этом читал, у гностиков что ли…

Как ни абсурдно это выглядит, но такое пространство допускает магию, ибо магия в нашем современном понимании не может существовать, не нарушая второго закона термодинамики. Не хотите ли вы сказать, что вам, Раис Нургалеевич, удалось создать такую идеальную зеркальную комнату?! До сих пор она считалась явлением чисто умозрительным, чем-то, вроде «демона Максвелла», который был специально придуман для нападок на закон причины и следствия. Сидит себе перед заслонкой этакий шкодливый бес, и с хитрой рожей открывает ее только в тот момент, когда летит быстрая молекула, а медленно летящей, показывает кукиш. Не верю!!! Хоть я и не Станиславский…».

Неожиданно его размышления были бесцеремонно прерваны длинной трелью звонка. «Господи, кто это на ночь глядя? Неужели с Иваном Ефимовичем…, нет, мне бы на мобильный…», – вихрем пронеслось в голове у Леонида Леонидовича, пока он торопливо шел к двери.

– Секс по домофону не предлагать! – Услышал он в трубке требовательный, и как всегда, насмешливый голос Киры. – Открывай быстро, пока твоя Фамарь окончательно не превратилась в сосульку, вроде той, которая в детстве упала тебе на голову, выйдешь завтра поутру из подъезда, а я бряк сверху, и пришибу выдающегося продюсера всех времен и народов! Современники мне этого не простят.

«Странно, откуда ей стало известно про сосульку? Не иначе, Володька протрепался, вот, язык без костей, не лень ему меня обсуждать! Интересно, что он им наплел? Хуже базарной бабы…».

Леонид Леонидович нажал кнопку домофона и распахнул дверь, в ожидании ночной гостьи.

Кира накатила как цунами. Она прижалась к нему всем телом прямо на пороге, от нее терпко пахло морозцем и вспотевшим ландышем. Леонид Леонидович утонул в этом аромате, и река времени утащила его назад, в далекую, сладкую юность, когда он был безумно влюблен в свою одноклассницу, красивую, хрупкую девочку, прибегавшую каждый вечер к нему на свидание вся пропахшая мамиными французскими духами.

«Кажется, они назывались «Диориссимо», – мелькнуло в голове Леонида Леонидовича, он подхватил Киру на руки и крепко прижал к себе, внезапно поддавшись скорее этим жгучим воспоминаниям, чем влиянию текущей минуты.

– У меня времени в обрез, – лениво и томно проговорила Кира, лежа у него на плече. – Через три часа должна быть в Шереметьево. Надо заказать такси.

– Ты куда-то улетаешь? – Поинтересовался Леонид Леонидович, как можно сдержаннее, чтобы не выдать истинного впечатления, вызванного ее сообщением.

– Не слышу звенящих слез в твоем голосе. Шеф тащит меня с собой в Новосибирск, надо срочно что-то проверить на ДНК. Будто здесь нельзя! Вечно он экономит на спичках, покупая самый дорогой табачок. Ты будешь обо мне скучать?

– Не то слово! Сохнуть! – Насмешливо ответил он, невольно возвращаясь к тону их обычного общения. – Надолго?

– Не скажу. Чтобы трясся каждый день, что я могу прилететь и застать тебя врасплох. Какой у тебя занятный перстень? – Она притянула его руку, с любопытством разглядывая одноглазого Будду в свете ночника. – Откуда он?

– Приобрел в последней поездке, в Лхасе, хотел маменьке подношение сделать по случаю юбилея, но не успел починить, а с одним глазом…, как-то не прилично дарить этакое несовершенство.

– Хочешь, я могу попробовать вставить ему глазик в Новосибирске, у меня одноклассник работает в геологическом Институте, у него каменьев всяческих – море. Подберет что-нибудь подходящее.

– Возьми его себе, коли уж он тебе так приглянулся, – Леонид Леонидович с трудом стянул с мизинца подарок старьевщика и вдруг ощутил невероятную пустоту в душе, словно вместе с кольцом он отдал в чужие руки некую мистическую власть над собой. Это его удивило, но Кира так искренне обрадовалась щедрому презенту, что он усилием воли мужественно подавил в себе порыв сожаления, удививший его самого, и резко сменил тему разговора. – Как там Иван Ефимович?

– Без изменений пока…, что само по себе уже обнадеживает. Не понимаю, кто мог это сделать!

– Никого еще не арестовали? Милиция, кажется, соседа подозревает? Художника какого-то…, бывшего жениха Мары…, как мне Володя поведал. – Спросил Леонид Леонидович и почувствовал, что краснеет.

– Вадика что ли? Чушь! Для чего ему это?

– Ты с ним знакома разве?

– Безобиднейшее существо! Да, и вообще, он слишком примитивен, чтобы претендовать на роль злодея. И потом… для всякого преступления должен иметься мотив, ты не находишь? А тут – совершенно перпендикулярные миры, лично я не вижу никакой мотивации.

– Разумеется, нельзя обвинять человека заглазно, следует во всем тщательно разобраться, – поспешил он реабилитировать потенциальную жертву подозрений, – а что, конкретно, пропало? Может, тут и кроется разгадка…

– Я не в курсе, прости, там Марка с Ольгой Васильевной аудитом имущества занимаются. Ладно, дорогой, мне пора. Ах, как не хочется тащиться в Сибирь! Кто бы только знал…, особенно, теперь, когда у меня есть ты. – Кира подтянула к себе его голову и страстно впилась в губы долгим поцелуем.

«Вот, этого-то я и боялся…, – с тоской подумал Леонид Леонидович, терпеливо снося ее ласку. – Вечно у меня ерунда получается: прогнозирую приятную, легкую прогулку в Булонский лес, нечто вроде пикничка, а вместо этого отправляюсь в тяжелый, изнурительный военный поход с кучей жертв и неизвестным исходом. Каждый раз, как тупой бледнолицый, оказываюсь там, где какой-то коварный индеец бросил грабли. Где я прокалываюсь? На чем! Кто бы мне объяснил…, но ведь в основе все очень просто: природа сама подсказывает тебе, от какой женщины ты будешь иметь желанное, дееспособное потомство, а от какой – нет. Надо только следовать за инстинктом продолжения рода, а не идти на поводу у сиюминутной похоти…».

Кира тем временем тихонько выскользнула из постели и отправилась в душ.

«Ничего, мы этот лед растопим, – мстительно шептала она, подставляя лицо под шелковистые струйки воды, – ты у нас, как пришитый, будешь за мной ходить, как намертво приклеенный…, я буду не я, если не стану здесь хозяйкой, минимум через… полгода, а максимум…, через год!».

Леонид Леонидович внезапно пробудился, как от резкого толчка. В комнате уже копошился белесоватый, заспанный рассвет, медленно, словно нехотя, вползающий в окно. Если на улице он был слегка приукрашен сухими редкими снежинками, то здесь под невысоким потолком спальни, казался мглистым и серым, как туман. На ум пришли чьи-то безымянные строчки:

«Уже с утра мостился вечер

Занять партерные места.

Казалось мне, что будет вечен

Цвет парусины и холста».

Леонид Леонидович поежился и снова закрыл глаза, пожалев, что проснулся. Он полежал еще некоторое время, в надежде вернуть сон, прерванный внезапным пробуждением, или хотя бы восстановить его в памяти. «Послевкусие» от увиденного было прекрасным, но уловить детали он так и не смог. В уме мелькали только отдельные картинки, сменяющие друг друга, как слайды или яркие, разноцветные стеклышки в калейдоскопе.

Лето. Мара. Высокий Холм, поросший густой короткой травкой. Маленький, будто игрушечный, белый домик на самой вершине. Вот, они уже внутри него, сидят за столом, сплошь заваленным толстыми старинными фолиантами. Человек с добрым, но строгим лицом, которого он никогда прежде не встречал. Его губы шевелятся. Он объясняет что-то очень важное.

Что? Леонид Леонидович так и не смог вспомнить ни единого слова. Огорченно вздохнув, он выполз из теплой постели и наткнулся взглядом на записку, оставленную Кирой на туалетном столике с его стороны кровати рядом с настольной лампой.

«Прости, любимый, не стала тебя будить, чтобы попрощаться. Ты так сладко спал! Как младенец! Я полюбовалась твоими пухлыми губешками и отправилась одна в ледяную ночь, гонимая чувством долга. Согревает меня только уверенность, что наша разлука не будет долгой, и еще твой подарок, который я воспринимаю, как частичку тебя. Позвоню, когда долечу, чтобы тебя успокоить и еще раз услышать твой ласковый голос.

Мысленно вместе, твоя Кира».

«Господи! Господи! – Взмолился Леонид Леонидович в полный голос, – ну, почему я такой идиот, и вечно сам себе отравляю жизнь!? Хочу одного, а делаю совершенно противоположное. Странная цидулька, фальшивая какая-то, совершенно не в духе Киры, насколько я ее знаю. Сплошные сладкие слюни и личные местоимения, так только мужу можно написать или самому близкому человеку, а мы знакомы два дня! Что-то за этим кроется, замысел какой-то неведомый. Женить меня что ли на себе решила? Зачем я ей? Могла бы и помоложе заарканить, с ее-то внешностью, олигарха какого-нибудь. На кой черт ей старый маразматик, я же лет на пятнадцать ее старше, как минимум. А тут еще это кольцо…, не понимаю, что на меня нашло, зачем я решил ей его подарить? Она, видимо, восприняла это как серьезный аванс…, что же делать? Уехать что ли в Тартарары на всю оставшуюся жизнь? На какой-нибудь необитаемый остров, где нет ни одной особы женского пола. Бросить все к чертовой матери! Не будет мне добра от этой связи, прямо нутром чую…».

Он в сердцах разорвал записку и отнес клочки в мусорное ведро.

Во время сборов на работу, Леонида Леонидовича не покидала мысль о том, что надо непременно заявить в милицию о большой сумме денег, которая была при себе у Ивана Ефимовича в день нападения.

«Зря я послушался Смирнова, теперь в милиции шею намылят за скрытие информации. Надо было сразу мчаться, как только узнал о случившемся. Тогда уж придется все до конца говорить: и про встречу с иностранцем, и про раритет тот сомнительный…. А я ведь даже не знаю, что это был за человек и откуда он приехал. О! Академик говорил, что переписывался с ним довольно долго по Интернету! Значит, в компьютере должна сохраниться эта переписка. Надо срочно ехать к Ольге Васильевне и смотреть почту! Может, мы сами его найдем и прижмем, как следует. Если он, конечно, еще не сделал ноги из Москвы…, но тогда у нас хотя бы уже будут точные факты для следствия, а не эти блекотания не известно о чем и о ком…».

Леонид Леонидович сел в машину и решительно сказал водителю:

– Николай, отвезите меня, пожалуйста, в Козихинский переулок, мне необходимо к Пригожиным заскочить. Вы, верно, помните адрес? Мы там прежде уже бывали с вами. На Ивана Ефимовича было вчера совершено нападение…, мне надо в связи с этим кое-что выяснить.

Дверь открыла Мара. Это было так неожиданно, что Леонид Леонидович замер в недоумении и на несколько секунд, словно лишился дара речи.

– Проходите. – Приветливо пригласила гостя молодая женщина. – Ольга Васильевна уже уехала в больницу, а я, вот, пытаюсь привести в порядок бумаги Ивана Ефимовича и кабинет немного прибрать после бесцеремонного вторжения, разгром там ужасный. Милиция сняла все отпечатки…, мы им уже позвонили и сообщили, что ничего не пропало. То есть, все ценные вещи на месте, а наличных денег в доме почти не было. Их Ольга Васильевна обычно вручает домработнице, которая закупает продукты, платит по счетам, белье в прачечную относит, одежду в химчистку. А у Ивана Ефимовича только так, мелочь на карманные расходы…

– Даже не знаю, как быть…, – неуверенно начал Леонид Леонидович, все еще не решаясь входить в квартиру. – Имею ли я право в отсутствие хозяйки…, словом, тут такое дело…, – сделав над собой усилие, он, наконец, перешагнул порог и плотно прикрыл за собой входную дверь. – Я могу задать вам несколько вопросов…, ведь вы – свой человек в этом доме?

– Конечно! – С готовностью откликнулась Мара, – все, что угодно спрашивайте! Я бы очень хотела помочь, а то милиция, по-моему, не в том направлении движется…

Леонид Леонидович внимательно взглянул ей в лицо, и ему показалось, что молодая женщина слегка покраснела. Когда они расположились в злосчастном кабинете, он поведал ей все, что знал об этой запутанной истории, а потом, помолчав немного, с нажимом спросил:

– Как вы думаете, почему рылись в бумагах? Что там могли искать? Мне кажется, если мы это поймем, то найдем ответ на вопрос, кто напал на Ивана Ефимовича, и э-э-э, переписку бы его почитать…, с этим заграничным конфидентом…, но тут, боюсь, без Ольги Васильевны нам не обойтись. Пароль…

– О, пароль-то мне как раз известен! Иван Ефимович осенью лежал в клинике на обследовании, а я его почту проверяла. Мне кажется, я даже догадываюсь, о ком идет речь, они по-французски переписывались, но товарищ этот живет, если я не ошибаюсь, в Испании или в Израиле. Ну-ка, ну-ка, сейчас глянем, – бормотала Мара, включая ноутбук. – А что касается бумаг, то перерыто, буквально, все: и частная переписка, и личная, даже письма с фронта, заметки научные, дневники. Так что, очень сложно без хозяина судить, что, конкретно, исчезло. Если, конечно, исчезло…. Вся надежда на то, что он придет в себя и сам все расскажет…, только на это нужно время…

– Я понимаю. – Сказал Леонид Леонидович со вздохом. – Кома может длиться сколько угодно…, хорошо бы еще мобильный его посмотреть, особенно, на предмет входящих…

– С этим сложнее, милиция в клювике унесла! – Мара впервые за это время улыбнулась и прямо посмотрела в глаза Леониду Леонидовичу.

Он тоже улыбнулся ей в ответ и вдруг почувствовал себя легко и свободно, словно они знали друг друга не один десяток лет.

– Готово! – Удовлетворенно воскликнула Мара, закончив манипуляции с ноутбуком. – Что вас интересует?

– Переписка с этим господином, главным образом, за последнюю неделю до происшествия…

– Тут еще свежая почта качается, сейчас, сейчас…, о, от него пришло новое сообщение…, вчера вечером отправлено в ноль пятьдесят восемь…

Леонид Леонидович вскочил с дивана и кинулся к монитору.

«Дорогой мсье Жан, удивлен, что ваш телефон не отвечает, поэтому прибегаю к нашему прежнему способу общения.

Я до сих пор нахожусь под большим впечатлением от встречи, пораженный вашим обширным интеллектом и энциклопедическими знаниями, особенно, в вопросах теологии (все остальное я, к прискорбию, не в состоянии оценить по достоинству). Мое приглашение остается в силе. В Испании есть, что посмотреть…, хотя с не меньшей радостью приму вас и в Иерусалиме. И еще, мне необыкновенно приятно, что древняя реликвия моей семьи попала в достойные руки. Надеюсь, вы будете хранить ее, и почитать, как должно.

Я улетаю завтра поздно вечером из Домодедово в Париж со спокойным сердцем.

С уважением, искренне преданный вам ребе Исаак Мейер».

– Замечательно! Этот мейл нам очень кстати! – Воскликнула Мара, радостно хлопая в ладоши. – Можно смело рассказать обо всем следователю, его содержание снимает с Вадима всяческие подозрения в причастности к покушению на Ивана Ефимовича. Они же разрабатывают версию, согласно которой он пошел на преступление ради денег! Да, вы ведь не в курсе…, – она опять слегка покраснела, – Вадим, он…, мой хороший знакомый, сосед Пригожиных по лестничной площадке. Его родители с ними близко…, были дружны…, ключи от квартиры друг другу доверяли, вот, Вадик и попал к ним под колпак в первую очередь. Но он не мог! Я голову могу дать на отсечение! Не мог! Он славный очень, бесхитростный, как большой ребенок…, и талантливый, гений, можно сказать, безалаберный немного, как все художники, но добрый и бескорыстный. Последнюю рубаху с себя снять готов ради совершенно постороннего человека! Но ведь это к делу не пришьешь…, а тут прямые доказательства. Нам надо обязательно встретиться с этим Исааком, и умолять его дать показания! Только бы он не отказался! Только бы согласился! А вдруг он не захочет?

Мара была так взволнована, что ее состояние мгновенно передалось Леониду Леонидовичу, и он неожиданно для себя сказал:

– Не волнуйтесь, я его разыщу и постараюсь уговорить! А сейчас поеду к следователю прямо с этим ноутбуком. Нельзя дольше откладывать. – Он помолчал секунду, потом добавил едва слышно, – хотел бы я, чтобы меня так любили…

– Я с вами, – сказала молодая женщина тоном, не допускающим возражений, и доверительные отношения, установившиеся, было, между ними, мгновенно растаяли. – А любовь здесь вовсе не при чем! Просто…, просто должна же быть восстановлена справедливость! Не знаю, что вам наговорили, только…

– Простите, я не хотел вмешиваться в вашу личную жизнь…, глупо как-то получилось. Постойте! Если при Иване Ефимовиче не было денег, то должно было быть нечто другое! То, что он на них купил! Вы не находили какой-нибудь небольшой коробочки, размером со спичечную, или чего-то в этом роде? Ковчежец, возможно, в котором хранилась реликвия в семье этого Исаака…, не привез же он ее, завернутой в газету, в самом деле, или в носовой платок! Давайте, еще раз все проверим. Теперь мы представляем себе, что надо найти…, нет ли сейфа в доме?

– Как же, есть! Есть сейф, в котором Иван Ефимович хранит именное оружие еще с войны. И все награды его в нем лежат. Пойдемте в чулан, он там.

В тесной темной коморке под лестницей, ведущий на второй этаж, они с трудом отыскали под грудой старой лыжной одежды небольшой оцинкованный ящик с висячим замком. Здесь же на ржавом гвоздике, криво вбитом в дверной косяк, висел и ключ. Содержимое сейфа не порадовало их неожиданными находками: старенький «Вальтер», да военные награды хозяина, – вот и все, что составляло его содержимое.

– Я поняла! – Воскликнула вдруг Мара, остановившись в дверях кабинета. – Когда мы вытаскивали из-под письменного стола бумаги, Ольга Васильевна подняла с пола небольшую круглую коробочку, удивленно так покрутила ее в руках и сказала: «Не понимаю, зачем Ваня притащил сюда мою старую пудреницу? Что у него с головой?».

– И где она, – Леонид Леонидович взволнованно схватил Мару за руку, – куда она ее дела!?

– Погодите, погодите…, кажется, пошла с ней к себе в комнату…, я сейчас посмотрю.

Она отправилась в святая святых – спальню хозяйки – и через минуту вернулась, протягивая на ладони маленькую, круглую серебряную коробочку со старинной эмалью на крышке.

– Вещица и впрямь с биографией, только в такой и следовало хранить бесценный раритет, по мнению Ивана Ефимовича. – Пробормотал Леонид Леонидович, открывая пудреницу, чтобы убедиться, что она пуста. – Скорее всего, обладатель сокровища привез его в какой-то неподобающей упаковке, вот, он и переложил сюда…. Что же с ним стало? Украден? Или растоптали в суете? Бедняга этого не перенесет! Ладно, едем в милицию. Здесь нам больше делать нечего.

Однако и в отделении их ждала неудача. Следователь, который вел дело Ивана Ефимовича, был на выезде. Им предложили подождать, и указали на два старых, потрепанных, скрипучих стула у двери его кабинета.

– Да, на работу мне сегодня не попасть, – констатировал Леонид Леонидович без малейшего сожаления в голосе, а даже с каким-то сладостным восторгом, как школьник, принявший, наконец, твердое решение прогулять контрольную. – Подождем немного, если через час не появится, поедем в Домодедово одни. Нам никак нельзя упускать этого испанского господина. Потом ищи ветра в поле…

Некоторое время они сидели молча, потом Леонид Леонидович резко повернулся к Маре и спросил с некоторым беспокойством:

– Скажите мне, что вы обо всем этом думаете? Обо всем, понимаете? Могло ли брение, действительно, принадлежать Христу? Ведь столько веков прошло…, по-моему, это чистой воды надувательство! Ребе какой-то таинственный…, и главное, для кого еще оно могло представлять интерес, кроме нашего академика? Безусловно, для лица столь же религиозного, как и он сам. Когда Иван Ефимович просил у нас денег на это приобретение, то упоминал, что ему попы какие-то обещали материальную субсидию выдать, мол, я монастырю свой дом отдаю, и пишу завещание на владение этой реликвией после моей смерти. Может, они решили ускорить события и забрать ее даром, чтобы не рисковать? Для них-то она, вне всякого сомнения, бесценна, такое шоу можно устроить из поклонения, а денег, сколько заработать на этом деле!

Есть еще одно предположение: а что, если на него напал сам продавец? Видя, что семейная реликвия уплывает, он передумал ее отдавать – и волки сыты, и овцы целы. Вы понимаете, что я имею в виду? Но, в любом случае, мне не понятно, для чего рыться в бумагах? Для отвода глаз? Абсурд какой-то…

– Относительно бумаг вы ошибаетесь, – задумчиво сказала Мара и потерла виски указательными пальцами. – Понимаете, мелькнула у меня на секунду какая-то мысль, когда я их разбирала, но не могу вспомнить! В них очень целенаправленно рылись, с полным пониманием того, что ищут. Искали что-то конкретное, а не просто разбрасывали по полу все, что попало под руку. Некоторые листы измяты, письма вытащены из конвертов и развернуты, то есть, их, безусловно, просматривали! Я подумаю, может, вспомню, что мне тогда пришло в голову, и непременно вам скажу. – Она легонько прикоснулась ладонью к его руке, и Леонид Леонидович почувствовал трепетание мотылька. – Ладно, не вижу смысла тут дольше задерживаться! Едем в Домодедово!

В этот момент в сумке Мары зазвонил мобильный телефон.

– Да, Ольга Васильевна, – сказала она в трубку, и глаза ее округлились от удивления. – Я поняла. Это очень интересно и совпадает с тем, о чем мы только что говорили с Леонидом Леонидовичем.

– Что там, – нетерпеливо спросил он, теребя ее за локоть, – есть новости?

– Иван Ефимович на секунду пришел в себя и сказал одно только слово: «Монах». Значит, вы были правы…, из обители ветер дует. Зачем он его в дом пустил?

– Он мог присутствовать при сделке, вот, что я думаю! Поставить условие, потребовать, чтобы передача происходила в его присутствии, хотел лично убедиться, что их не обманут, думаете, в этой среде нет аферистов? Они везде есть, и святая обитель не избавляет ее от присутствия непорядочных людей. Скорее всего, так оно все и было.

– Да, вопросов к ребе прибавляется, – сказала Мара, – тем скорее необходимо его найти. Он может пролить свет на многие обстоятельства…

Выйдя из машины у Павелецкого вокзала, Леонид Леонидович сказал водителю:

– Вы поезжайте домой, Николай. Мы на электричке сейчас быстрее доберемся до Домодедово, пробки уже на выезде, а нам застрять никак нельзя. Если понадобитесь, я вам позвоню.

– Понял, босс. – Мрачно процедил Николай, и подумал про себя, – «опять, блин, сидеть трезвый, как дурак, весь вечер, а если не понадоблюсь?».

Мара выглядела очень усталой, и, устроившись, наконец, на мягком сиденье, она тотчас задремала под мерный перестук колес, доверительно прижавшись во сне к плечу своего спутника.

«Бедняжка, – думал Леонид Леонидович, с умилением, – всю ночь глаз не сомкнула. Милая какая…, родная. Вот, так бы и ехал с ней всю оставшуюся жизнь в этой электричке…».

В аэропорту Домодедово их ждала очередная неудача – рейс, которым предположительно мог вылететь нужный им человек, отправлялся из Шереметьево-2 в двадцать один пятьдесят.

– Глупо, что я этого раньше не выяснил, – сказал ошеломленный известием Леонид Леонидович. – Нам сегодня крупно не везет…

– Вы не виноваты…, – попыталась оправдать его перед самим собой Мара, – в интернет-сообщении же ясно говорились: «вылетаю поздним вечером из Домодедово в Париж». Кому бы пришло в голову проверять? Все это очень странно…, согласитесь…. Думаете, он намеренно хотел кого-то запутать? Что будем делать?

Она выглядела очень растерянной, и Леонид Леонидович бодро сказал:

– Звоню Николаю, чтобы подобрал нас через час на прежнем месте. У нас еще есть небольшой запас времени…, если не застрянем, через два часа будем в аэропорту, правда, по Ленинградке сейчас погано ехать, ремонт, везде пробки…. Есть другой вариант: берем такси и по МКАДу до Шереметьево. При благоприятном раскладе можем сэкономить полчаса. Там, я думаю, толпа еще не набежала.

На том они и порешили.

– Простите, но пассажир Исаак Мейер на данный рейс не зарегистрировался. – Любезно ответила симпатичная девушка за стойкой, – возможно, опаздывает. До окончания регистрации еще пятнадцать минут.

– Я начинаю подозревать, что никакого ребе не существует вовсе! – Сказал Леонид Леонидович, как можно более бодрым голосом. – Фантом, да и только! Но мы честно отработаем эту версию до конца. Не волнуйтесь, Мара, я думаю, что Вадима вашего мы реабилитируем в глазах закона. Для этого у нас вполне достаточно доказательств, а милиция пусть сама ищет господина Исаака Мейера, в конце концов, существует презумпция невиновности, вот, пусть и крутятся.

– Никакой он не мой, сколько раз вам повторя…, – Мара застыла на полуслове с открытым ртом, глядя куда-то за его плечо, глаза ее округлились, и в них застыло выражение, какое, наверное, бывает у человека, увидевшего перед собой привидение.

Леонид Леонидович быстро развернулся всем туловищем и обнаружил спешащую к стойке регистрации троицу: красивого рослого молодого господина и двух миниатюрных, элегантно одетых дам, повисших с двух сторон на его руках, словно ведущих его под конвоем. Все трое были явно навеселе.

– Ну, это уж точно не ребе! Вы, что, знакомы с этими ребятами? Колоритная бригада. Очень хищные дамочки. Такое впечатление, что они совершают похищение молодого человека, чтобы продать его в сексуальное рабство…, – засмеялся, было, он. Однако, заметив, что молодой женщине совсем не до смеха, серьезно спросил: – в чем дело, Мара?

– Это Вадим, – прошептала она одними губами.

Щеки ее побледнели, и Леониду Леонидовичу показалось, что Мара вот-вот упадет. Он поддержал ее за локоть, но она нетерпеливо вырвалась и шагнула вперед прямо навстречу развеселой компании.

Вадим, наконец, тоже заметил Мару и остановился как вкопанный, однако спутницы вцепились в него так прочно, что едва не рухнули все разом от резкой смены темпа. Дамы громко расхохотались, и что-то залопотали обе разом на своем языке.

– Нет, нет, Дим, опоздать! – Закричала одна по-русски, стуча длинным лакированным ноготком по стеклышку часов, висевших на длинной цепочке поверх пальто.

– Идите, я сес-йчас…, – сказал Вадим, икнув. – Пардон, ты, как тут оказалась? Папика провожаешь? – Он кивнул в сторону Леонида Леонидовича. – Отлично, папаша, полетим вмесьссе. Могу уступить одну даму, выбирайте, я не жадный. Хотя вполне справляюсь. Наконец-то, познакомимся…, а то вам все не досуг было, пока я чис-слисся женихом вашей дочери.

– В каком ты виде…, прошептала Мара. – Сейчас же прекрати нести чушь! Мы здесь, между прочим, ради тебя оказались, помочь хотели…

– А что? Вид как вид…, с родиной прощался, может, навсегда. – С вызовом ответил иконописец и график. – И все свои картины забрал, до пследнего рсуночка, до пследней шертошки. В том шисле и твой портрт. Ибо, как говорили дренние римлини: «Какатум нон пиктум!». Или наоборот…

Он поднял руку вверх, выставив указательный палец, но не удержался на ногах и рухнул на колени.

– Немедленно встань, Вадим, мне неприятно на тебя смотреть, зря я о тебе беспокоилась, – сказала Мара, чуть не плача.

– Не зря, не зря…, – он погрозил ей все тем же пальцем. – Только как ты узнала, что я уезжаю?

– Уведите меня отсюда, пожалуйста, – взмолилась Мара, повернувшись к Леониду Леонидовичу. – Я больше не могу это видеть.

Он взял расстроенную женщину под руку и решительно направился к выходу.

– А пращльный поселуй!? – Закричал Вадим вслед быстро удаляющейся Маре, но его спутницы заверещали так громко, что их грассирующие голоса завибрировали, казалось, под самыми сводами аэровокзала.

Забившись в угол сидения, Мара ушла в глухую молчанку, но когда такси выехало на Ленинградский проспект, как-то жалобно попросила:

– Может, посидим где-нибудь? Не могу сейчас одна оставаться. Такое чувство, что на жабу наступила. Простите великодушно, что втравила вас в эту историю. Не очень-то приятно быть свидетелем такой гадкой сцены. Умом я понимаю, что нельзя требовать от морковки, чтобы она ни с того, ни с сего стала ананасом. Но с эмоциями совладать трудно, надо немного успокоиться. И Кира, как нарочно, в Новосибирск уехала…, а то бы я к ней напросилась…

– У меня другая идея, – предложил Леонид Леонидович искренне и осторожно, чтобы не показаться пошлым. – Я тут живу, сравнительно неподалеку, моя холостяцкая берлога в высотке возле «Сокола». Поедемте ко мне. Вы только не подумайте, что я, как старый ловелас, хочу вас завлечь в амурные сети! Боже упаси. У меня тихо, места много. Посидим, выпьем хорошего вина, поедим, что Бог послал, в холодильнике наверняка найдется полно разных вкусняток. Обсудим дальнейшие планы. Разложим все по полочкам, а то я уж теперь и не знаю, как дальше действовать в этой истории. Глядишь, вы и придете в себя. Ну, как? Решайте, согласны на мое приглашение?

– Хорошо, – сказала Мара просто. – Поедем к вам. Только при одном условии: мы не будем муссировать то, что сейчас произошло в аэропорту.

Весь оставшийся путь она не проронила ни слова.

– Зовите меня, пожалуйста, Леон. А то как-то очень официально звучит, и я сразу чувствую себя столетним стариком, этаким, знаете ли, реликтом. Ко мне домашние так обращаются и самые близкие друзья, – попросил Леонид Леонидович, разливая сухое красное вино по бокалам. – И потому предлагаю первый тост за дружбу.

– Я попробую, – пообещала Мара, – хотя не обещаю быстро привыкнуть, не то, чтобы я держала дистанцию, или хотела подчеркнуть ваш возраст, просто меня с детства приучали избегать панибратства с людьми, которых я уважаю. У нас в семье так принято…

Она отпила немного вина, отчего у нее на верхней губе появились вишневые усики, и положила себе в тарелку ложку салата с крабами.

– Понимаю, – вздохнул Леонид Леонидович, – у нас в семействе тоже строго выдерживают иерархию положений, и никогда не обращаются на «ты» к подчиненным, а только к равным. Но поверьте, это не из снобизма, матушка считает, что нельзя пользоваться зависимостью людей. Их положение обязывает тебя уважать, и потому ты должен относиться к ним уважительно вдвойне и не допускать ни малейшего хамства.

– А у вас тут мило очень, – сказала Мара, обводя глазами гостиную, – просторно, чисто.

– Просто пачкать, к сожалению, некому, – с легкой горечью отозвался хозяин дома. – Я иногда мечтаю, чтобы дом был полон детских воплей, беготни, возни с животными. Но, как говорится, «бодливой коровке Бог…».

Леониду Леонидовичу очень хотелось «разговорить» свою ночную гостью, чтобы она как-то ожила, но он все никак не мог нащупать тему разговора, которая заставила бы ее хоть немного приоткрыть плотно сжатые створки, где скрывались ее душа. Мара отвечала односложно, словно не желая пускать постороннего человека в свои «внутренние покои». Исчерпав безуспешно несколько разнообразных поводов для плодотворной беседы, он, отчаявшись, наконец, спросил:

– А как продвигается ваша сказка? Мне очень понравилась первая глава, скажу больше, я уже дважды видел во сне, как мы с вами поднимаемся на Холм, Поросший Густой Короткой Травкой. Скорее даже не «мы с вами», а вы меня туда ведете, и я каким-то чудесным образом оказываюсь на самом верху, не прилагая ни малейших усилий, будто по волшебству. Последний раз, буквально, сегодня под утро, мне даже примстился ваш Балбучок. Он нас учил чему-то, но, проснувшись, я не мог вспомнить ни единого слова. Даже разозлился на себя!

– Что вы говорите! – Воскликнула Мара с живостью, которой он уже не надеялся от нее добиться, и глаза ее полыхнули каким-то ясным внутренним огнем, словно кто-то зажег в каждом из зрачков крохотную искорку света. – Расскажите же, расскажите все подробно! Это очень интересно!

– Да, я, собственно, уже все и поведал, – рассмеялся Леонид Леонидович. – Кроме самого факта сна ничего не могу вспомнить.

– Значит, сказка все же «работает», а я думала, что ничего не получится из моей затеи. Спасибо вам, спасибо вам, Леон! Как вы меня порадовали!

– За это вы мне расскажите, что будет там происходить дальше, а то я умру от любопытства, пока вы ее допишите.

– Сама еще не знаю, – засмеялась в ответ Мара, – у меня просто есть общая задумка, но я должна облечь ее в форму. У меня пока плохо получается иносказательная передача знаний…, как традиционно принято.

– Ну, хоть задумку-то можно узнать?

– Понимаете, мне очень хотелось показать мир, где все люди любят друг друга. Представьте только, что живет на всем земном шаре одна большая любящая семья с единым сердцем. Каждый из живущих вас любит, заботится о вас, и вы обо всех. Понимаете?

– Нет, – Леонид Леонидович покачал головой. – Простите, Мара, но я никак не могу этого вообразить. За что мне любить убийц, насильников, подлецов, аферистов?

– Да, ведь не останется таких вовсе, если воцарится Любовь! Я, может быть, слишком высокопарно выражаюсь, с излишней патетикой, но вы представьте ваше тело. Допустим, заболело сердце или печень, что вы сделаете? Станете ее лечить, или возненавидите? В каждом человеке есть искра Создателя, зовите Его Высшая Природа, если вам так привычнее, вот вы ее, эту искру и любите в каждом человеке. Пусть он внешне выглядит неприглядным и даже отталкивающим, но ваша Любовь поможет ему подняться над своим эгоизмом, преодолеть его, вывернуть, как перчатку, обернуть в противоположность – в отдачу ближнему. Вы со мной не согласны?

– Мы уже жили во времена, когда такие сказки были в ходу. Строили светлое будущее, вы тогда еще на свет не родились, а я был примерным пионером, потом комсомольцем, но что из этого вышло, вы застали…, теперь, вот, строим капитализм с человеческим лицом, только «лицом» эту омерзительную харю как-то язык не поворачивается назвать!

– Это все потому, что не с того конца взялись за дело! Надо было сначала человека воспитать в человеке, а уж потом он и сам бы себе все построил. Я вас утомила. Да, и пора мне. Спасибо большое, что приютили, мне и, правда, стало легче. Нужно вызвать такси, Ольга Васильевна, наверное, уже спит, но у меня ключи есть, хорошо, что у Вадика забрала…

«Вот, это и называется старость, – грустно усмехаясь, подумал Леонид Леонидович, провожая Мару до такси, – вместо того, чтобы говорить девушкам о любви, ведешь с ними высокоинтеллектуальные беседы о тонкостях построения светлого будущего!».

«Что же я могу поделать с дождем?», – повторил он слова из сказки о Балбучке, гася в спальне свет.

– Мне нужен материал! Понимаешь? Самого отличного качества. С высокой активностью мозга. С мощным «мозолистым телом», чтобы правое и левое полушарие были идеально сбалансированы, но я не представляю, где его взять? На поиски такого индивида может уйти вся жизнь. – Воскликнул Володя Смирнов, просматривая показатели очередных испытуемых. – А тут сплошная серость! Помнится, старик Юнг называл такой совершенный баланс самостью.

– Ты желаешь заполучить в свое распоряжение Самого Иисуса Христа для проведения экспериментов, или имеешь в виду какого-то конкретного человека? – Спросила Кира, пытливо сверля шефа глазами.

– Если бы имел, то уже ввел бы, – расхохотался он цинично. – Но пока я сам для себя эталон. Гены, дорогая, все дело в генах! Напомню тебе, что функционирование головного мозга во многом зависит от скорости распространения сигналов по аксонам, именно эти отростки нервных клеток отвечают за обработку поступающей информации. А на образование миелиновой электроизолирующей оболочки, покрывающей аксоны, влияют, исключительно, гены.

– То есть, если я правильно поняла, скорость распространения импульсов прямо пропорциональна толщине слоя миелина?

– За что я тебя ценю, так, это за толщину миелинового слоя в твоих аксонах! Хорошие тебе гены достались от прародителей.

– Да, уж эти опыты я до конца жизни не забуду! Сколько тогда пар близнецов прошло через мои руки! По сей день в глазах рябит от их структур. «Теменная доля», «мозолистое тело», до тошноты прямо!

– Это нам еще с аппаратурой повезло, а без диффузионного томографа с высокой угловой разрешающей способностью, мы бы ничего не добились. Глянь, вон на нашу рухлядь под названием магнитно-резонансный томограф, плюнуть на них хочется. Так вот, скажу тебе по секрету, мне удалось очертить группу генов, потенциально связанных с ростом миелиновой оболочки.

– И что это нам дает? – С деланным равнодушием полюбопытствовала Кира.

– А ты не понимаешь? Мы можем воспользоваться данными, полученными нашими коллегами в Калифорнийском университете, и попытаться их на кривой козе объехать, то есть, разработать способ, делающий человека «более умным». Только бы отыскать материал с подходящим генотипом! Моя идея уникальна, я хочу практически создать индивид с наивысшим интеллектом!

– Понятно, метишь на место Господа Бога? Не знала, что оно уже вакантно…, – ехидно спросила ассистентка.

– Зато вакантно место Его Сына…, и тут есть, над чем поразмыслить…, гены, гены и еще раз гены.

– Хочу тебе напомнить о злополучной судьбе атлантов, говорят, их именно за это и потопили, что они занимались манипуляциями с человеческим материалом, баловались клонированием…, развивали евгенику. Ты не боишься, что вся Евразия от твоих экспериментов в один прекрасный момент уйдет под воду!

– Разве не почетно быть достойным потомком великой расы, которая имела целью освободить человечество от всякой техники, заменив ее более развитыми способностями естественных органов чувств, чтобы ощутить подлинную реальность? И потом…, кто говорит о клонировании? Клонирование – сущая чепуха по сравнению с моим замыслом. Я не собираюсь производить «овечек Долли», я смогу создавать пророков! Правда, не из дебилов…

– Ну-ну, только без меня! Тебе не приходит в голову, что этому твоему уникальному индивиду вовсе не нужна участь пророка? Может, он желает прожить жизнь как обычный человек, умереть в свой час, окруженный любовью близких, а не быть побитым камнями за свои великие пророчества?

– Неужели ты не хочешь стать причастной к открытию века? Нет в тебе подлинной одержимости ученого! Какие тут могут быть оглядки на мораль? Совесть для истинного гения – рудиментарный орган, ни один совестливый человек науку не продвинул ни на йоту!

– Знаешь, у меня что-то не вызывает энтузиазма диспут на тему: нужна ли ученому совесть? Это в ваше время было модно затевать подобные споры, а я хочу быстро сделать работу, ради которой ты меня сюда притащил, и вернуться в Москву. У меня там есть более приятное занятие…

– Ты про Леньку, что ли? Захомутать мальца желаешь? Спорим, у тебя ничего не получится!

– На что спорим? – С вызовом спросила Кира.

– Если проколешься, будешь мне помогать в моих экспериментах, пойдешь со мной до самого конца!

– Зачем я тебе, босс?! У тебя есть более способные ассистенты, Томка, например, она гораздо талантливее меня, и возможностей больше…, папашка ее ради успехов дочери на многое готов.

– Я тебе доверяю. – Володя проникновенно поглядел в глаза своей бессменной помощнице, – а это дорогого стоит, Тамара в этот смысле тебя не заменит. У нее твердые убеждения, странные принципы, особенно, в последнее время...

– Большое спасибо за комплимент! А я, значит, беспринципная? Ну, уж нет! Хватит с меня! Я хочу нормальной семьи, детей, обеспеченного мужа, достойного существования, собственного жилья. Мне надоело по общагам, да по чужим хатам скитаться! Годы-то идут! Что мне с твоей славы? Есть ее можно, или на себя надеть, или стать более счастливой?

– Слава – это все, безмозглая ты курица! Это – власть, деньги, свобода, доступ к любой информации. Я ученый, понимаешь? Талантливый ученый. Может быть, даже гениальный! А это накладывает на общество, в котором я живу, определенные обязательства. Словом, согласна ты на пари или нет?

– По рукам! Но ты не сказал, что будет, если проиграешь ты?

– А с чего ты взяла, что я проиграю? Такой вариант даже не рассматривается! Владимир Смирнов никогда не проигрывает!

– Тогда можно еще один вопросик, босс? Уже на другую тему…

– Валяй, я сегодня добрый.

– Что будет, если мы не найдем подходящий материал, как ты его называешь?

Володя глубоко задумался, потом поднял на Киру серьезный тяжелый взгляд и твердо сказал:

– Тогда остаюсь только я. Готов принести себя в жертву науке, как делали до меня миллионы безымянных и именитых моих собратьев по цеху, ради выявления Истины, а ты будешь вести эксперимент по моим записям.

Ассистентка вздрогнула и опустила глаза, не выдержав напора его огромных свинцовых глаз.

Через несколько дней Кира пришла к Володе в кабинет и, взяв под козырек, громко отрапортовала:

– Анализ на ДНК из твоего образца готов.

– Отлично! – Воскликнул он, радостно потирая руки. – Докладывай. Можешь перейти с птичьего языка на человеческий, я потом сам посмотрю подробные записи по журналу, ты мне сейчас только самую суть, буквально, в двух словах…

– В двух словах: ДНК принадлежит мужчине, по этнической принадлежности полностью совпадает с ДНК группы народов до сих пор проживающих на территории современного Ирака и Ирана…

– Все! Умолкни, девушка! Дальше я сам! Проси, чего душа пожелает за такую новость! Хоть цветочек аленький!

– О, это обнадеживает! Но цветочек мне не надо, его поливать требуется, чтобы не завял, а я мотаюсь по всей стране за тобой. Мне бы для начала пару денечков…, хочу за мамой в Читу съездить. Обещала забрать ее в Москву, пусть поживет со мной немного. Заодно с будущим зятем познакомится…

– Езжай. А оттуда прямо в столицу, сюда можешь не возвращаться. Я сам все образцы упакую и привезу. Как же я доволен! Описать не могу. Эти результаты оправдывают все, понимаешь, все!

– Что-то ты сегодня патологически добрый, босс!? Это подозрительно! – Рассмеялась Кира и побежала в общежитие собирать вещи.

Дождавшись, когда за ассистенткой закроется дверь, и в коридоре смолкнет цокот ее каблучков, Володя быстро прошел в лабораторию. Он внимательно просмотрел все записи, затем, аккуратно удалил из регистрационного журнала соответствующие страницы и положил их в своей кейс. Сидя за рабочим столом, ученый погрузился в глубокие раздумья.

«Я, конечно, продолжу поиски материала, но интуиция мне подсказывает, что моя кандидатура – самая идеальная для такого эксперимента. Вот, только Леньку еще проверю, пощупаю его «мозолистое тело», и все, не буду больше время попусту тратить. Кажется мне, что он тоже вполне пригоден для моих целей. Образец можно и на двоих поделить…, так даже интереснее, своего рода, битва интеллектов! Я ведь с ним с первого курса соревновался, может, благодаря этому тщеславному состязанию, и сделался ученым, теперь даже скучаю немного, что он выбыл из игры. Надо только обследование провернуть, пока Кирка не вернулась, а то все испортит своей кошачьей любовью. Угораздило же ее втюрится именно в Леона! Хотя, почему нет? Холост, богат, умен, интеллектуален, умеет ухаживать за женщинами. Только я-то знаю, кто у него на уме…, это будет самый большой сюрприз для девушки Киры, но она об этом не должна узнать раньше времени. Сначала я его обследую, а потом – отдам бабам на растерзание, пусть забирают, если он мне не подойдет. Надеюсь, наша курица там времени даром не теряла…».

Володя вызвал секретаршу и попросил заказать билет до Москвы на ближайший рейс.

– Поверьте, Леон, здесь нет решительно никакой мистики! – С жаром воскликнула Мара. – Чистая физика, квантовая механика, если угодно. Количество света, входящего в сосуд для его получения, соответствует размерам этого сосуда. Вы не можете налить воды в ведро больше его емкости, вот, и все. Таким образом, если представить душу в виде сосуда, то она должна увеличиваться в размерах, постепенно обучаясь, последовательно проходя все стадии получения прямого света извне в процессе своего многократного воплощения в физическом теле. Надеюсь, вы не отвергаете идею реинкарнации?

– Мне не очень нравится слово «свет» в данном случае…

– Хорошо, назовите это «энергией», «излучением», «световой субстанцией»! Как вам будет угодно, может быть, это не точный перевод, но термин закрепился, и его используют, так привыкли. Как в любой науке…

– И какие же это стадии?

– Их четыре: неживое, растительное, животное, человек.

– Что же у нас появится на выходе?

– «Совершенный Человек», «Адам», но уже способный отдавать, полностью уподобленный Высшей Природе, которая его создала, а не та зависимая от нее структура, которой он являлся до разбиения.

– Но как эти стадии соотносятся с обыденной жизнью? С существованием человека в социуме, скажем?

– В нашем мире он проходит те же самые этапы получения. При распространении света сверху вниз, он сначала подобен камню: хочет только пищи, крова, продолжения рода. Потом растению: жаждет денег, богатства. Затем, животному – стяжает власть, почести и славу. И, наконец, человеку – стремиться к знаниям. Видите, как все просто!

– То есть, перескочить не получится, из камня сделаться сразу Адамом? – Улыбнулся Леонид Леонидович, – какая жалость! А я-то хотел прямо в Ильи-пророки записаться и быть живьем взятым на небеса. Не переживу!

– Не получится! У вас просто не успеет сформироваться сосуд для получения такого огромного количества энергии, чтобы сразу сравняться с Творцом, да, и качество ее будет не то. Вы ведь продолжите оставаться эгоистом, не прошедшим все этапы исправления души, а должны достичь противоположного состояния, научиться отдавать как Создатель, – засмеялась в ответ Мара.

– Мне пришла в голову забавная мысль: согласно вашему объяснению каждый человек носит внутри себя своего рода «чашу Грааля», куда получает Божественную энергию. Это и есть его душа, и она по размерам соответствует уровню его духовного развития. Получается, что она – живая и может даже расти…

– Наверное, можно и так сказать…, вы очень образно все поняли. Я, конечно, крайне упрощенно вам объяснила, это, как, если бы вы решили пересказать мне релятивистскую механику в трех словах. Умение получать – гигантская, точная наука, которая развивалась несколько тысячелетий, но наука! Вне всякого сомнения.

– Теперь понятно, чем вы там занимаетесь на своих курсах, а то я уже начал ревновать…, – закинул Леонид Леонидович пробный шар. – Решил, что там есть магнит попритягательней, чем мое скромное общество.

– Что вы! – Опять засмеялась Мара. – У нас мальчики-девочки отдельно учатся!

«Тест не прошла, – огорченно констатировал он про себя, – ладно, не будем форсировать события!».

– Как там наш пациент? – Перевел он разговор на другую тему. – Поправляется?

– С грехом пополам, – вздохнула Мара. – Из комы он вышел, физическое здоровье опасений не внушает, но память к нему пока не вернулась. Ольгу Васильевну считает своей мамой. Даже так ее и называет, а когда увидит, что она плачет, то начинает утешать: «Выросту, – говорит, – никому тебя в обиду не дам. Ты у меня не будешь больше плакать». Одно только и осталось от прежнего Ивана Ефимовича – истовая вера в Бога. Икону Богородицы попросил в больницу принести и Евангелия. Все читает их с утра до вечера, наизусть учит.

– Да, тяжелый случай, но будем уповать на лучшее, эта история могла обернуться для него летальным исходом…, а что милиция, ищет злоумышленника?

– Думаю, нет. Им удобнее Вадика подозревать, тем более что он сбежал, будучи связан подпиской о невыезде. На этом все и успокоились, но не объявлять же его в международный розыск, повода серьезного для этого они не видят, к тому же, Пригожины решительно против его кандидатуры в злоумышленники. А обращение в Интерпол больших денег стоит. Вот, если бы он банк ограбил, или олигарха какого-нибудь, не дай Бог, убил, тогда еще можно было бы подсуетиться. А так, что им несчастный нищий академик. Ничего у него не пропало, жив-здоров, слава Богу, милиция и спустила все на тормоза…

Да, забыла сказать, вчера Володя папе на работу звонил, он сегодня возвращается. Закончил там свои изыскания, вроде, очень доволен результатами. Я так по Кире соскучилась, но она немного позже приедет, решила маму забрать из Читы к себе на некоторое время.

От этого сообщения все похолодело внутри у Леонида Леонидовича, но он с трудом взял себя в руки и вымучено улыбнулся.

«Кончен бал, потухли свечи, – сказал сам себе Леонид Леонидович, проводив Мару до дома Пригожиных, где она решила пожить до момента выписки академика из больницы, чтобы не оставлять Ольгу Васильеву одну. – Объяснение с Кирой неотвратимо как восход солнца. Давно надо было все сказать, тряпка я, тряпка и трус. Сменил сим-карту в мобильном, тем и ограничился. Просто не хотелось объясняться по телефону, как-то это не по-мужски…, а все мои остальные «страусиные деяния» по-мужски? Ладно, поговорю с ней сразу же, как только она приедет. Нехорошо морочить голову двум женщинам одновременно, это даже для меня слишком! Да, и лета мои уже не те…».

Приняв твердое намерение расставить все точки над I во взаимоотношениях с Кирой, Леонид Леонидович успокоился и отправился домой в наилучшем расположении духа. Он не любил обижать людей, но еще больше ненавидел оправдываться и выяснять отношения. Зато, если его все же вынуждали это делать, говорил все начистоту и поступал очень решительно.

Подходя к своему подъезду, Леонид Леонидович заметил, что от стены отделилась темная фигура внушительных размеров, и внутренне сгруппировался.

– Ахлык берды, друг, – раздался в темноте приятный баритон. – Я гость из глубин космоса. Моей планеты даже нет на ваших картах звездного неба.

– Добрый вечер, уважаемый гуманоид, – как можно доброжелательнее ответил Леонид Леонидович, памятуя о том, что психов лучше не раздражать в момент обострения.

– Я не гуманоид, увы, я инсектоид. Мне только на время пришлось принять человеческий облик в целях собственной безопасности, чтобы не выделяться в толпе. Для этого я позаимствовал мужское тело. Я верну, уже скоро. Сегодня ночью за мной прилетят мои соотечественники.

– Сердечно рад. Чем могу быть вам полезен?

– Меня бы устроила небольшая сумма денег. – Печально изрек пришелец.

– Какая именно? – Полюбопытствовал Леонид Леонидович с готовностью. – У меня при себе, практически, нет наличных, почти все отдал за такси.

– Понимаю, – продолжил ночной собеседник, – этот ответ я слышал постоянно на протяжении своего визита на Землю. – Вы, земляне, очень неохотно делитесь своими сбережениями. Меня бы устроила сумма рублей в сто-двести, я только и хочу, что купить бутылку водки, чтобы отметить свой отъезд. Привязался я к вам, земляне, милые вы, глупые, и отстали от нас в развитии на миллионы лет. Хотите полететь со мной? Вам у нас понравится, привезете с собой на Землю новые знания, нанотехнологии, прославитесь в своем поколении и в последующих. Я вам все покажу. У себя дома я – большой чин, великий ученый-изобретатель.

– Премного благодарен, любезный, но я не могу оставить свои дела, – вежливо поблагодарил гостя земли абориген, и полез в карман за бумажником. – Вот, вам необходимая сумма и не отказывайте себе ни в чем. Искренне желаю, чтобы у вас остались самые наилучшие впечатления от визита на Землю.

– Вы самый лучший представитель земной расы. Прощайте, я в печали, оттого что вы отказались лететь к нам, потом будете жалеть. Я вижу ваше будущее, как на ладони, вас ожидают бо-ольшие проблемы из-за особей противоположного пола…, у нас этого нет, мы – существа однополые. – Гость жестом фокусника выхватил из рук Леонида Леонидовича пятисотку и, церемонно поклонившись, быстро скрылся в темноте.

«Может, стоило согласиться на предложение инсектоида, провидец, однако…, – подумал Леонид Леонидович, услышав сквозь входную дверь, как надрывается в квартире телефон. – Позаимствовал бы у них обличье какого-нибудь брата по разуму, и – привет, земляне. Интересно, как они выглядят? Не важно, главное, что половой вопрос там просто не стоит на повестке дня, вот, что самое замечательное! Взять или не взять трубу? Вдруг, это Кира? А, если Мара, и там что-то серьезное случилось…, что за трусость, право, решил же все уже…».

Он быстро вошел в дом, снял трубку и с облегчением услышал на другом конце провода голос Володи.

– Где тебя носит по ночам, продюсер? Мобильник не отвечает, ты что, скрываешься от представителей закона?

– Нет, беседовал с представителем внеземных цивилизаций во дворе, – ответил Леонид Леонидович, смеясь, – отделался суммой в пятьсот рублей.

– Везуха тебе, обычно такие контакты обходятся дороже…, ладно, к телу, вернее, к мозгу, завтра в пятнадцать ноль-ноль у тебя обследование. Не опаздывай, время на аппаратуре расписано по минутам, едва втиснул тебя в график, кто-то из очередников заболел. Да, смотрел тут по ящику передачку с твоего канал, интервью с лже-астрономом, запамятовал его фамилию. Кое-какая мыслишка возникла по этому поводу, но это обсудим при личной встрече. Надеюсь, у тебя выходы на него остались? И еще раз прошу: не опаздывай завтра, тем более что сама Томочка любезно согласилась мне ассистировать. Ждем!

«Вот, хитрый лис! Все-то ему известно…, знает, на какие кнопки нажимать, нейропсихолог!». – Усмехнулся Леонид Леонидович, возвращая трубку на базу, но в ту же секунду телефон зазвонил снова.

– Господи, ну, что еще! Опять что ли обследование откладывается? – Пробормотал Леонид Леонидович, снимая трубку, – да, Володя, слушаю тебя…

В самое ухо ему зажурчал, заворковал счастливый голос Киры:

– Боже мой, наконец-то я тебя застала! Извелась вся от тревоги, что у тебя с мобильным? Звоню по несколько раз в день, ни один телефон не отвечает? Ты что, был в отъезде? Срочная командировка?

– Да, – машинально брякнул он, и тотчас разозлился на себя, на Киру, которая словно насильно навязала ему этот ответ, на Володю и на всю современную цивилизацию разом, придумавшую телефонную связь, чтобы осложнять людям жизнь.

Кира продолжала что-то говорить, но Леонид Леонидович уже не слушал ее, весь погрузившись в анализ собственной лжи.

«Почему я ответил «да», что за идиотизм! Потому что, скажи я «нет», мне пришлось бы оправдываться до самого утра, но ведь я мог сразу ей заявить, что хочу поговорить серьезно, когда она приедет, но предпочел солгать, гадость какая…».

– Алло, алло! Ты меня слышишь, Леончик? – Кричала трубка во весь Кирин голос, – мы с мамой приезжаем в субботу. Очень прошу тебя, встретить нас на Казанском вокзале, у мамы куча чемоданов, а она уже не молода, и у нее больные ноги. Поезд прибывает в одиннадцать тридцать четыре. Вагон тринадцатый, не представляю, как я доеду, будет трясти немилосердно. Алло, алло! Ты меня понял? На всякий случай, у Володи эта информация есть, он тебе сообщит. Все, отключаюсь, связь отвратительная, ничего не слышу, треск один. Целую тебя, любимый, ужасно соскучилась, пока! Прямо так и хочется задушить тебя в объятьях…

Сна не было ни в одном глазу. Леонид Леонидович плеснул в бокал немного «Староармянского бренди» и включил телевизор.

«Так мне и надо за мое слюнтяйство! Пошлю Николая, и весь разговор. Опять пытаешься зарыть голову в песок? Пол-то – цементный, дурень…, ну, оттянешь еще на некоторое время объяснение, лучше тебе будет от этого? Но ведь при маме я все равно не стану ничего говорить…, зачем же так, пожилая дама разволнуется. Что она обо мне подумает? Это наши с Кирой проблемы…, надо с глазу на глаз. Тогда точно лучше всего отправить на вокзал Николая! Это выход, нет, правда, выход. Она мне потом позвонит, а я ей скажу, что надо, мол, встретиться и серьезно объясниться. Да, решено, так будет лучше для всех!».

Леонид Леонидович успокоился, разом отправил в рот остатки ароматной ожигающей жидкости и с легким сердцем отправился в кровать.

Он уже почти засыпал, когда у него в ушах зазвучал отчетливо голос Мары: «Мне очень хотелось показать мир, где все люди любят друг друга. Представьте только, что живет на всем земном шаре одна большая любящая семья с единым сердцем. Каждый из живущих вас любит, заботится о вас, и вы обо всех».

«Какой ужас! – Подумал Леонид Леонидович, – нет, мне достаточно моих ближних. Хорошо было Иисусу призывать: «Люби брата твоего, как душу твою. Охраняй его как зеницу ока твоего». Сам-то Он не больно их жаловал…, когда сказали Ему апостолы: «Твои братья и твоя мать стоят снаружи», что они услышали в ответ? «Те, которые здесь, которые исполняют волю моего Отца, – мои братья и моя мать». Ничего не понимаю…, наверное, мы представления не имеем, что означает «любить» в истинном значении слова, и постоянно подменяем это чувство инстинктом продолжения рода. А, может быть, ключевым словом является «снаружи», и надо любить только тех, кто находится «здесь»? То есть, внутри? Но кто же они такие и кто очертит этот круг?

Как там, в Песне песней Соломоновой: «Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви».

Неужели он такую любовь имел в виду, ко всем и каждому? Но разве можно научиться так любить? Нет, это – не реально!

– Чистой воды положение во гроб! Только Андрея Рублева не хватает, чтобы запечатлел торжественность момента. – Смеясь, проговорил Леонид Леонидович, с опаской укладываясь в «корытце» томографа. – Такое чувство, что готовлюсь сунуть голову в камеру синхрофазотрона.

– Не волнуйтесь, здесь даже люди с клаустрофобией чувствуют себя невероятно комфортно, ни одного приступа не зафиксировано, – успокаивала его Мара, – сканер совершенно безопасен. Вы абсолютно ничего не почувствуете.

– Успокаивай его, успокаивай, мне нужна нормальная картинка, а не бешенные пики паникующего кролика. Все. Я пошел к монитору, оставляю вас наедине, – быстро проговорил Володя и удалился в соседний отсек томографа.

– Мара, вы меня не покидайте! – Завопил притворно пугливо пациент, видя, что она направилась куда-то, – я тут без вас пропаду!

– Я через секунду вернусь, – обернулась молодая женщина с улыбкой, – только книжку возьму и сяду рядом с вами. Не надо так волноваться, Володя же просил!

– А вдруг обследование выявит, что у меня вообще нет мозга? Или он гладкий, как шарик для пинг-понга? Или изменения какие-нибудь обнаружат, образования необратимые? Во истину: нет ничего тайного, что бы ни стало явным!

– Шутки удались, – сказала Мара серьезно, – зрители рукоплещут.

Леонид Леонидович замолчал и почувствовал, как его ложе поехало вперед.

«Странное все же чувство я к ней испытываю, даже определение для него не могу подобрать. Нечто сродни умилению. Она совершенно не вызывает у меня сексуальных желаний…, точнее, гасит их, что ли. Намеренно? Интересно, а как она меня воспринимает? Только одно могу сказать, я бы хотел провести с этой женщиной остаток жизни. Иметь с ней общих детей…, троих сорванцов и миленькую девочку…».

Вдруг он увидел себя входящим в зал студии. Множество зрителей расположились в креслах, расставленных амфитеатром вдоль стен. В центре на небольшом возвышении сидели на невысоких крутящихся табуретах три человека в странных белых одеждах, напоминающих балахоны, и вели между собой дружественную спокойную дискуссию. Леонид Леонидович обвел глазами зрительскую аудиторию и с удивлением понял, что она не однородна, а четко делится на три категории. Какие именно, сразу он определить не мог, но присутствующие группировки явно были настроены враждебно друг к другу. Лица их выглядели очень напряженными, а глаза пылали непримиримым огнем религиозного фанатизма. Ему показалось, что брось любой из них одно не осторожное слово или призыв во имя «своего Бога» и разразится битва ни на жизнь, насмерть.

«Кто их здесь собрал? – Подумал Леонид Леонидович, похолодев. – Они же разнесут мне всю студию! И что это за господа в центре зала? Кого-то они напоминают…, но этого не может быть! Невозможно собрать вместе Будду, Христа и Магомета! Это абсурд! Не пойму, о чем они беседуют? И на каком языке? Однако между ними не чувствуется непримиримости или разногласий. Им, кажется, хорошо вместе…, они прекрасно понимаю один другого. Они договорились, что Бог един для всех! Но их паствы! Вот, кто готов биться за веру до истребления последнего инаковерующего! Сейчас начнется…

Не может быть, чтобы такое происходило наяву…, что-то еще здесь не так…, помимо самой ситуации, а понял! Стены, пол и потолок зеркальные! Я попал в Кристалл Времени!».

– Проснитесь, Леон! У нас не гостиница! – Смеясь, тормошила его Мара.

Леонид Леонидович открыл глаза и, едва размыкая губы, словно сведенные судорогой спросил:

– А ток-шоу уже закончилось? Никто не пострадал?

– Никто, кроме меня, – ответил на его вопрос Володя. – Да, и то только от зависти к содержимому твоей черепной коробки. Да, старик, у тебя поразительная мозговая активность! Я таких еще не встречал, а уж насмотрелся я на серое вещество, будь уверен, достаточно!

– Ну, что у меня там? Извилины-то хоть есть? – К Леониду Леонидовичу постепенно возвращалась способность адекватно воспринимать действительность.

– Что тебе сказать…, – нарочито прискорбным тоном начал Володя, – интракраниальные артерии и вены без стенотических изменений…

– Володька, немедленно прекрати свои штучки и скажи по-русски!

– По-русски, говоришь? Жить будешь…

– Ну, да, жить буду, но недолго и небогато!

– Все у тебя в полном порядке, даже обидно, честное слово! Я еще, конечно, с результатами поработаю, но не вижу никаких предпосылок для беспокойства. А теперь, если не секрет, расскажи, что тебе снилось такое интересное?

– Я разве спал?

– Судя по сигналам, идущим от головного мозга, он находился в фазе «быстрого сна». Нам редко так везет, обычно народ дергается, нервничает, а ты спокоен был, как удав!

– Бред какой-то привиделся. Как будто я собрал у себя в студии Будду, Христа и Магомета на ток-шоу. Они быстренько между собой договорились, а их адепты мне всю студию в клочья разнесли, доказывая, чья конфессия главнее.

– Эк, куда тебя занесло! – Засмеялся Володя. – Я тут притчу одну вспомнил. Попал человек в глубокую яму, и сам выбраться не может. Идет мимо христианин. Бедняга его просит о помощи, а тот отвечает: «Господь тебя наказал, не мне Его волю нарушать. Сиди, пока Он не смилостивится». Ну, сидит мужик дальше, идет мимо мусульманин. «Помоги, добрый человек, вытащи меня отсюда!». «Ты – неверный! – говорит мусульманин, – я таким не помогаю, сиди до конца дней, одним неверным меньше будет! Мне Аллах зачтет, к гуриям попаду». Сидит мужик, горюет. Идет мимо буддист, он опять взмолился, ну, буддист его и вытащил. «Спасибо тебе, добрый человек, что не оставил меня в беде». «Причем тут ты, – изумился буддист. – Я не тебя спасал, я улучшал свою карму!». Вот, такая история.

– Удивительно точно подмечено, – сказала Мара. – Леон, вы вставать думаете? Я на занятия опаздываю, а мне надо тут все привести в порядок, сейчас следующий пациент придет на обследование. Поторопитесь, пожалуйста.

– Все, Марочка, уже встал! Я вас подвезу, меня водитель ждет у клиники, не беспокойтесь, не опоздаете.

Уже прощаясь в дверях кабинета с Володей, он неожиданно вспомнил их вчерашний телефонный разговор:

– Слушай, а ты же со мной хотел обсудить что-то? Какая-то идея у тебя возникла в связи с моей передачей…, выкладывай, что ты придумал?

– Ну, не здесь же! Как-нибудь в другой раз, при более благоприятных обстоятельствах. Честно говоря, я сам еще не додумал до конца свою идею, так, бродят в голове некие невнятные мыслишки. Когда оформятся в одну большую и серьезную мыслищу, я тебя обязательно призову.

– Давай, координаты этого пара-нормальщика у меня есть.

Когда Мара выходила из машины на Малой Дмитровке, Леонид Леонидович спросил:

– Позволено мне будет вас встретить, любезная сударыня?

– Если вас это не обременит, любезный сударь, – в тон ему ответила молодая женщина, – ровно через три часа на этом же месте.

– Вот, и отлично, а я пока на работу.

«Сегодня же с ней и объяснюсь, – решил Леонид Леонидович. – Сделаю предложение…, а если она не согласится? Откажет мне, высмеет, предложит оставаться друзьями. Но я уже не могу без нее жить! Я согласен таскаться за ней повсюду, как шестнадцатилетний пацан. Леонид Леонидович, загляните в паспорт! Ну, и что? Будь, что будет! Сегодня же!».

Мара подошла к нему какая-то отрешенная, словно продолжала слушать прерванный урок.

– Как прошло занятие? К доске вызывали, – попытался расшевелить ее шуткой Леонид Леонидович.

Она помолчала какое-то время, а потом, словно очнувшись, посмотрела на него вопросительно и удивленно:

– Вы что-то сказали?

– Ничего важного…

– Нимрод не поверил Аврааму…, – произнесла она неожиданно, – а ведь его открытие было революционным по тем временам. По сути, он предложил царю Вавилона формулу, объясняющую все. Именно ее ищет человечество на протяжении всего своего существования. Такое восприятие реальности выглядит очень простым…, но так ли это? Авраам сказал, что реальность состоит из двух желаний: желания получать и желания отдавать. Весь мир держится на этом. Больше ничего нет. Все, что нас окружает, является следствием взаимодействия этих двух желаний. Когда их симбиоз гармоничен, жизнь течет мирно, но стоит им прийти в противоречие, – начинаются катаклизмы, катастрофы и кризисы. Желание отдачи создает материю, а желание получения придает ей форму.

Знаете, Леон, я сегодня что-то не расположена к прогулкам и тем более посещениям злачных мест. Проводите меня, пожалуйста, домой…, и не обижайтесь, мне надо подумать, помолчать.

– Хорошо, – согласился он покорно и поднял руку, останавливая такси. – Как прикажете.

«Вот, и сделал предложение! Старый Казанова. Ей просто нужен собеседник…, скорее даже безмолвный слушатель. Она сегодня, словно сама с собой говорила. А ты – распушил хвост, как павлин…, «выходи за меня замуж»…, противно. Хорошо, что ничего не сказал, вот, сел бы калошу. Не нужно ей никакое замужество. Но я же не спрашивал ее об этом…, каждой молодой женщине хочется семью, детей, надежного тыла. Не стану больше ей надоедать своими знаками внимания, Бог с ней, пусть найдет себе другого конфидента, молодого, умного, а захочет меня видеть, – позвонит. И потом…, разберись-ка сначала с Кирой, братец! Две невесты сразу – не многовато ли будет в твоем возрасте? А пока, сиди себе тихо и не высовывайся, как из окна трамвая…, но, куда же едет мой трамвай? И кто в нем вагоновожатый?».

Кира стояла на платформе, неотрывно глядя в направлении, откуда должен был появиться Леонид Леонидович. Почти все пассажиры деловито и быстро умчались, влекомые, кто носильщиками, кто встречавшими их родственниками, оставив их с матерью и увесистым багажом в сиротливом одиночестве на промозглом, продуваемом всеми ветрами перроне. Негодование ее нарастало по экспоненте, но она не позволяла ему вырваться наружу, не желая навлечь на жениха еще и негодование матери.

– Однако надо было носильщика взять, – безмятежно сказала Цыпелма Тимофеевна, не проявляя ни малейших признаков неудовольствия, – донес бы вещи до стоянки такси. Зачем зря человека всполошила, может, дела у него…

Национальные традиции и большой жизненный опыт приучили ее с уважительным терпением относиться к мужскому началу.

– Что за неотложные могут быть дела в выходной день, мама! Сегодня, между прочим, суббота. – Отмахнулась Кира запальчиво, но, взяв себя в руки, сменила тон и озабоченно добавила, – ты не представляешь, какие дикие пробки в Москве, особенно, на Садовом. Наверное, выехал впритык, как все мужчины, теперь дергается…

Наконец, женщины увидели спешащего к ним человека.

– Вы будете Кирой Борисовной Церанг? – Спросил подошедший, сверяя текст с бумажкой. – Я от Леонида Леонидовича. Он приболел немного и послал меня вас встретить, да я замешкался на стоянке, все платные…, достали уже эти самодеятельные обиралы. Пришлось машину подальше немного отогнать. Ничего, я багаж заберу и мигом ее подгоню, а вы на дороге подождете.

– Спасибо вам большое, – с искренним удовольствием ответила вместо дочери Цыпелма Тимофеевна. Кира же только сухо кивнула в знак приветствия и пошла следом за водителем и матерью, крепко сжав губы.

«Что ж, все яснее ясного, Леонид Леонидович! – Гневно думала она. – Вы, значит, не настроены на серьезные отношения. Расчет ваш примитивен и прост: вы посылаете вместо себя шофера, я становлюсь в позу, устраиваю вам выволочку, а в пылу выяснения отношений объявляете мне, что между нами все кончено. Не дождетесь! Не получится у вас отделаться от меня легким испугом! Не будет вам выволочки, отложим ее до белее интимных ситуаций, у нас еще все впереди…».

– Леон, милый, ты – наш ангел спаситель! Как мы тебе благодарны за машину! Но водитель сказал, что ты приболел? Я готова мчаться к тебе немедленно и ухаживать, непокладая рук. У тебя что-то серьезное? Врача вызывал? Температура высокая? Медикаменты есть? Я всегда так пугаюсь, когда кто-то из близких болен!

– Кто, я? – Спросил Леонид Леонидович, слегка поперхнувшись, и костеря про себя Николая на все корки за проявленную самодеятельность. – Чепуха…, он что-то перепутал, точнее не понял, я навещал Ивана Ефимовича в больнице. Академика завтра выписывают, а его лечащий врач сегодня дежурит. Вот, Ольга Васильевна и попросила меня с ним поговорить, уточнить, какие будут предписания по дальнейшему уходу и прочее…. Я только вошел, даже не разделся еще. Как вы добрались?

Он старался говорить тоном нейтральным, но дружественным, желая нарочито независимой интонацией подчеркнуть всю несостоятельность Кириных матримониальных упований. Визит к Ивану Ефимовичу в больницу был чистейшей правдой, об одном он только умолчал, что сам позвонил Ольге Васильевне и напросился на беседу с врачом, в которой не было никакой необходимости, так как все рекомендации были уже выданы и к больному прикрепили патронажную сестру.

– Нормально добрались, покачивает только до сих пор, словно все еще еду. Холодильник пустой, надо срочно бежать в магазин за провиантом. Один пакет кофе в доме и все. У меня к тебе совсем нахальная просьба…, можно? Раз уж ты здоров, не пригласишь ли нас с мамой к себе на ужин в какой-нибудь из дней? Ей будет очень одиноко в Москве…, хочется как-то развлечь бедняжку, дать ей возможность пообщаться с образованными людьми. Она ведь всю жизнь работала адвокатом, к ее услугам в Чите прибегали очень известные люди…, и не безрезультатно. А рассказчица она какая! Заслушаешься! Тебе тоже интересно будет общение с ней.

– Хорошо, – неожиданно для Киры он сразу согласился на ее просьбу. – Давайте прямо сегодня. Зачем откладывать? Еда закуплена, только картошечки отварю…, я вчера в «Метро» налет совершил. Жду вас к девятнадцати ноль-ноль. Удобно? Пришлю за вами Николая, тем более что адрес ему уже известен.

«Зачем рубить собаке хвост по частям! – Радостно потирая руки, думал Леонид Леонидович. – Нынче же вечером с ней и объяснюсь, улучу как-нибудь минутку, в мамином присутствии мне ничего не угрожает. Не будет же она меня при ней в койку тянуть или сцены устраивать! Свобода!».

«Подозрительно быстро он согласился, – размышляла Кира, положив трубку. – Сдается мне, что он замышляет нечто такое…, надо быть начеку. Что ж: предупрежден, значит, вооружен».

– Мама, сегодня едем на ужин к моему жениху! Пора вас познакомить, наконец. Только умоляю, пожалуйста, не наделай глупостей! Поменьше рассказывай о своих подзащитных, а то ты любишь эти байки к месту и не к месту…, и ни грамма спиртного, ни капли, слышишь, даже нюхать не смей!

«Указывать она мне будет…, – проворчала Цыпелма Тимофеевна себе под нос. – Молодая еще, однако…».

Леонид Леонидович помог дамам снять верхнюю одежду и церемонно приложился к ручкам.

Кира была поразительно похожа на мать, только черты лица старшей Церанг, видимо с возрастом, стали напоминать лик некого северного женского языческого божества, но вырезанного более суровой рукой и из твердой темной древесины. Пожилая дама держалась свободно и непринужденно, без приглашения прошла в гостиную, уселась на облюбованное ею место в центре большого углового кожаного дивана и принялась нюхать разложенную на тарелках еду. Кира бросила на Леонида Леонидовича быстрый извиняющийся взгляд, но, не заметив в его глазах недоумения или осуждения, устроилась рядом с матерью.

Являя собой эталон гостеприимства, хозяин принялся потчевать гостей. Он любовно извлек из «морозилки» запотевшую литровую бутылку французской водки «Золотой гусь», и, кивнув на сервировочный столик с напитками, деловито проговорил:

– Милые дамы, выбирайте! Цыпелма Тимофеевна, что вам предложить? Есть превосходный португальский портвейн, отличный «Кагор», «Мартини», «Бейлис»…

Пожилая дама затравленно взглянула на дочь, громко сглотнула слюну и хрипло выдохнула:

– С-сок…

– Мама не пьет! – Поспешила сгладить неловкость Кира, – а мне «Мартини» с грейпфрутом как всегда. Ты же знаешь, я его обожаю!

Леонид Леонидович не стал изображать удивление, вызванное ее замечанием, и наполнил бокалы. Себе он налил стопку водки и провозгласил стоя:

– Первый тост, как водится у джентльменов, «За прекрасных дам!». Благодарю, что вы удостоили своим посещением мою скромную холостяцкую берлогу.

Застолье потекло своим чередом. Хозяин был необыкновенно оживлен и предупредителен, развлекал гостей телевизионными байками, рассказывал о причудах всяких знаменитостей, зорко наблюдая за тем, чтобы их тарелки не пустовали. Когда все отдали должное закускам, он собрался, было, идти на кухню, чтобы поставить на газ картошку, но Кира его опередила:

– Сиди, дорогой, ты и так сегодня набегался. Я все сделаю сама, мне все равно нужно… припудрить носик.

Леонид Леонидович не противился, он хотел пойти вместе с ней, но подумал:

«Рано еще, не время для объяснений. Перед уходом выберу подходящий момент, и приглашу ее на разговор, а то получится, будто их выпроваживаю…, какая нормальная женщина захочет оставаться в доме, где ей, грубо говоря, указали на дверь?».

Оставшись наедине с Цыпелмой Тимофеевной, он отчего-то стушевался, и, не зная, что сказать, предложил:

– Может быть, выпьете хоть глоточек портвейна? Можно разбавить его соком…

– Налей-ка мне водочки, сынок, – мгновенно оживилась пожилая дама и протянула ему свой бокал с минеральной водой, к которой так и не прикоснулась. – Да, не жалей, с пузырями она не догадается, а в сок добавь «Мартини», тоже не заметно будет.

Леонид Леонидович смекнул, что Кира настропалила матушку перед приходом, дав установку «на трезвость».

«Это мне на руку, хотя и подло с моей стороны пользоваться ее слабостью, но ничего, немного спиртного ей не повредит. Пусть развеселится женщина, может, расскажет что-нибудь интересное, как Кира обещала, а то сидит молча, потупившись, жует, один я выступаю весь вечер, как клоун на арене…».

Хозяин и гостья заговорщицки чокнулись и осушили бокалы.

– Ох, хорошо! – Блаженно произнесла Цыпелма Тимофеевна. – Плесни-ка еще, пока Кирка не застукала, только без менералки, противная она, однако. Да, полней, полней наливай, я буду помаленьку отпивать…, как будто там вода.

Когда Кира вернулась в комнату, Леонид Леонидович и Цыпелма Тимофеевна хохотали как помешанные и говорили одновременно. Она мельком глянула на почти пустую бутылку водки и все поняла, но шума поднимать не стала, решив больше не покидать общество и не оставлять мать без надзора.

– О, Кирюшка пришла! – Воскликнул удивленно хозяин, как будто это было для него полной неожиданностью. – Сейчас я скажу любимый тост моего оператора, он грузин…

– Был у меня один подзащитный, – громко перебила служительница Фемиды, простирая ладонь вперед, словно призывая зал полный людей к молчанию, – тоже грузин. Жену кухонным ножом зарезал, с любовником застукал в своей постели. По минимуму дали благодаря мне. В три счета доказала, что действовал в состоянии аффекта. Так, что за тост?

– Забыл уже, пардон. Ладно, я про другое расскажу. Диктор наш…

– Был у меня диктор! С бурятского радио. Вот, это было дело, безнадежное совершенно, все улики против него, отпечатков тьма, но я опять условного добилась. Обещал озолотить, да, куда там! Потом делал вид при встрече, что не узнает меня, однако.

– Да, как там наш академик? – Решила Кира перехватить инициативу.

Леонид Леонидович открыл, было, рот для ответа, но Цыпелма Тимофеевна не допустила такого самоуправства и активно наверстывала принудительное молчание.

– Был у меня один подзащитный академик. Сожительницу порешил. Нет, он тогда еще кандидатскую даже не защитил. Ему надо было в Москву ехать к оппоненту, а она ни в какую. «Пока, – говорит, – картошку не посадишь, никакой защиты. Это ты нарочно выдумал про диссертацию, чтобы огород не копать. Не пущу!». Ну, он ее подушкой во сне придушил, все гуманнее, чем топориком…, тоже добилась оправдания, вчистую! Так расписала эту ведьму, и житье с ней бедного аспиранта, что сам прокурор чуть не плакал.

Дальше застолье потекло под абсолютным единоличным председательством Цыпелмы Тимофеевны. Она возглавляла его с завидным энтузиазмом, то и дело наполняя бокалы, и противиться ей не было никакой возможности. В какой-то момент Леонид Леонидович почувствовал, что язык его деревенеет, а перед глазами все плывет.

«Душ что ли принять? Неудобно перед дамами. Все, пора срывать пломбу со стоп-крана!».

– Так, вот, – услышал он собственный голос как бы со стороны, – Предсказамус настрадал, что скоро наступит конец света, давайте встретим его достойно!

– Был у меня такой один Нострадамус. Приворотным зельем торговал. Столько человек отравил, пока его оперативники выследили…, а какую взятку мне предлагал, чтобы я его вытащила! Всю оставшуюся жизнь можно было бы не работать, однако, только я никогда не брала!

Самым последним воспоминанием Леонида Леонидовича об этом вечере, чудом сохранившееся на донышке памяти, было то, как он встал и на автопилоте направился в спальню, где плашмя упал поперек кровати и провалился в огромную черную дыру в центре какой-то далекой неведомой Галактики.

Он не слышал, как Кира безропотно перемыла и расставила по местам посуду, отнесла в мусоропровод пустые бутылки, упаковки и остатки еды, вызвала такси, куда с трудом усадила донельзя развеселившуюся Ципелму Тимофеевну, которая всю дорогу грозно выкрикивала: «Встать! Суд идет!».

Вадим пристрастился любоваться ночным Парижем с высоты Монмартра. Особенно его тянуло забраться на площадку перед базиликой собора Сакр Кер, где он мог простаивать часами, глядя на огни большого города, не замечая ни нудного дождя, ни ледяного ветра, воображая, что смотрит на Москву с Воробьевых гор. Иконописец и график никогда еще в своей жизни не думал там много и напряженно, как в последние три недели, а подумать ему было о чем…

Поначалу Вадиму показалось, что для него наступили райские времена, и он вот-вот будет допущен на Олимп парижской богемы. Мирей сама введет его в элиту великих художников Франции, а то и всего мира, но она вместо этого отвезла будущую знаменитость в небольшую, уютную квартирку на первом этаже с отдельным входом и упорхнула по своим делам. На другой день после приезда они оправились в ее салон и отвезли туда все работы, которые он прихватил с собой из России.

– Мы подготляйть вернисаж, потом, – сказала его благодетельница, сделав неопределенный жест рукой. – Ты пока – спать, отдыхать, много кушать, гулять свежим воздухам, как мачо.

Однако наличных денег она ему не дала ни копейки, а его загранпаспорт продолжал оставаться у нее, и, спустя четыре дня, бедный мачо, наконец, сообразил, что попал в сексуальное рабство. Ежедневно Мирей посылала ему SMS, где фигурировали только цифры. Это означало, что в означенный час он непременно должен находиться дома. Посетительницы, которые навещали его в указанное время, были, как правило, не первой молодости и красотою лиц не блистали. Они оставляли ему щедрые подарки – роскошное нижнее белье, одежду самого высшего качества, дорогую изысканную парфюмерию, тонкие вина и деликатесы, но никогда не давали ни одного евро, перечисляя, очевидно, плату за интимные услуги предприимчивой организаторше плотских удовольствий. Все остальное в дом доставлял посыльный. Холодильник, буквально, ломился от вкусной еды, соков и банок с марочным пивом, но спустя неделю молодой человек пресытился всем этим роскошеством и напрочь потерял аппетит. Пища казалась ему пресной, питье безвкусным, и мечты о чугунной сковородке, полной жаренной на сале картошки, стала преследовать его неотступно, как мираж в пустыне.

Саму Мирей Вадим не видел больше ни разу, но более всего он злился на нее за то, что не имел возможности работать. Он так изголодался по самой паршивой бумаге, по самому дешевому холсту, что готов был рисовать на стенах, если бы было чем! Запах краски и ассиста мерещился бедному богомазу даже во сне! Однажды он нашел на полу монетку в два евро, видимо выпавшую из кармана одной из посетительниц и стал затравленно оглядывать комнату, прикидывая, куда бы ее понадежнее спрятать.

«Может, хоть карандаш какой куплю…, вот, гадина, это же надо так влипнуть! Сам виноват, поверил этой лягушатнице. Захотел красивой жизни, славы, возможностей всяких невиданных! Да, лучше бы меня дома в тюрягу засадили по ложному обвинению…, неужели я так бездарен и нет у меня больше никаких талантов, кроме как оказывать услуги нижнего этажа? Оскопить себя что ли, где-то я читал, что жрецы в древнем Египте так делали, а греки втирали траву какую-то, чтобы вызвать преждевременное семяизвержение…, как же она называется? А, вспомнил! Цикута! Только, где я ее возьму на Монмартре? Языка совсем не знаю, да, и как бы я его выучил? По тем звукам, которые издают мои насильницы? Хорошенький словарный запас, нечего сказать…».

Бросив равнодушный взгляд на красивый пакет, оставленный очередной «клиенткой», Вадим принял душ и впустил в квартиру косметолога – молодого расторопного французика неопределенного возраста. Под его ловкими и сильными руками он немного расслабился, и к нему вернулась способность рассуждать здраво.

«Паренька этого, может, попросить, карандаш одолжить? Стукнет…, наверняка, купленный, у Мирейки на посылках, – размышлял Вадим, терпеливо снося услуги массажиста. – Думай, Жигулев, думай, или у тебя все мозги в низы ушли? Надо найти Зойку. Она где-то здесь живет, на Монмартре. Это я точно помню! Не забрала бы она мои эскизы…, я там адрес Зойкин записал на обороте одного наброска…, надо напрячься и вспомнить! Нечего было столько пить в тот день! Как выпью, память совсем отшибает…, так, тогда надо вспомнить по ассоциации. Художник я или нет! Ведь зрительная память у меня великолепная была всегда…. Первое слово, кажется, с рюмкой было связано. О! Рю! Точно, Рю! А второе, что-то вроде с ухом…, ну, да! Рю Гоген! Это же он себе ухо отрезал. Ха! Нет, это был Ван Гог, точно Ван Гог! Он, вроде, сначала хотел у Гогена отрезать, ну, и кинулся на него с бритвой, а потом передумал, прибежал домой и чик! Открамсачил себе слуховой орган, а после этого прямым ходом в психушку».

Вадим выскользнул прямо из-под масляных рук массажиста, завопив ему в лицо истошным голосом:

– Все! Мерси боку! Дранк нак хаус!

Мастер боди-услуг удивленно поглядел в горящие бешеным огнем глаза клиента и безмолвно ретировался, очевидно, испугавшись, что этот здоровенный русский сейчас сделает из него бифштекс.

«Немедленно иду разыскивать Зойку! – Воскликнул Вадим, кое-как отерев с тела массажное масло и, напяливая на себя первое, что попалось под руку. – Всю улицу пройду, ни одного дома не пропущу, ни единой квартирешки, а найду! Не иголка же она в стоге сена…, кто-нибудь, да подскажет, не так уж много там русских теток живет, я думаю…. Хорошо, еще Мирейке про нее не ляпнул! Хотел ведь попросить Зойку поискать, думал, она может знать, вдруг девка на весь Париж прославилась. Тала-антливая была! Видать, Сам Господь меня надоумил промолчать, недаром я столько раз Его лик рисовал, вот, Он мне и помог в трудную минуту…».

Вадим на удивление легко отыскал нужную улицу по подсказке двух бойких местных «гаврошей», и медленно направился вдоль нее вверх по правой стороне, размышляя, с чего бы начать поиск подруги юности, своей однокурсницы по «Строгановке» и предмету первой, неистовой влюбленности. Он вспомнил ее длинные стройные ноги, «осиную» талию, огромные черные миндалевидные глаза и привычку весело и мгновенно отдаваться приступам смеха, запрокидывая назад по-мальчишески остриженную кудрявую головку, напоминавшую алебастровых греческих амурчиков.

«Зойка, Зойка! Что-то с тобой стало в этом поганом Париже! Может, тоже на панели ошивается…, нет, писала, что замуж выходит за француза, хвасталась, что все у нее в шоколаде. Ответил бы тогда, балбес, знал бы теперь, что да как…».

Еще издали Вадим приметил, что навстречу ему шествует дородная особа с младенцем на руках, явно намеревающаяся занять своим тучным телом все узкое пространство тротуара. Вадим заблаговременно вжался в неглубокую нишку ближайшего подъезда, и подумал:

«Так, с этой первой встречной мадонны и начнем, а вдруг?».

Когда дама почти поравнялась с ним, он услышал, что малютка лопочет какой-то детский стишок, перемешивая французские слова с русскими.

«Неужели «наша»? Вот, повезло!» – Пронеслось вихрем в голове.

– Мадам, миль пардон, – исчерпал он в одно мгновенье весь свой местный словарный запас, – я ищу свою подругу…

– Не может быть! – Сиплым басом проговорила «первая встречная». – Вадька! Жигулев! Ты? Откуда? Как ты меня нашел? Какой ты стал холеный! А пахнешь! Ну, вааще!

– Зо-ой-ка…, – только и смог вымолвить Вадим, ошеломленный разительными переменами, которые претерпела в чужом климате его первая любовь.

– Ладно, хорош, слюни на кулак мотать! Двигаем ко мне, мой в командировке, возьми-ка лучше Поля, а то все руки оттянул. Здоровый кабан, а пешком ходить не любит, французенок. Ой, нет, он тебе белый плащ башмаками испачкает.

– Черт с ним, с плащом! Давай мальца, – махнул рукой Вадим, все еще не в силах опомниться от такой немыслимой удачи. – Как я рад! Но не узнал бы сроду, пардон…

– Да, я и сама себя не узнаю…, черт…, все расскажу дома…

– А я тебя сразу узнала, – сказала Зойка, разливая по граненым стопкам «беленькую» и плюхая прямо на бумажную скатерть огромную чугунную сковороду с шипящей в ароматном свином сале картошкой. – Как только ты слово сказал: «Ну, – думаю, – спятила! Вадька ведь!». Рассказывай, давай, все, а то сдохну от нетерпенья! Наших-то видишь когда? Давай, махнем первый стопарь за молодость! Я-то совсем в старуху превратилась, толстая стала, как кадушка, сама на себя удивляюсь, пложусь, не хуже крольчихи, четверо детей, считая с Полинкой. Здесь она, со мной, забрала, в конце концов. Ничего, замужем уже, из молодых, да ранняя, вся в мать. Мужик ее с моим вместе «дальнобойщиком» работает на фуре, продукты в Чехию и в Польшу возят. Почти все время в разъездах. Да, что я все о себе. Ты-то как тут очутился? Судя по внешнему прикиду, – в полном шоколаде?

Поведав, как на духу, свою печальную повесть, Вадим замолчал.

– Да-а-а, – протянула подруга юных дней, – влип ты капитально! Так тебе и надо, коту похотливому. Неужели не противно? Хотя, насколько я помню, ты всегда был готов покрывать все, что движется и дышит…

– Еще как противно, только организм у меня так устроен…, верх с низом никак не связан, понимаешь. Ты бы лучше подумала, как мне выпутаться из этой истории, чем попусту упрекать задним числом, не чужие ведь…

– Ладно, обещаю подумать, только… «еврики» нужны, много, чтобы тебя переправить…, сложное это мероприятие. Хотя, не скажу, что безнадежное.

– Господи, Зойка, да, где же мне их взять! – Тоскливо простонал Вадим. – Помоги, Христа ради, хоть тушкой, хоть чучелом, только бы домой! Она же все мои работы забрала, до последнего набросочка, а там было что загнать, ты же помнишь, какие там были шедевры. Специально берег, в самые нищие годы не продал, за деньгами не гнался. Я ведь первый на курсе был всегда, так мечтал прославить свое имя!

Зойка ничего не ответила, но погрузилась в глубокую задумчивость, как индийский йог в трансцендентальную медитацию.

– А вещи дорогие тебе дарят? – Спросила она, выходя из транса, – золото, украшения?

– Цепочка, вот, массивная, с крестиком, бриллиантик, кажись, в середине, запонки какие-то притащила одна старушенция, с камнями. Может, и дорогие, понимаю я в них что ли…. Хочешь, все тебе принесу? Вещей полно, не распакованные даже почти все. На черта мне столько шмоток! Да, был бы у меня холст! Я бы такое нарисовал! С руками бы оторвали…

– Нарисовать-то не фокус, – усмехнулась Зойка, и в ее глазах полыхнуло злобное пламя, – знаешь, сколько у меня в мансарде хороших работ пылится! Тут конкуренция – зашибись! Ни черта живописью не заработаешь…, ладно, я что-нибудь придумаю. Как с тобой связаться-то, если что?

Вадим недоуменно пожал плечами.

– Я даже номер мобилы своего не знаю, поверишь?

– Иди ты! Ай, да баба, крепко она тебе в… одно место вцепилась! Видать, проявил себя, как половой гигант. – Зойка запрокинула голову и рассмеялась прежним, молодым, безудержным смехом. Потом посмотрела на него с жалостью, на которую способны только русские женщины, и сочувственно произнесла, – как это она еще тебя из дома без присмотра выпускает? Бабла что ли пожалела, охранников приставить?

– Да, куда ж я денусь без денег и без документов из чужой страны!? С подлодки не сбежишь! Хорошо, что она про тебя не знает, слава Богу…, а то бы на поводке гулял, как последний кобель, или племенной жеребец-производитель! Правда, моим возлюбленным это уже не грозит…

– Э-э, нет, дорогой, породистых кобелей чаще одного раза в год не случают! Я тут, было, взялась собак разводить, конкуренция, почище, чем у художников. Прогорела в момент, между ними пальца не просунешь, вязаться каждый день только люди и могут…, без разбора…, с кем ни поподя…

– Зря я тогда на Томку обиделся за то, что она меня животным назвала, нет, не так, она сказала, что я еще нахожусь на животной стадии развития. Как же мы тогда поцапались! А ведь права оказалась.

– Кто такая Томка? Жена твоя? Ты, кстати, женился хоть?

– Да, как-то не успел, вот, была у меня невеста, умная, красивая, заявление даже в ЗАГС подали, а потом что-то с ней случилось: как отрезало всю любовь в один миг! Будто подменили ее. На курсы какие-то записалась, они там сообща изучали методику какую-то…, как человека сделать альтруистом, вроде. Я особо-то не вникал, сама понимаешь, не по этому я делу…. Только смотрю, избегать меня начала, трубку не берет, от встреч отбояривается, а потом и от регистрации отказалась. Ну, я в лоб спросил, в чем, мол, дело, может, другого завела, а она мне эти самые слова и выдала.

– А ты что? – Зойка чуть не плакала, слушая эту историю.

– Что я, до сих пор ее люблю, только не надеюсь уже. Хотя знаю, что и она меня любит.

– С чего это ты взял? Любила бы – не отпустила, а постаралась под тебя подстроиться…, я вон, ради своего всю живопись забросила!

– А я говорю – любит она меня! Узнала откуда-то, что я улетаю, даже в аэропорт примчалась, только я пьяный был, как свинья, да еще с двумя телками…, что теперь говорить…., – махнул рукой Вадим. – Теперь уж точно ничего не вернешь. И храм я подвел, работу не доделал, смылся, даже не сказал ничего…, кругом получаюсь скотина, то есть, животное.

– Ладно, кончай каяться и посыпать голову пеплом, мне интуиция подсказывает, что не все так плохо…

Отработав до мелочей систему связи, Вадим вернулся в свое ненавистное гнездышко и впервые за много дней уснул сном младенца.

Ему снился дивный сон, как он едет в Москву в огромной фуре, упакованный в коробку из-под телевизора.

– Ну, что, мама довольна? Растоптала мои надежды на брак в пух и прах, – запальчиво сказала Кира Цыпелме Тимофеевне на другой день после визита к потенциальному жениху. – Такой вариант был потрясающий! Идеальный во всех отношениях. Сама бы с нами жила, внуков нянчила.

– Ох, – грустно вздохнула мать, – ну, прости ты меня, Кирюша, дуру старую. Не удержалась я, однако, все такое вкусненькое…, авось, поймет, если умный человек, да любит тебя. Только я ничего такого не заметила…, не его ты женщина.

– Много ты понимаешь! Его – ни его, полюбил бы, никуда не делся…, если бы я забеременела от него. Он очень детей хочет. Больше всего на свете, мне Володя Смирнов говорил, помнишь его?

– Это который? Шеф твой?

– Ну, да, и научный руководитель диссертации, кроме всего прочего. Мы с ним лет пять назад в Читу к тебе приезжали, к ламе этому, твоему знаменитому. Ты еще с ним договаривалась насчет приезда Володи, он что-то про пульсовую диагностику хотел у него узнать, но тот секрет не выдал, кремень оказался, Смирнов, тогда, разозлился ужасно!

– Помню, помню, как же, смешной такой! Маленький, плюгавенький, носил туфли на высоких каблуках и шестимесячную завивку делал. Важничал очень перед ламой, не хорошо, однако…, потому и остался с носом!

– Да, припечатать ты умеешь! – Кира понемногу отходила, ей жаль было мать, которая кроме угрызений совести мучилась еще и глубоким похмельем. – Возьми там банку пива в холодильнике, совсем без меня распустилась, все работа твоя: тот бутылку подарит, этот в ресторан пригласит, слабая ты у меня.

– Что верно, то верно, мы – шорцы – совсем пить не умеем, однако. Не «хлебный» мы народ, фермента у нас в организме нет, алкогльдегидрогеназы, спирты окислять нечем. Так ученые говорят. В наш аил первый раз геологи спирт привезли, многие на этом погорели, в три счета спились, особенно, женщины! Если бы не твой дед, совсем бы вымер аил, однако.

– Что же он сделал? – С любопытством спросила Кира. – Выгнал их? Зарезал?

– Зачем резать? Покамлал, они к нам дорогу и забыли…, как память у них отшибло, стороной стали обходить. Ходят вокруг, а нас будто не видят, а там, рядом совсем, сильно крупное месторождение нефти, говорят, нашли, только никто про него теперь не помнит…

– Он, что, такой сильный шаман был, – Кира проявляла все больший интерес к беседе.

– Почему «был»? Он и сейчас такой, дай Бог ему здоровья! Никто не скажет, что сто один год на свете живет, крепкий совсем, как кедр сибирский. Сколько жен уже схоронил, а потомства – одна я. – Вздохнула Цыпелма Тимофеевна. – И ты у меня одна. Не хорошо это, детей бы тебе и, правда, родить надо. Как же ты не знаешь, что дед твой жив?

– Родишь тут с тобой, – уже не так запальчиво произнесла дочь. – А деда я один раз только видела, когда ты меня в аил возила, девочкой еще. Скажи, а ты хоть какие-нибудь способности от него унаследовала?

– Могу кой-чего, – уклончиво ответила Цыпелма Тимофеевна. – Только не хорошо это, однако. Мы ведь – шорцы – православные, хотя национальные традиции и верования всегда хранили, однако. Отец мой большим шаманом считается, кама по-нашему. К нему даже абинские шорцы приходили с севера, камлать просили…, когда кедр плохо плодоносить стал. Он Ольгудека просил, крепко просил, вернулся орех.

– Интересно, а мне передались родовые способности? – Как бы невзначай спросила Кира. – Иногда мне кажется, что я предчувствую что-то, интуиция срабатывает и готово! Перед тем, как первый раз увидеть Леона, я стояла у двери и думала: «Вот, сейчас мне откроет дверь человек, с которым я буду связана очень тесными и необычными узами». Представляешь? Так оно и получилось! У нас в первый же день завязались близкие отношения.

– Да, есть у тебя ухта – шаманский корень. – Как бы нехотя подтвердила Цыпелма Тимофеевна.

– Откуда ты знаешь?

– Шаманом по желанию стать невозможно, отметину надо иметь. У тебя родинка есть на пояснице, «божественная отметина», на раздвоенный палец похожа…, только тебе нельзя зло творить, потому и прошу: оставь ты его, не твой он человек, говорю же…, беду ему принесешь, и сама счастья не добьешься.

– Что ты такое выдумываешь, мама! – Киру даже передернуло от волнения. – Откуда ты это взяла?

– Знаю и все! – Продолжала гнуть свое дочь шамана. – Не будет у вас семьи. Хороший он мужик, ничего не могу сказать, но не для тебя…! Есть какая-нибудь его вещь? – Спросила она вдруг.

– Кольцо есть! Он мне сам его подарил, я не просила даже…

– Давай, однако!

– Вот, – Кира сняла со среднего пальца одноокого Будду и протянула на ладони матери.

Цыпелма Тимофеевна протянула, было, руку, но тотчас отдернула ее и даже спрятала за спину.

– Плохое кольцо! – Выкрикнула она, – порченое, с убитого человека сняли. Нельзя тебе его носить! Где он его взял?

– Купил на Тибете у старьевщика какого-то, – удивленно и испуганно ответила Кира. – Да, откуда ты можешь это знать?! Леон его хотел матери на юбилей подарить, но не смог подобрать камень взамен выпавшего, и оставил себе, а я его похвалила, ну, он мне кольцо и отдал.

– Верни обратно! – Приказала мать. – Сильный лама его носил, работало оно, а теперь порченое. Убили ламу и с мертвого сняли, а один камень он не отдал, себе оставил…. Хорошо, что матери не подарил, померла бы, однако, а ты сильная, у тебя защита – ухта, шаманский корень, но оно тебя на зло толкнуть может. Верни Леониду, Христом Богом тебя прошу!

– Ах, оставь свои глупости! Бред какой-то дремучий несешь! Ты же образованная женщина, университет закончила, всю жизнь в Чите прожила, адвокатом работала, а говоришь, как будто из аила не выезжала отродясь! Ну, как я могу ему вернуть кольцо? Во-первых, под каким предлогом? Даже, если бы и захотела. «Леон, возьми назад свой подарок, на нем порча». Так, что ли? Да, он меня на смех поднимет, или за ненормальную сочтет! А во-вторых, оно – мой талисман…

– Тогда мне отдай, – сказала Цыпелма Тимофеевна обреченно. – Лечить его буду. – А про себя подумала: «Или вылечу – или помру, однако…».

– На, лечи, целительница колец, – сказала со смехом Кира, отдавая матери талисман, – не потеряй только, оно мне, действительно, очень дорого. А теперь мне пора бежать, я с Томкой договорилась встретиться, охота поболтать, сто лет ее не видела!

– Ступай с Богом! – Отпустила дочь Цыпелма Тимофеевна, а сама отправилась в комнату, крепко зажав лик Будды между большим и указательным пальцем и тихо бормоча что-то по-шорски.

Подруги договорились встретиться на Малой Дмитровке в магазине «Балтийский хлеб», где была очаровательная кофейня на несколько уютных столиков. Место выбрала Мара, чтобы потом удобно было добежать до своих курсов.

– Ты что-то грустная, как «спящая царевна»! – Спросила Кира, кода они расположились у окна с чашками ароматно пахнущего свежего кофе и горкой мягких соблазнительных, румяных булочек. – Наверное, на воздухе мало бываешь, это все из-за Пригожиных? Совсем они тебя заездили, бедную.

– Ну, что ты! – Отмахнулась Мара. – Никто меня не заездил…, я сама, Ольге Васильевне сейчас тяжело одной, академик, как дитя малое…

– Да, он взрослым никогда и не был, сколько я его помню! – Рассмеялась Кира. – Помнишь костюмчик, который ему в ателье пошили по его собственному эскизу! На выходе получились детские ползунки с невероятным количеством карманов! Смотреть на это без хохота было невозможно, вылитый Карлсон! Но он был так счастлив, что может разместить при себе множество всякой ненужной чепухи. В том числе, почему-то молоток…, он же гвоздя вбить ровно не умеет, насколько я помню! Вечно ему Вадик все вешал…, как он, кстати, сняли с него обвинение? Прости, что так легкомысленно об этом говорю, тебе, наверное, тяжело…

– Вадик сбежал в Париж. – Спокойно ответила Мара. – Честно сказать, мне совершенно все равно – сняли с него обвинения или нет. Давай, о чем-нибудь другом поговорим. Например, о моих прогулках…, скажу тебе по секрету, что меня теперь активно «выгуливает» Леон! Даже не знаю, что об этом думать, вот, ждала тебя, чтобы посоветоваться.

Кира порадовалась, что полумрак, царящий в помещении, не позволил подруге заметить, как кровь бросилась ей в лицо. Она взяла себя в руки и, как можно более равнодушно спросила:

– А как ты к нему относишься? Он тебе нравится? И давно у вас это началось?

– По-моему сразу после твоего отъезда. Он зашел к Пригожиным, а я была там, ну, и мы как-то сблизились, не в том смысле, конечно, не подумай! Просто мне кажется, что он мой человек. Понимаешь, о чем я говорю. Духовно мой…, мне с ним легко, он все понимает, умеет выслушать, не перебивая, очень умен, тактичен невероятно…. Это такая редкость в наши дни! Как сказали бы у нас в группе: у него есть точка в сердце. Ты меня слушаешь или нет? – Воскликнула Мара, заметив, что подруга вся погрузилась в свои мысли и не поддерживает беседу.

– Да, да, – рассеянно пробормотала та, – продолжай, пожалуйста, мне очень интересно! Очень!

– Да, я, собственно, все уже рассказала, только, вот, что-то он мне уже три дня не звонит…, может, я его чем-то обидела? Вроде, нет, все было очень мило…, а как ты думаешь, прилично будет, если я сама ему позвоню и спрошу, куда это он пропал?

– Может, у него есть дама сердца…

– Я бы заметила…, мы встречались ежедневно!

– Подожди еще пару дней, пусть помучается, – с некоторым злорадством в голосе ответила Кира. – Когда вы последний раз виделись?

– В день обследования, я Володе помогала, потом он меня встретил после занятий, и все. Как в воду канул. Не заболел ли…, наверное, следует поинтересоваться, как-то резко все оборвалось…

– Какие обследования? – Гневно вздернулась Кира. – Володя же сказал, что я буду ассистировать! Что за спешка, не мог меня подождать пару дней!

– Кирочка, ты не обижайся на него, просто там окошко случайно образовалось, ну, Володя и позвонил Леону.

– Ладно, я с ним сама разберусь, ты не опоздаешь на свои занятия?

– Ой, ты права! Спасибо, что напомнила! Все, я побежала, а ты подумай, пожалуйста, о том, что я тебе рассказала, ну, про Леона. Мне очень важно знать твое мнение!

– Беги, беги, я еще тут посижу немного, и о тебе подумаю…

«А-а-а, вот, значит, как вы со мной, Леонид Леонидович! Хорошо же, только я таких вещей не прощаю! Будьте уверены! Надо кольцо у матери забрать, пока она его не «вылечила».

Кира вскочила, едва не опрокинув стол, и пулей вылетела из магазина, провожаемая недоуменными взглядами продавцов.

– Я ведь потому и из физики ушел, что понял – Эйнштейна на его поприще не переплюнешь! – Сказал Володя, вальяжно развалившись в гостиной Леонида все на том же угловом диване.

– Пуанкаре пытался…

– Эйнштейн сказал: «Я хочу знать мысли Бога в математическом выражении». – Продолжил гость, не принимая во внимание его замечание. – Он создал ма-алюсенькую формулу, но она содержала в себе все законы физики, описывающие существование Вселенной. Разве можно после этого оставаться физиком! Ты ведь тоже по этой причине ушел, Ленька? Думаешь, я не понимаю…

– Возможно, ты и прав, хотя, только отчасти. У меня была цель: заработать как можно больше денег и открыть них собственную лабораторию, но пока что-то не получается. – Грустно вздохнул Леонид Леонидович. – О славе я как-то в тот момент не думал…

– Нам в универе на протяжении всех лет обучения твердили: «Вы – наследники Эйнштейна, ваши головы – товар штучный». Лично я поверил. Настоящему ученому всегда хочется славы и мирового признания. И достойной оплаты труда, разумеется. Это только писатели, чем беднее живут, тем талантливее пишут. – Он громко захохотал и налил «Виски» в бокал. – Вот, я и выбрал биологию. В частности, генную инженерию. Может быть, потому что наш великий вождь обозвал ее продажной девкой империализма, целина тут еще не распаханная, а материала – пруд пруди! Понимаешь, человечество сейчас достигло «точки сингулярности» и новые виды в естественной природе уже не образуются, слишком много вариантов. Значит, надо «строить» их искусственно. Гены, Ленька, это – наше все. А у нас с тобой, – Володя почему-то перешел на шепот, – они у-ни-каль-ны-е! Потому и мозги наши исключительные. Гениальные мысли способен оценить только гений, ничтожные умы мыслят серо, примитивно и, главное, – одинаково.

– А ты не преувеличиваешь? – Усмехнулся Леонид Леонидович, и от этого ничтожного и естественного усилия голова его загудела, как большой Корневильский колокол. Он легонько застонал и сжал виски ладонями.

– Нисколько не преувеличиваю. Не забывай, что я анамнясь копался в твоей черепной коробке, и содержимое ее меня восхитило. А со мной такое редко бывает, последний раз только после исследования собственных мозгов. Не подумай, что я хвастаюсь, но не надеялся на такую удачу, – что встречу извилины, устроенные лучше, чем мои. Давай за это выпьем!

– Уволь, дорогой! Что хочешь проси, но я лучше минералочки…

– Полечился бы, право. Клин клином вышибают.

– Неправильный опохмел приводит к запою. Я вчера так перебрал, что даже уснул, не приходя в сознание, и не убедившись, что гости покинули дом. Такое легкомыслие с моей стороны! Хорошо, люди порядочные попались, убрали все за собой, захлопнули дверь, ушли тихо, по-английски, можно сказать. Правда, я им другой возможности и не предоставил…

– С кем же ты тут пировал, если не секрет?

– Киру с ее матушкой принимал, долг вежливости…

– Понятно! Да, с Цыпелмой Тимофеевной много можно употребить…, она – женщина крепкая. Вот, теща была бы мировая, если бы не надо было при этом на Кирке жениться. Как уважительно к мужскому полу относится, я бы ей предложил школу жен открыть, и обучать наших дур почитанию своего господина. Большую бы копейку могла сколотить такая наставница, любой мужик за обучение, сколь угодно отвалит.

– Ты, вроде, хотел со мной о каком-то деле поговорить, – не очень ловко перевел разговор на другие рельсы хозяин.

– Ладно, раз ты не расположен к светской беседе, не буду тянуть кота за хвост…, принимая во внимание твое физическое самочувствие. Хотел у тебя взять координаты того «пара-астронома», которого вы интервьюировали. Он, кажись, в Питере живет? Может, смотаемся к нему на пару-тройку дней. Зацепил меня его эксперимент в зеркальной комнате. Хотелось бы проверить кой-какую свою идейку, как нейропсихолог…

– Пожалуйста, вот, его визитка, можешь звонить, договариваться, он и без меня тебя примет с распростертыми объятиями. А я, боюсь, не смогу составить тебе компанию, будут обсуждать кандидатуры на вручение «Тэффи» на днях, обязан быть. Хотя, мне очень любопытно, чем он там занимается. Я тебе не рассказал, но, когда лежал там, в томографе, мне сон приснился, что я в зеркальной комнате попал в кристалл времени в оч-чень интересной компании! Сподобился очутиться вместе Буддой, Христом и Магометом.

– Ты рассказывал! Это поразительно! Значит, мои догадки могут оказаться…, ладно, не буду пока трепаться. Съезжу, посмотрю, погутарю с чародеем…, а потом у меня командировочка в Японию светит на месяц. Они там любопытнейших результатов добились по трансплантации генов! К сожалению, пока только на подопытных животных, но уже на приматах! Шимпанзе – это только начало. Следующая ступень – хомо сапиенс. Что тебе привезти из страны восходящего солнца?

– Я бы с удовольствием заказал себе подержанную гейшу, – мечтательно произнес Леонид Леонидович, – но, боюсь, не получится у тебя выполнить мой заказ.

– Попробую…, – засмеялся Володя, – а что – не новую? Слабо?

– Слабо. Боюсь, не потяну, ни физически, ни интеллектуально…

– Здесь тебе подержанных мало что ли?

– Подержанных не мало, но все они, к прискорбию, не гейши…

– Ладно, я побежал, а ты выспись до звона, и будешь, как огурец.

– Ну, да…, зеленый и в пупырышках…, спасибо, что зашел. Рад был сердечно.

«Несмотря на мозги, малахольный он какой-то…, словно не от мира сего. – Размышлял Володя, выходя от старинного приятеля. – А ведь в универе тщеславный был! Любознательный. Прямо вгрызался во все новое. Что же с ним стало? Серьезная наука его уже, по-моему, не интересует, деньги зарабатывать большие тоже не рвется вроде. Да, и шиш вернешься в серьезную науку после такого перерыва. Поезд ушел, даже последний вагон на горизонте не маячит. С виду-то Ленечка вполне благополучен, всем доволен, но червячок какой-то точит его внутри, ох, точит! Да, с ним каши не сваришь…, остаюсь я один, а потом можно будет сравнить…, уверен, что от такого эксперимента он не откажется! Нам бы кого-нибудь серенького для компании, с куриными мозгами…, такие всего бояться, но поищем, поищем. Время еще терпит, а за деньги кого хошь можно уговорить».

Его размышления прервал звонок мобильного телефона, и, услышав в трубке: «Володя-сан», он с легкостью перешел на японский.

– Да, господин Маори, наш договор остается в силе. Я полностью отдаю себе отчет. Да, образец привезу с собой. Осложнения? Хорошо. Буду ждать вашего звонка. Только просьба – желательно не затягивать с ответом, я тогда поищу другие возможности. До свидания.

«Боятся, черти узкоглазые. Придется брать с собой Киру…, методику перенимать. Если я иду не туда…, то меня остановят. Просто уберут из воплощения и все дела. Но ведь не узнаешь, пока не пойдешь…, а вдруг эта дверь никогда не была заперта!».

Не успел Володя сделать и десяти шагов по направлению к станции метро, как заметил, что навстречу ему по тротуару уныло бредет Кира.

«На ловца и зверь бежит!». – Подумал он и, широко расставив руки, закричал нарочито страшным голосом:

– Ага, попалась!

Кира слегка вздрогнула, но не засмеялась в ответ и даже не накричала на него, как, если бы испугалась по-настоящему, из чего Володя заключил, что дела ее на любовном фронте идут не так хорошо, как ей хотелось бы.

– Ты от него идешь? – Мрачно спросила ассистентка.

– Надеюсь, ты не считаешь меня коварным соперником? – Ответил Володя игриво, пытаясь ее расшевелить, – или я произвожу впечатление искусителя мужских особей? Что тебя навело на эту крамольную, аморальную мысль, скажи, о, презренная! Поехали в Японию, Кирка, там сейчас тепло, вот-вот сакура зацветет, будем хокку сочинять, сидя в ее тени. Ты на гейшу выучишься, они нынче в цене…

– Других дел у меня нет! – Фыркнула Кира. – Возьми лучше Мару, нет, правда, босс, возьми, я не шучу. Век не забуду твоей доброты! Она гораздо способнее меня…

– Откуда такой пароксизм самоуничижения? Хочешь ее подальше отсюда спровадить? Я предлагаю тебе другой способ повлиять на ситуацию…, стопудовый. Дай событиям развиваться своим чередом, от нее же молоко в груди скисает. Скучная она, правильная, как квадрат. С твоей ли красотой серых мышек бояться!

– Пойдем, посидим где-нибудь, хоть, вот, в галерее «Аэропорт». Мне нужен твой совет.

– Пойдем, хотя я вполне еще способен подать дурной пример. – С готовностью согласился он. – А потом ты поедешь со мной в Японию?

– Я уже съездила с тобой в Новосибирск, а у меня в это время мужика из-под носа увели.

– Скажи мне, ты способна на подлинное коварство? – Спросил Володя, когда, усевшись за столик кафе «Му-му», она сбивчиво, но эмоционально поведала ему всю историю. – Так, чтобы мир содрогнулся, и не обыватели, нет, не эта чавкающая и хрюкающая, вечно всем недовольная масса, а самые выдающиеся умы! Ты сейчас собираешься мстить? Кому? Томке, Леньке? А за что? Ты сделай что-нибудь из ряда вон выходящее, чтобы он волоса на себе рвал оттого, какую женщину не разглядел рядом с собой! Мы с тобой можем потрясти мир! Давай объединим наши усилия, я могу довериться только тебе, ты многое знаешь, ты нужна мне как преданный, опытный ассистент. Соглашайся, что тебе в этом несостоявшемся гении, ты сама – гений. Людей с такими способностями к гипнозу по пальцам можно сосчитать.

– Я семью хочу, Володя, детей, а то еще немного и поздно будет. И потом…, как говорил Оскар Уайльд, женщины не бывают гениями, им нечего сказать миру. Я тебе и так во всем помогу, но не требуй от меня слишком многого. Не все жертвы оправдываются целями, ради которых их приносят. Я еще попробую побарахтаться немного…, вдруг масло вспахтаю, как та лягушка.

– Что ж, давай, у меня есть в запасе немного времени. Даю тебе ровно две недели на твои экзерсисы.

Глядя вслед удаляющейся Кире, он добавил: «Господи, какие же вы обе примитивные, гейши мои подержанные? Зачем им пророк? Пророк не нужен никому и никогда. Интересно, бывают ли времена для пророков? Или их всегда побивают камнями? Почему-то только палачи родятся ко времени, и всегда бывают востребованы, их не хулят, не поносят, не отдают под суд, не распинают на кресте, не сжигают на кострах инквизиции. Люди, конечно, брезгуют водить дружбу с палачами, но их, по крайней мере, никогда не объявляют сумасшедшими, тогда, как от пророков бегут все, словно от безумных или больных лепрой. Вот, мы это и проверим, а то что-то забыл народец о пророках…. Как говорят мудрецы: «Одержи победу в своем сердце, и Вселенная последует за тобой!».

Он взял со стола бумажную салфетку с оттиском смешной красной коровки и накарябал на ней огрызком простого карандаша, случайно завалявшимся у него в кармане, первое, что пришло ему на ум:

О люди смертные, вы всё пророка ждёте!

А вы его узнаете? Поймёте?

Услышите – хоть речь его проста?

Пойдёте с ним на плаху? До креста?

Получите все Знания в свой срок?

Но посвящённый – это не Пророк!

Едва видна астральной связи нить,

Попробуйте увидеть, удлинить.

Мессии и Пророка жаждут люди...

Им голову Крестителя на блюде

Однажды, не сумняшись, принесут,

Того, Кто следом – на кресте распнут...

И канцелярская взахлёб лакает крыса

Божественнейший Ойнос Диониса!

Не время. Рано. Не настал черёд.

Земля! Он обязательно придёт -

Пророк великий! Мастер и Мессия!

Он расшифрует топоры двойные.

О, знали б вы, как разворачивался Мир!

Какой звучал Божественный Клавир

В Момент рожденья Света из Всего -

Приветствовала Радуга его!

Как тьма вокруг ощерилась сурово.

Как в Сердце запульсировало Слово!

И результат Божественной Игры -

Галактики возникли и Миры!

О Творчество – ты радостное бремя,

Настал твой час: так проявилось Время.

Оставшись один, Леонид Леонидович принес из шкафа теплый плед, и, закутавшись в него поплотнее, устроился на диване. За окнами быстро темнело, но ему не хотелось зажигать свет, он просто лежал, смотрел в потолок и думал о том, что говорил ему Володя. Слова старинного приятеля разбередили ему душу и заставили вспомнить, каким он был некогда жадным до всякого проявления жизни, – будь то знания, заработок, женщины, спорт, – словом, любые удовольствия, какие только могло предоставить существование на белом свете! Так, почему же сейчас ему не хочется ничего? Где растерял он все свои прежние желания, которые заставляли его двигаться вперед, добиваться поставленных целей, наконец, просто жить в свое удовольствие!

«Хорошо, проведем беспристрастную, аудиторскую проверку своих потребностей, – решил Леонид Леонидович. – Все запросы тела функционируют бесперебойно, сообразно с возрастом, или чуть лучше…, к ним претензий нет.

Идем дальше, в соответствии с рекомендациями Мары: богатства не хочу. Это я точно знаю. Очень обременительная штука – большой капитал! Мне надо ровно столько денег, чтобы о них не думать, ни в каком разрезе. А если покопаться глубоко внутри себя, то я вполне могу жить, ограничиваясь лишь самым необходимым, как в дальнем походе: сколько смог на себе унести, тем и довольствуешься.

Что там дальше по списку? Слава, почести, власть? Да, пошли они к чертовой бабушке! Вот, уж когда сам себе не принадлежишь! Даже мой скромный бизнес доставляет столько хлопот, что не будь на мне завязаны другие люди, с наслаждением бросил бы все и подался в бедуины. Странно, почему, именно, в бедуины?

Теперь, знания…, до которых я всегда был жаден. Переплюнуть, опровергнуть, раскритиковать, размазать по стенке, доказать, поставить с ног на голову, – вот, к чему я стремился, когда был в науке. Замахивался на самые «твердые орешки», и ведь щелкал! Еще как щелкал! Ни разу даже зубы не обломал. Интересно, если бы история нашего государства не пошла другим путем, чем бы я сейчас занимался? Чего достиг? Осталась ли во мне хоть капля прежней жажды знаний? Пожалуй, да…, с этим спорить не буду.

Правда, сейчас меня тянет больше к сакральным знаниям. Однако означает ли это, что я с грехом пополам дотюлюпался до точки, откуда гипотетически может начаться подъем вверх? Не уверен…, йогой прежде интересовался, но скорее под влиянием матушкиных интересов, чтобы снискать ее одобрение. Кастанеду читал с большим увлечением, все пытался проверить его техники, «двигал точку сборки», потом и это надоело, детский сад какой-то…, Даниила Андреева очень жаловал, но так и не постиг идею всех его миров. Разве что, личности жругров воспринял с энтузиазмом. Религиозным никогда не был, хотя и крестился уже в сознательном возрасте, но, исключительно, по необходимости стать крестным отцом младшего племянника.

Из всевозможных восточных техник буддизмом интересовался более всего, пожалуй, но уж сильно утомителен путь к нирване, хотя штука чрезвычайно соблазнительная. Сидишь себе сутки напролет в позе лотоса, или в какой другой асане, – красота! Ничто мирское тебя не волнует, даже естественные потребности сведены к ничтожному минимуму. Может, это и есть мой путь? Но если я задаю себе такой вопрос, значит, и к буддизму я не испытываю подлинного желания. Что же осталось-то? Куды бечь? В чем она, моя «сбыча мечт»? Не вдохновляет меня буддизм, бесперспективный кокон какой-то…, неужели для этого человек рождается на свет?! Не может быть, чтобы Господь Бог был так недальновиден, ну, прокололся Он, конечно, кое в чем при сотворении человека, но ведь должна же быть у Него цель на наш счет, замысел определенный…, может, мы о нем просто не знаем ничего, не догадываемся или не там ищем?».

Омерзительный дребезг домофона бесцеремонно вторгся в самокопания Леонида Леонидовича. Он болезненно поморщился и с обреченным видом отправился открывать дверь, ни секунды не сомневаясь в том, кто бы это мог быть.

«Разумеется, Кира. – Бормотал Леонид Леонидович, – кто бы знал, до какой степени я сейчас не расположен принимать какие бы то ни было решения! Торичеллиева пустота внутри…, даже языком пошевелить лень. А тут надо будет оправдываться, извиваться, приносить извинения, может, открыть дверь и с порога сказать: «Прости, дорогая, наши отношения были ошибкой, зачем усложнять друг другу жизнь», или что-то в этом роде…. Могу себе представить, как она сейчас войдет, примет позу тульского самовара и грозно скажет: «Леон, нам надо серьезно поговорить! Я требую, чтобы ты объяснил свое поведение!». Господи, где взять силы на разговор! Ну, почему я такая тряпка!».

– Ленечка, я в печали, – простонала Кира, едва появившись в дверях, и заплакала.

– Что случилось? Кира! Тебя кто-то обидел? Садись скорее на диван, давай сюда твою шубейку, рассказывай, что у тебя стряслось? Я сейчас тебе минералки, на, вот, выпей, успокойся, ради Бога…

– У меня вытащили кошелек и мобильник. – Кира зарыдала в голос. Потом, отпив пару глотков воды из стакана, поданного Леонидом Леонидовичем, немного успокоилась и поведала свою горестную историю. – Поехала в галерею «Аэропорт» приобрести кое-что для мамочки, случайно встретила там Володю, он от тебя шел. Посидели с ним немного в «Му-му», обсудили кое-какие рабочие моменты. Про поездку в Японию, в частности, и еще ряд насущных вопросов, потом разошлись. Прихожу в парфюмерный отдел, хотела шампунь купить и ополаскиватель для волос, сунула руку в сумку, шарю, шарю, а кошелек тю-тю. Я за мобильником в карман – тоже пусто! Даже до дому не на что добраться, хорошо, что ты поблизости живешь. Так что, прости, не смогла даже предупредить, что нуждаюсь в твоей помощи. Вот, явилась без звонка, не брани меня, пожалуйста, за мою бесцеремонность …

– Что ты такое говоришь! Не извиняйся даже, это совершенно естественно, если из галереи, я же, буквально, напротив…, конечно, ты правильно поступила. Хочешь чаю, бедная…

– Очень хочу! – Призналась Кира, и из ее прекрасных глаз опять хлынул неудержимый поток влаги. – Я замерзла… дико. Не решилась сразу к тебе пойти…, бродила почти час вокруг дома. Руки даже онемели, потрогай…

– Боже мой, как глупо, Кира, ты же не ребенок! Сейчас укутаю тебя пледом и заварю свежий чай, у меня даже свежепротертая малина есть с сахаром…. – Он взял ее руки в свои, они, действительно, были ледяными. – Да, ты дрожишь вся! Так ведь и заболеть не долго! Надо было сразу зайти, как только обнаружила пропажу…, какие могут быть церемонии в такой экстремальной ситуации!

– Мне неудобно было без звонка…, а вдруг ты не один…. Я не думала, что придется столько времени провести на морозе, оделась легко, одни колготочки…, посмотри, – невинным жестом Кира приподняла юбку до середины бедра, открывая красивые стройные ноги с округлыми женственными коленями.

– Да, да, – пробормотал Леонид Леонидович, не в силах отвести глаз от этого зрелища, – мы твои ножки сейчас в плед завернем, он теплый, мягкий, ты мигом и согреешься.

Он заботливо укутал молодую женщину в пушистую мохеровую ткань и присел рядом. Кира доверчиво положила голову ему на плечо и тихо прошептала:

– Ленечка, как тепло…

– Что ты говоришь? – Он склонился к самым ее губам и нашел их полуоткрытыми, готовыми принять его поцелуй.

«Мой! Мой! – Безмолвно ликовала Кира, – никому тебя не отдам! Ради этого не жалко и кошелек с мобильником в урну выкинуть!».

«Вот, и весь разговор! – грустно улыбнувшись, подумал Леонид Леонидович, когда Кира уехала домой на такси. – Плоть слаба. Да, и был ли смысл сопротивляться? Мне с ней хорошо, особенно, когда она такая… слабая, беззащитная, ничего не требует, только отдает…, ну, как я мог ее обидеть разрывом! Не гуманно как-то…. Она этого не заслужила, а с Марой у меня все равно ничего бы не получилось. Я даже не знал, как к ней подступиться. Застегнута всегда на все пуговицы, под самый воротник…, все, принял уже решение, что беспокоить ее больше не буду. Разговаривать с ней, конечно, интересно, только староват я уже для душеспасительных бесед. Господи, кто это звонит, на ночь глядя? Матушка, наверное, я ведь в выходные так и не собрался заехать, как обещал».

– Мара? Это вы? – Переспросил Леонид Леонидович, не поверив своим ушам. – Нет, я не пропал, я весь туточки. Боже упаси! На что я мог обидеться? Вы – сама деликатность! Конечно, я готов вас встретить. На Маяковке? Во сколько? Мчусь!

Он сорвал с вешалки куртку, на бегу обмотал шею шарфом и, выскочив почти на самую проезжую часть, поднял руку, чтобы остановить машину.

Мара подбежала к нему как школьница и, встав на цыпочки, чмокнула в щеку.

– Я ужасно по вас соскучилась, Леон. Вы решили меня бросить? Куда мы сегодня пойдем?

– Куда прикажете. Я полностью в вашем распоряжении.

– Тогда поедем к вам…, хочется посидеть в тишине, поболтать без свидетелей…, сегодня такое занятие было интересное! Я прямо вся переполнена энергией! Хочется с кем-то поделиться, а то разорвет в клочья!

– Извольте! – Леонид Леонидович по-гвардейски щелкнул каблуками, не в силах сдержать торжествующую улыбку. – Моя берлога всегда готова к приему дорогих гостей. «А прибрал ли я диван после оргии с Кирой? – Мгновенно пронеслось у него в голове. – Ладно, сгребу все и унесу в спальню, не будет же она считать количество подушек…, может, я люблю спать на двух сразу…».

Тихонько напевая «Варшавянку», Леонид Леонидович соорудил прямо на небольшом деревянном китайском подносике легкий завтрак: немного сыра, пара ломтиков авокадо, симпатичную кисточку кишмиша. Затем, налил в крохотную чашку крепкий, ароматный, свежесмолотый кофе, и направился в спальню со словами:

– Доброе утро, кое-кого мы сейчас будем баловать, выпей кофе, малыш, пока не остыл…

К своему удивлению, он застал Мару совершенно одетой. Встретившись с ним глазами, молодая женщина потупилась, и смущенно сказала:

– А… вы?

– Я лучше выпью чаю, сейчас он заварится. Меня крепкий зеленый чай моментально приводит в рабочую форму. – Ответил он как можно более нейтральным голосом, а про себя подумал: «Скоро тебе никакой чай не поможет, старый осел…». – Ты… торопишься?

-Да, мне пора бежать…, зря я осталась на всю ночь...

– Я тебя подвезу, сейчас Николай приедет, подожди пятнадцать минут…, как раз успеешь проглотить чашечку кофе…

– Нет, спасибо, я сама доберусь…

– Когда мы увидимся? Может быть, сегодня вечером?

– Нет, только не сегодня…, – воскликнула она, как ему показалось, несколько испуганно, – я… сама позвоню.

Затем, Мара сгребла с вешалки свою клокастую лису, и поспешно, даже не оглянувшись, выскочила из квартиры, одеваясь на ходу.

«Ничего не понимаю! – Подумал Леонид Леонидович. – Вчера мне показалось, что она готова остаться со мной навсегда…, говорила, что ей еще не приходилось встречать в своей жизни таких тонких и умных мужчин, а сегодня ей даже смотреть на меня противно…. Да, альковная лексика очень часто заставляет людей краснеть при дневном свете…».

Леонид Леонидович плотно прикрыл за собой дверь в комнату, без особого труда купил за лакомый кусок преданность стража порога, надежно закрыв овчарку на кухне, и только после этого отпер тугой замок. На пороге стояли две дамы в возрасте, который некогда обессмертил Бальзак. Одна из них смущенно улыбалась, выражение лица второй было воинственным, как у амазонки при виде всякой особи противоположного пола.

– Угощение что ли прятали? – С нескрываемым вызовом в голосе спросила она.

– Проходите, – радушным жестом пригласил Леонид Леонидович запоздавших гостей, – простите за задержку, домашнего Цербера усмирял. Вас хотели растерзать на куски!

Он едва успел подхватить на руки, сброшенную с плеч амазонки дорогую дубленку, и ободряюще улыбнулся ее товарке, сильно смахивавшей в своем скромном крашеном лисьем полушубке, собранном не слишком добросовестным безымянным китайским производителем из разнородных клочков меха, на взъерошенного кота-фигуранта в школе, где готовят собак-поводырей. Чтобы скрыть помимо воли растягивающую губы улыбку, вызванную этим сравнением, Леонид Леонидович указал дамам на ванную комнату и предложил попудрить носики. С удовольствием глядя вслед удаляющимся по длинному коридору изящным женским силуэтам, он поспешно добавил:

– Простите, сударыни, забыл представиться: меня зовут Леонид, дома просто Леон.

«Силуэты» никак не отреагировали на это сообщение, и он оправился пристраивать верхнюю одежду вновь прибывших гостей, размышляя про себя, отчего это широколицые женщины кажутся полнее, чем есть на самом деле.

Застолье, казалось, достигло своего апогея. Здравицы сменяли шутки, остроты, анекдоты, вспоминания о тех или иных забавных жизненных ситуациях. Все присутствующие галдели одновременно, стараясь перекричать друг друга, верещали дети, терзая безропотную бабу Айду и пытаясь тайком от взрослых побрить ей подбородок отцовской электробритвой. Леонид Леонидович в какой-то момент вдруг ощутил себя, словно изолированным от всего происходящего, замкнутым в некой капсуле. Такое случалось с ним время от времени в шумной орущей толпе. Сначала накатывал вал почти звериной, непереносимой тоски, заливая сознание темной, непроницаемой массой, а потом возникало ощущение, что ты очутился в плотном коконе, напоминавшим, возможно, своей надежностью материнское лоно, защищающее тебя будто эмбрион от всех невзгод этого мира.

Теперь он наблюдал за окружающими его людьми как бы со стороны, видел их лица, в том числе и свое, видел действия, но не слышал слов: вот Мишанька, воздвигнувшись во весь свой гигантский рост, и размахивая наполненным бокалом, вспоминает, судя по его хитрой физиономии, событие, компрометирующее матушку. Она смущенно улыбается и протестующе машет на него руками. Вот понимается Володя и произносит, по-видимому, какой-то изящный поэтический мадригал, а затем, походит к имениннице и, встав на одно колено, почтительно и галантно целует ей руку. Все хлопают в ладоши, с готовностью опустошают рюмки и хозяин наполняют их снова. Вот он сам поднимает руку к книжной полке, висящей прямо над его головой, и вытягивает оттуда наугад первый попавшийся том.

Сделав над собой неимоверное усилие, Леонид Леонидович вернулся к действительности, затем, осторожно, стараясь не привлекать к себе внимания, вылез из-за стола и направился со своей добычей на кухню. Зажав книгу подмышкой, он с наслаждением закурил и уставился бездумно в окно, еще окончательно не придя в себя после своего внезапного морока. Он был сильно обеспокоен тем, что за последние три дня такое состояние повторялось уже трижды, и длилось все дольше. Раньше у него уходили считанные секунды на то, чтобы вернуться к реальности, но теперь сфера, в которую он попадал, отпускала его из своих недр все более и более неохотно, оставляя в душе ощущение сожаления и сомнение в том, что есть подлинная реальность: та, куда он вернулся, или которую покинул?

– Странно, что в самый разгар веселья вас охватила непреодолимая жажда знаний! – Услышал Леонид Леонидович за спиной насмешливый низкий голос «амазонки». Он слегка вздрогнул от неожиданности, но быстро взял себя в руки, обернулся и, церемонно поклонившись, парировал ее реплику тем же тоном:

– Хочется, знаете ли, соответствовать интеллекту окружающих, чтобы не обнаружить ненароком бездонную глубину своего невежества, и не навлечь позор на все академическое семейство. Вот и пользуюсь каждой минутой для ликвидации пробелов в собственном образовании, даже на перекур прихватил сей ученый опус…

Он протянул собеседнице книгу, даже не взглянув на ее название.

– О! Достойный выбор…, – произнесла она озадаченно и, закуривая тонкую черную сигаретку, неожиданно предложила. – А хотите, погадаем? Надеюсь, это не покажется вам кощунственным…

– Пожалуй…, извольте…, – согласился Леонид Леонидович, недоумевая, что же за сочинение он извлек с книжной полки. – Страница двести пятьдесят третья, последний абзац снизу.

«Амазонка» отыскала нужную страницу и, четко выговаривая каждое слово, начала читать:

– «Иисус сказал: Я встал посреди мира, и я явился им во плоти. Я нашел всех их пьяными, и не нашел никого из них жаждущими, и душа моя опечалилась за детей человеческих. Ибо они слепы в сердце своем, и они не видят, что они приходят в мир пустыми; они ищут снова уйти из мира пустыми. Но теперь они пьяны. Когда они отвергнут свое вино, тогда они покаются».

По мере чтения этого загадочного отрывка, голос женщины становился все более искренним, а в самом конце сделался даже робким. Замолчав, она серьезно и прямо поглядела в глаза своему визави и отчего-то шепотом произнесла:

– Извините, я вовсе не хотела шутить такими вещами…,

– Я бы желал узнать, как вы прокомментируете этот отрывок, – настойчиво сказал Леонид Леонидович.

– Вы не понимаете! Вы ничего не понимаете…, пойдемте в комнату, а то нас, наверное, потеряли…

– Это вряд ли, – усмехнулся он, внимательно рассматривая лицо «амазонки», словно только ее увидел.

Теперь она уже совершенно не казалась ему столь воинственной, как в первую минуту встречи, но, вместе с тем, померкло и то яркое впечатление, произведенное тогда, в полумраке передней, ее броской, необычной красотой, заставившей мотылька внутри живота затрепетать крылышками. Он с удивлением подумал, что, конструируя это лицо, Творец сильно ошибся в пропорциях. Оно было широким, почти идеально круглым, но остальные его детали как будто абсолютно не для него предназначались, или Его неожиданно обуял приступ экономии «плотского материала». Нос был вылеплен слишком тонким под близко посажеными небольшими фиалковыми глазами, губы маленьким и пухлыми, а подбородок остреньким равнобедренным треугольником выступал вниз, подобно стрелке, указующей на невероятно тонкую шейку. Узкие прямые плечи и вся стройная мальчишеская стать фигуры тоже выглядели, словно чужими при этом плоском обширном лице, которое яркий румянец щек увеличивал еще более, несмотря на все старания приглушить его умелым макияжем.

– Как вам будет угодно, – сказал Леонид Леонидович, без какого бы то ни было энтузиазма в голосе, и нехотя поплелся следом за ней в комнату, безуспешно пытаясь вспомнить ее имя. «Эта вроде Кира, а вторая Мара…, или наоборот. Володя как-то мимоходом представил своих аспиранток, я так и не понял, кто есть кто…, одним словом, «Кикиморы». Прическу бы ей изменить…, каре какое-нибудь сделать, чтобы щеки прикрывало, а то стянула волосы узлом на затылке… и оттого кажется, что на лице осталось слишком много свободного пространства».

К своему удивлению они вошли в разгар дискуссии, словно специально для них затеянной. Председательствовал, как всегда, Володя.

– Ученые, наконец, установили, почему подвыпивших мужчин тянет к противоположному полу! Причиной всему «брюшной стриатум», иначе говоря, «зона вознаграждения». Это отдел мозга, который под воздействием алкоголя вызывает возбуждение. Странную штуку открыли шведы, оказывается, что при регулярной, но, разумеется, умеренной выпивке в головном мозге растут новые нервные клетки! За счет чего его мощность увеличивается. Алкоголь, к вашему сведению, воздействует на те же самые участки в коре, что и соблазнительная женская фигура, а именно: возбуждает в первую очередь область мозга, называемую «брюшной стриатум», где расположены точки радости и удовлетворения. По мере всасывания спиртного, женщины начинают казаться нам, мужчинам, все более и более привлекательными!

– Значит в небезызвестном бородатом анекдоте, заканчивающемся словами: «Ты что, старик, я столько не выпью!», есть сермяжная правда? – Засмеялся кто-то из гостей.

– Совершенно верно! В нем больше истины, чем можно предположить. Кстати, «брюшной стриатум» так же отвечает и за наше пристрастие к азартным играм, отсюда следует, что страсть к игре не столь уж и вредна, поскольку создает благоприятную почву для восприятия дам.

– Я полагаю, во всем следует соблюдать меру, – предостерег Иван Ефимович. – Сильно пьяный человек отвратителен! Будь я женщиной, мне было бы противно вступать в интимные отношения с существом, от которого за версту разит спиртным! К тому же существует риск стать очень умным и азартным алкоголиком, которому уже нет дела до прекрасного пола…

– Совершенно с вами согласен, дражайший мэтр! Это палка о двух концах: вместе с новыми нервными клетками растет и тяга к спиртному. Шведы экспериментировали на сей счет, на мышах, разумеется, так вот, эти хвостатые грызунишки, действительно, обогащались мозгами, но стали предпочитать вино воде.

– Какая мерзость! Это отвратительно для человека так издеваться над беззащитными животными, – передернула плечами хозяйка дома. – Уж лучше бы на себе испытывали, не Бог весть, какой новый препарат исследовали…

– Мужчинам очень трудно соблюсти меру в отличие от мышей. Казалось бы, добился улучшения работы мозга, повысил себе либидо и остановись! Включи во время усилие воли, встань из-за игорного стола, убери бутылку с глаз долой. Нет! Тут есть один тонкий момент: легко можно прекратить выпивку после одной-двух рюмок, но после третьей, практически, невозможно! Ведь каждую следующую порцию выпивает уже совершенно другой человек! Абсолютно не тот, что начинал это мероприятие.

– За золотую пропорцию! – провозгласил, смеясь, хозяин дома.

Все дружно скрестили бокалы, а когда смолк серебряный звон хрусталя, Анна Александровна неожиданно сказала:

– Теперь для меня совершенно иной смысл приобретает это место из Евангелия от Фомы: «Я встал посреди мира… Я нашел всех их пьяными, и не нашел никого из них жаждущими, и душа моя опечалилась за детей человеческих…. …теперь они пьяны. Когда они отвергнут свое вино, тогда они покаются».

Леонид Леонидович внимательно и удивленно поглядел на мать. «Она не могла нас слышать…, это исключено…», – промелькнуло у него в голове.

– И все-таки для меня остается загадкой механизм работы желания! – Пожаловался Иван Ефимович. – А ведь на нем базируется вся человеческая природа, от самых низменных ее проявлений до самых возвышенных.

– Да, да, да, – поспешил присоединиться кто-то из гостей, – человек всегда идет на поводу у своих желаний! Даже самый интеллектуально продвинутый! Ну, ни странно ли это? Вроде умом понимаешь, что не следует этого делать, а, вот, хочу и все тут! Как собака на поводке.

– Это потому, что мы не умеем отделять их от своего внутреннего «я», – осторожно и тихо проговорила подруга «амазонки», ни к кому конкретно не апеллируя. Она напоминала ребенка, который вмешался в серьезный спор взрослых, но постепенно голос ее окреп и тон стал, чуть ли не менторским. – Человек просто не понимает, что его желания живут особой самостоятельной жизнью, отдельной от него. Они развиваются, трансформируются, меняются качественно. У желания своя «биография» и своя «морфология». Существует целая специальная наука, которая этим занимается…, оказывается можно измерить и описать желание с математической точностью, его силу, направленность. Я хожу в группу, где именно этим и занимаются, изучают процесс развития желания получать наслаждение, и как сделать его из эгоистического альтруистическим. Я, вот, и Киру к нам зову…

«Ага, – подумал Леонид Леонидович, – значит, амазонку зовут Кира, а эта, стало быть, Мара…, постараюсь не перепутать».

– Это в высшей степени любопытно! – потянулся к ней академик, – неужели такое возможно, деточка? То есть, я могу взалкать, скажем, пищи альтруистически? Хотелось бы подробнее…, так сказать, приобщиться…

– Мара сейчас пишет удивительную сказку, – ответил за аспирантку Володя, чтобы приостановить напор академика. – Можем попросить ее почитать, если никто, конечно, не против.

Все, разумеется, были рады сделать небольшой перерыв в непрерывном потреблении, и Мара смущенно достала из сумки небольшой блокнот.

«Прямо Мадонна какая-то, та тоже сказки пишет для каббалистов, кажется. Жуть, наверное…», – с тоской подумал Леонид Леонидович, поудобнее угнездился на своем месте, и осторожно зевнул в кулак.

– У меня пока только одна глава…, – почему-то извиняющимся тоном поведала Мара, – я совсем недавно начала.

Это заявление несколько примирило Леонида Леонидовича с необходимостью принимать участие в коллективном прослушивании, и он, прикрыв глаза, с наслаждением откинулся на спинку дивана.

Появившись после бурно проведенных выходных в студии, Леонид Леонидович ощутил невероятное облегчение. Не смотря на кажущийся сумбур и полную неразбериху, царящую вокруг, все здесь было привычно, четко, отлажено работало, было понятно ему и – главное – не вызывало недовольства собой. Он сел за свой огромный любимый подковообразный стол и с наслаждением погрузился в скрипучие «телячьи» объятья «не вегиторианского» кресла, впервые не испытав сочувствия к невинно убиенному животному.

«Можно подумать, что от меня что-то зависит в этой жизни! – Стал он искать оправдания своему вчерашнему поведению. – Живешь, как по сценарию…, кто-то очень изощренный заставляет тебя разыгрывать сцену за сценой, эпизод за эпизодом, событие за событием, буквально, кадр за кадром, и как бы ты ни пыжился что-нибудь откорректировать, никто тебе не даст самовольничать в этом сценарии! Все прописано, бояре, утверждено высшим художественным советом. Извольте принять к исполнению! И от авторского текста ни-ни…, никакой самодеятельности!

Нет, правда, а есть ли вообще у человека, хоть какая-то свобода выбора? Зачали – не спросили, запихнули в детский сад, хотя ты, может быть, мечтал остаться дома с мамой…, потом выбрали тебе школу с математическим или языковым уклоном, без всякого учета твоих желаний и способностей. А то еще дополнительно в «музыкалку» записали, невзирая на то, что ты канючил авиамоделированием заниматься. Потом навязали ВУЗ, якобы ради поддержания семейных традиций или еще каких-то мифических ценностей, вроде того, что родине в настоящее время нужны физики.

А сейчас? Образ жизни мне диктует мода, образ мыслей – общество, или окружение, не самое, надо отметить, нравственное и благонамеренное. Где же тут, собственно, я? Словом, получается, что свободы выбора-то у нас и нет! И какой же с меня, в таком случае, спрос? Что? Совсем нет? Ужас, какой! Тогда получается, что даже сама эта мысль о несвободе снизошла ко мне согласно чьему-то сценарию? Пришло время, – я ее «словил», ни раньше, ни позже, в свой час. В ремарках к моей пьесе было записано: «Теперь герой рассуждает исвободе выбора». А любовь как же, мы же тут вроде по зову сердца выбираем, или она тоже согласно сценарию? А друзей заводим? Надо над этим подумать на досуге…. Так, ладно, хорош, философию разводить, пора на планерку! Сегодня скучать не придется…, номинантов на «Тэффи» предстоит определить..., вот, крику-то будет».

Планерка, как и ожидал Леонид Леонидович, протекала очень бурно. Если поначалу присутствующим еще удавалось сохранять флер толерантности, то мнут пятнадцать спустя, от нее не осталось и следа! Все кричали разом, стремясь переорать друг друга, из углов то и дело раздавалась ненормативная лексика, хотя сотрудники прекрасно знали, что их шеф категорически не приветствует такой способ выражения своих мыслей.

В какой-то момент Леонид Леонидович ощутил легкое покалывание в висках, потом звериная тоска сжала сердце цепкой мохнатой лапой, и сознание заволокла темная как ночь пелена. Затем, мгла перед глазами понемногу разредилась, и он почувствовал себя прочно изолированным от всего происходящего, замкнутым в прозрачной непроницаемой сфере. Перед ним были лица сотрудников, искаженные ненавистью и злобой, но теперь он наблюдал за ними как бы со стороны, изнутри своего «кокона», извне до него не доносилось ни единого звука. Время для Леонида Леонидовича, словно остановилось, точнее оно понеслось с невероятной скоростью, как бы совмещая начало события с его концом в одной точке, и он вдруг так же неожиданно вернулся к реальности от бесцеремонного толчка в бок в самом конце планерки.

– Шеф, а вы почему не голосуете? – Услышал он вопрос своего заместителя, – тогда, по крайней мере, выскажите свое мнение…, нельзя же так самоустраняться! Ведь вы все-таки председатель комиссии…

Леонид Леонидович слишком медленно, как ему показалось, поднялся со своего места, обвел присутствующих невидящим взглядом, потом тело его обмякло, словно перестав чувствовать опору скелета, и он как подкошенный рухнул на пол.

– Как вы нас напугали, Леонид Леонидович, – ворчал Николай, заботливо укутывая начальника мохеровым пледом. – Это все от переутомления. Сколько лет уже в отпуске не были? Сами, поди, забыли, когда отдыхали в последний раз. Хозяйку бы вам в дом, все один и один, еда была бы нормальная тогда, отдых, какой положено, как у людей, она бы следила за этим…, всех денег не заработаешь…

– Где я? – Спросил Леонид Леонидович, не в силах пошевелиться.

– Дома, дома, на своем диване, – Николай счастливо засмеялся, услышав его вопрос. – Вы же сами приказали вас сюда доставить, наши в больницу хотели…, а вы – ни в какую…, домой и весь разговор. Вот, я вас и привез…, может, позвонить кому, вас одного сейчас никак нельзя. Хозяйку бы вам в дом…

– Все в порядке, Николай, мне уже значительно лучше…, заварите мне чай с мятой, пожалуйста, я выпью и все пройдет. А что со мной было?

Николай с готовностью и удовольствием живописал все, произошедшее в студии события, смакуя детали, особенно ему удалась сцена, когда шеф потерял сознание.

– А Ленка как завизжит: «Шефу плохо! Скорую! Звоните в скорую!». А Заффар где-то нашатыря раздобыл, виски вам натер, и под нос всю бутылку сунул, вы и очухались сразу. А я вас под руки и в машину. Неужели не помните ничего?! – Закончил он восхищенно.

– Помню, Николай, все помню, – слукавил Леонид Леонидович, чтобы прервать его докучливую болтовню. – Вы поезжайте домой…, спасибо большое за заботу. Я сейчас друзьям позвоню, они все, что надо сделают. Мне уже значительно лучше…

– Ладно, сейчас чай заварю и отчалю. – Согласился докучливый опекун. – Вот, вам пульт от телика, вот, мобильник…, чтобы все было под рукой, если что…

– Смирнов, ты еще не в Питере? – Спросил Леонид Леонидович, услышав на другом конце голос приятеля.

– Никак ты решился составить мне компанию? – Обрадовался Володя, – я только что созвонился с твоим знакомцем, договорились на конец недели, сейчас собирался билеты заказывать.

– Да, тут такая история со мной приключилась…, я, честно говоря, напуган. Приступы мои участились, понимаешь, а сегодня даже сознание потерял после очередного…, напугал всех на работе.

– Давай с этого места поподробнее, как любят говорить в детективах. Опиши мне все детали, все, что запомнил, до последней мелочи. Как начался приступ, что чувствовал, как закончился. Постарайся ничего не упустить. Хотя не люблю я телефонный анамнез…, ты сейчас где? Может, я приеду? Ужасно мне твои симптомы интересны, хотелось бы записать на диктофон. Очень странная картина…, понимаешь, томограф не выявил никаких новообразований, решительно, никаких! Надо разбираться с психикой.

– Я дома, приезжай.

– Тебе бы с опытным гипнотизером поработать, – сказал Володя, внимательно выслушав «исповедь» Леонида Леонидовича. – Это очень… глубинные вещи…, вероятнее всего, кармического порядка. То, что происходит, может быть, тянется за тобой, как шлейф, из прошлых воплощений. Тем более что приступы участились, как ты говоришь…, надо «вытаскивать» давние события наружу, трансмутировать карму, а тут обычная методика не годится. Ни тестирование, ни обследования…, только гипноз.

– Не люблю я мистики, – поморщился Леонид Леонидович, – это вы с матушкой оккультизмом балуетесь, «реинкарнации», «карма», «канал». С детства наслышан об этой чепухе. Но, если ты считаешь, что мне помогут гипнотические сеансы, я готов последовать твоему совету. У тебя есть кто-нибудь конкретный на примете, или мне самому поискать?

– А чего далеко искать? У нас имеется, как ты говоришь, на примете небезызвестная тебе Кира. Лучшего гипнотизера я еще в своей практике не встречал.

– Кира? – Изумился он. – Не знал. Она даже словом не обмолвилась об этой своей способности…, что ж, давай, попробуем…, пока ты не уехал. Может, выясните, что со мной происходит…

– Ладно, ты сегодня отдохни, а завтра я договорюсь с Кирюхой и тебе позвоню.

Кира вошла в комнату, где должен был происходить сеанс гипноза, как врач входит к больному, ожидающему его помощи, не выказав ни малейшей фамильярности, словно они никогда прежде даже не встречались.

– Здравствуйте, Леонид Леонидович. Сядьте, пожалуйста, поудобнее, расслабьтесь и закройте глаза.

Она легко прикоснулась средними пальцами обеих рук к его вискам и начала тихо, но внятно считать:

– Раз, два, три…

На цифре «пять» дыхание Леонида Леонидовича сделалось мерным, как у человека, погрузившегося в глубокий, спокойный сон. Мышцы его лица обмякли, морщинки разгладились, он, словно помолодел лет на десять.

– Вы меня слышите? – Спросила Кира.

– Да, – ответил он, чуть помедлив, – слышу.

– Где вы сейчас находитесь, опишите то, что вас окружает.

– Я стою у основания высокого холма, он порос короткой зеленой травой, но мне надо обязательно на него подняться…, меня там ждут…, не знаю, как это сделать, тут нет ни одной ступеньки…

– Кто вас ждет? Вас туда пригласили?

– Я не знаю, но я должен…, меня там ждут. Трудно… подниматься…, скользко…, ноги ползут вниз…

– Почему вы замолчали? – Спросила Кира тревожно. – Что произошло? Ответьте, Леонид Леонидович, вы меня слышите?

– Слышу. Это не холм…, это…

Кира внимательно вглядывалась в его лицо, вдруг она заметила, что глаза под веками стали передвигаться снизу вверх рывками, так, словно он пытался охватить взглядом какое-то гигантское многоступенчатое сооружение.

– Что вы теперь видите? – Продолжала настойчиво допытываться она. – Отвечайте, пожалуйста, я должна знать.

– Огромный зеленый кристалл, – очень медленно произнес он, наконец, – нечто вроде икосаэдра или пентододекаэдра…, меня затягивает внутрь…, нечем дышать…

Леонид Леонидович замолчал, губы его посинели, дыхание участилось и сделалось прерывистым.

– На счет «три» вы проснетесь, – быстро сказала Кира и начала отсчет. – Володя, зайди скорее сюда, он не выходит из транса! – Громко крикнула она, открывая настежь дверь кабинета, и от этих слов Леонид Леонидович пришел в себя.

– Я сегодня останусь у тебя, – сказала Кира тоном, не допускающим возражений, доставив вместе с Николаем Леонида Леонидовича домой. – Надеюсь, у тебя найдется лишний комплект постельного белья? Тебе нельзя сегодня находиться без присмотра, постелю себе на диване, а ты не стесняйся меня будить, если почувствуешь себя плохо. Так надо. Я боюсь за твое здоровье. Понимаешь? Ты… расскажешь мне о своих виденьях? Я не из любопытства спрашиваю, поверь…, просто очень хочу помочь.

У Леонида Леонидовича не было сил даже на сопротивление, он чувствовал себя так, словно попал под асфальтовый каток, и виновато поглядев на Киру, сказал:

– Спасибо тебе, но мне совестно очень, что я пользуюсь твоим временем, может, сиделку нанять?

– Отличная мысль! – Воскликнула Кира, смеясь. – Вот, меня и найми. Моя такса пятьсот рублей в сутки. Если тебя мучают угрызения совести, то заплатишь мне после полного выздоровления. А если серьезно, то платить тебе должна я, твой случай уникален, ты – просто находка для психолога, может, я на твоих симптомах диссертацию защищать буду! Давай, ложись в постель без возражений и постарайся уснуть, надо восстанавливать силы.

– Знаешь…, ведь ты сегодня спасла мне жизнь…, еще немного, и я бы задохнулся…, после расскажу, а сейчас, действительно, надо поспать. Ты хозяйничай тут сама…

Утром Кира осторожно заглянула в спальню Леонида Леонидовича и обнаружила, что ее подопечный лежит с широко открытыми глазами, вперив немигающий взгляд в потолок.

– Что желаете на завтрак, мой господин? – Спросила она шутливо, а после того, как он отрицательно покачал головой, строго добавила, – это не обсуждается. Сейчас я выжму тебе свежий сок, того запаса апельсинов, который я обнаружила в холодильнике, хватит, чтобы пережить блокаду! Ты же нанял меня на работу, значит, должен слушаться, оранжад – самый лучший антидепрессант. К твоему сведению, свежие соки избавляют от множества болезней и замедляют старение.

Вернувшись через несколько минут со стаканом свежевыжатого сока, Кира присела на край кровати у него в ногах и сказала:

– Давай, смелее. Я прослежу. Больные мужчины, капризнее маленьких детей, так все женщины считают.

Леонид Леонидович покорно выпил все до последней капли, а потом откинулся на подушки, словно устав от чрезмерного усилия. Кира смотрела на него с тревогой и озабоченностью.

– Знаешь, Кира, с некоторых пор меня не покидает чувство, что все мы живем по чьей-то указке…, там, – он указал пальцем на потолок, – у каждого человека существует подробная запись всей его жизни, вплоть до последнего события. Я, вот, сейчас представил, что вся моя судьба намотана, как цепь, на огромный такой колодезный ворот, который постепенно раскручивается, опуская мне звено за звеном.

– Что за фатализм, Леон! Ты же никогда не был мистиком!

– Никакой мистики, Кира! «Книга судеб» давно написана…, а мы только осуществляем…, так сказать, реализуем текст.

– Тогда получается, что дар ясновидения, это не более чем способность отдельных выдающихся личностей заглянуть в «записи», умение «считывать» их?

– Конечно! Обычные люди живут и думают, что «творят свою судьбу», а на самом деле все мы закреплены на веревочках у «Старшего кукловода», каждый на этой самой своей цепи! Разве мы вольны, хоть что-то выбрать в этой жизни самостоятельно!? Мне очень важно понять степень моей свободы, что решаю именно я! Не может быть, чтобы мне не оставили ни малейшей возможности, иначе, для чего же я вообще родился на этот свет? Ради какой цели? Я почему-то уверен, если найду ответ на этот главный вопрос, то пойму, где для меня есть место свободного выбора. Мне через месяц исполняется сорок восемь лет, а я до сих пор не постиг смысла своего существования…, так, суета одна и мерзость. Но ведь кто-то знает, наверное, ответ, где же мне найти такого умника!

– Никогда не думала об этом, боюсь, что не готова тебе ответить…, – сказала Кира серьезно, видя, как он опять разволновался. – Можно я немного поразмышляю на эту тему? Тебе пора принимать лекарство, потом мы вернемся к этому разговору. А сейчас, если хочешь, я тебе что-нибудь почитаю вслух. Вон, вижу свежий журнальчик на тумбочке, наверняка, ты его еще не открывал. Когда тебе последний раз читали вслух? Еще мамочка, наверное, в детсадовском возрасте.

– Хорошо, почитай, – ответил Леонид Леонидович смиренно, – а я закрою глаза и просто буду тупо слушать твой голос. Сил что-то совсем никаких не осталось. Ничего не хочется…

Кира дала ему ложку успокоительной микстуры, открыла журнал в произвольном месте и начала читать первую, попавшуюся ей на глаза статью.

«…Загадочные предметы из золота и бронзы были обнаружены в Северных Альпах. Они имеют сложную форму пентадодекаэдра (двенадцать пятиугольных граней, двадцать вершин, в каждой из которых сходятся три ребра). Внутри они полые, посредине каждой грани – круглые отверстия различного диаметра. Назначение этих предметов неясно. Не являются ли они наряду с пирамидами и цилиндрами частью разветвленной системы знаний древних о неведомых нам свойствах геометрических тел?

В связи с упоминанием об этих загадочных предметах, стоит сказать, что, согласно гипотезе, поддерживаемой рядом ученых, Земля имеет форму шара, в который вписан пентадодекаэдр и икосаэдр.

Странная гипотеза неожиданно подтверждается рядом фактов. Линии ребер указанных многогранников совпадают со многими характерными геологическими образованьями: океаническими хребтами и разломами земной коры. В вершинах многогранников оказались центры аномалий, аналогичных Бермудскому треугольнику, и многие очаги древней культуры…».

«Кажется, уснул, – с облегчением подумала Кира, прислушиваясь к спокойному дыханию своего подопечного. – Что же с ним происходит? И главное, – чем я могу ему помочь? Пойду, позвоню Маре, чтобы не ждала меня сегодня на кафедре, надо попросить ее привезти мне кое-какие справочники…».

«Ушла, – подумал Леонид Леонидович с облегчением. Можно больше не изображать спящего. – Икосаэдр! Так, вот, куда меня вчера чуть не затянуло! Что же это было все-таки? Надо попытаться вспомнить…. Я услышал призыв и стал подниматься на вершину холма, но не нашел там абсолютно никого. Не было никакого домика…, на его месте я обнаружил восьмиступенчатую башню, напоминающую по архитектуре зиккураты Вавилона и Ура, какими их описывал Геродот. Ведь он утверждал, что видел башню неповрежденной!

Когда я приблизился к ее подножью, она превратилась в прекрасный ослепительный кристалл изумрудного цвета. Это был многогранник с бесчисленным количеством углов, вершин, граней и ребер. Он слегка пульсировал, переливался, искрясь в ярких лучах солнца. Он был живой, и казался таким манящим, что я не удержался и прикоснулся к нему рукой…, она легко прошла сквозь его плоть, словно кристалл состоял из воздуха. Но вскоре я почувствовал, что не могу освободиться, и меня начало как бы всасывать внутрь, в самые недра кристалла. Если бы не Кира…, а, может быть, следовало пойти до конца? Возможно, в последний – смертный – миг мне открылись бы все тайны геометрии, которые не давали покоя столько лет! Но разве не стоит такое откровение всей жизни!?».

На этой фразе Леонид Леонидович, действительно, заснул.

Позвонив Маре, Кира с удовольствием погрузилась в домашние хлопоты, хотя никогда прежде не числила за собой таких добродетелей. Она тщательно вытерла пыль с мебели, провела ревизию хранящихся в холодильнике продуктов, закинула вещи, нуждающиеся в стирке, в машинку и принялась за чистку кафеля в ванной. Наконец, позвонила Мара и попросила ее спуститься вниз, чтобы забрать книги.

– Ты понимаешь, я очень тороплюсь, собираться надо, а времени нет совершенно, – сбивчиво объяснила она свое нежелание подниматься в квартиру Леонида Леонидовича.

Кира с удивлением выслушала ее лепет, накинула дубленку и, заглянув в комнату пациента, чтобы убедиться, что с ним все в порядке, спустилась к подъезду.

– Как он? – Спросила Мара. – Мне Володя сегодня рассказал, ужас какой! Так, что с ним все-таки было?

– Трудно пока сказать…, – сейчас, вот справочную литературу изучать буду, в моей практике еще такого не случалось. Спит теперь, успокоительное принял…, а ты, куда так торопишься, если не секрет?

– Володя позвал с собой в Питер, опыт какой-то перенимать, сама толком не поняла. Он особо в подробности не вдавался, ты же знаешь Володю: отдал приказ и будь готов! Тут такое дело…, Ольга Васильевна сегодня вечером перевозит Ивана Ефимовича на дачу, хочет, чтобы он больше бывал на свежем воздухе. Мне надо поехать с ними, вещей много, книг, продуктов. Заказали такси на восемь вечера. Только, вот, им кошку девать некуда…, такая славная киска, чистоплотная, умница, ласковая. Они боятся ее на дачу, мол, сбежит…, блох нахватает, может, мама твоя за ней пока присмотрит? Я бы ее привезла со всеми ее принадлежностями – миски, туалет, корма…, когда Вадик там жил…, он ее к себе забирал, а теперь, вот…, приходится пристраивать. Всю голову сломала, куда бы ее деть, в приют отдавать жалко, она такая домашняя. Хорошо, что я вспомнила про Ципелму Тимофеевну. Как думаешь, сможем мы уговорить твою маму?

– Хорошо, я не против, только ты сама с ней договаривайся, тебе она точно не решится отказать. Да, и ей веселее будет, она, правда, больше собак жалует, кошек никогда не держала, ничего, привыкнет. Мне пока придется пожить у Леона, сиделкой нанялась, – засмеялась Кира. – Ничего личного, как говорится…, уж больно случай интересный! Ты не возражаешь, надеюсь?

Она так и впилась в лицо подруге пристальным взглядом своих восточных глаз, но Мара выдержала атаку достойно, не подав и виду, что это может касаться ее хоть каким-то боком.

– Отлично! – Ответила та с большим энтузиазмом, – если понадобится помощь – призывай, я, как тимуровец, всегда рада прийти на выручку друзьям.

– Спасибо, дорогая, я знала, что ты настоящий товарищ, но пака справляемся, в крайнем случае, мама всегда на подхвате, ей Леон очень понравился. Мы с ней у него ужинали в день приезда…

Мара скомкала прощанье и понеслась по направлению к станции метро, думая про себя:

«Странно все это…, почему он меня не попросил? Обиделся, наверное, глупо как-то тогда получалось. Нет, нам с ним лучше встречаться, как можно реже, надо потихоньку свести все «на-нет», словно ничего между нами и не было…, это все издержки роста моего эгоизма, и нет тут никакой любви. Ведь Творец только для того и создал Землю, чтобы научить материю любить и быть бескорыстной».

Не успела Кира подняться в квартиру, как позвонил Володя.

– Как там наш «московский пациент»? Слава Богу, лицом не изуродован…, хотя, неизвестно, что хуже…, с лица, как говорится, воду не пить, а когда у мужика крышу сносит, это уже опасно.

– Все нормально пока. Спасибо, что забираешь Мару в Питер. Что-то мы в последнее время перестали с ней понимать друг друга…

– Читай классику! Поймешь, что обычно делят женщины. Тому я беру, потому что ты меня бросила, променяла на богатенького Буратину, – притворно захныкал Володя. – А мне помощница нужна, мало ли что там обнаружится интересного…, я тебе, между прочим, настоятельно рекомендую записывать все до мельчайших подробностей из Ленькиных рассказов. Даже, если тебе покажется, что это полный бред. Хороший материал для диссера можно подсобрать. Такие случаи на дороге не валяются, подарок судьбы, можно сказать!

– Ничего у тебя святого, Смирнов! Я думаю, даже если ты сам будешь помирать, то постараешься записать на диктофон свою предсмертную агонию, чтобы оставить материал для потомков.

– Извините, тетенька, такие уж мы биологи насквозь циничные, почище патологоанатомов.

«В Китае существует поговорка: когда исчезает милосердие, говорят о справедливости;

когда исчезает справедливость, говорят о законе; когда исчезает закон, говорят о ритуале».

Если ты сейчас читаешь эти строки, значит, ритуал надо мной уже совершен, и я пошел на переплавку.

Думаю, что ты и сам уже о многом догадался, поэтому не вижу необходимости мести хвостом и извиняться за содеянное, тем более, что совершенно не чувствую себя виноватым!

Так уж вышло между нами, что я постоянно соревновался с тобой, мальчиком-мажорчиком, завидовал твоему первородному праву на чечевичную похлебку…, хотя ты, возможно, даже не подозревал об этом. Именно благодаря тебе, нашему постоянному соперничеству, я смог реализовать свои задатки и так многого добился в жизни и в науке. Я все время стремился тебя обойти! Понимаешь? Даже в твоей собственной семье занять твое место. Не жди извинений, в них я тоже не вижу никакого смысла.

Да, это я взял брение у нашего старого маразматика, а вместе с ним выкрал и его записную книжку, где он давно, еще вскоре после войны изложил свою гениальную теорию о возможности имплантации чужеродных генов в любой участок коры головного мозга, но у него так и не хватило пороху ее реализовать. Этот трус даже не решился обнародовать свою гениальную догадку, он отрекся от нее, понимаешь? Этого-то я и не мог ему простить.

Тогда я решил проверить все на практике. Хотел даже тебя использовать в качестве подопытной лабораторной крысы, но, проверив еще раз его расчеты, решил поставить эксперимент на себе. Я хотел прославиться, возможно, получить Нобилевку, и, самое главное, – сделаться великим пророком, Сыном Божьим. Добрым, милосердным, всеведущим и всемогущим. Мне нужен был этот ген!

Перед самой операцией мне приснился сон. Я не смог его вспомнить, когда проснулся, но испытал ощущение такой всеобъемлющей любви, что сердце мое, казалось, вот-вот разорвется на части, не в силах вместить в себя столько милосердия и сострадания. Признаюсь, это удивило меня безмерно. И, хотя я прекрасно понимал степень риска, которому себя подвергаю, решил идти до конца.

Там, лежа на операционном столе, в момент клинической смерти я вдруг понял, что нет никакой необходимости имплантировать ген пророка, он и так присутствует в каждом человеке, абсолютно в каждом! Зачем искать мистику там, где ее нет. Достаточно только разбудить его. Это ген любви, просто у них – у пророков – она достигла состояния чувства столь всеобъемлющего, ко всем и к каждому в отдельности, что стала возведена в абсолют!

Я хотел остаться там, с Ним, в Его свете. Это было реально, понимаешь? Это было «здесь» и «сейчас»! Когда-нибудь, в свой час ты поймешь, о чем я говорю. Но реаниматоры в Китае туго знают свое дело, меня, разумеется, быстренько вытащили с того света, даже, не спросив, без учета, что называется, желаний потребителя.

Больше мне нечего тебе сказать, на всякий случай, простимся до следующего воплощения. Ты ведь знаешь, что мы обязательно встретимся, не могут не встретиться Каин и Авель!

Далее идут мои подробные записи ощущений, которые я испытал, выйдя из наркоза. Можешь их просмотреть, если тебе интересно, едва ли там найдется что-либо существенное, они могут, разве что послужить оправданием врачей, согласившихся на эту операцию. Так, сплошная физиология, и жалкие блекотания по поводу состояния моего бренного тела. Ничего возвышенного, можешь поверить мне на слово. А жаль!

Единственная странность, которая так и осталась для меня загадкой, что за разряд произошел в тот момент, когда я находился между жизнью и смертью? Именно тогда монитор и выдал прямую…, Ван Ли тоже не смог объяснить этот феномен. Он сказал, что я «отсутствовал» примерно минуту, а перед тем… и произошла эта странная вспышка, словно крохотная молния сверкнула на экране, и я «отключился». Только «ударила» она снизу верх, а не как обычно. Может быть, это свет моей души уносился в небеса?

P.S. Да, а теперь позволь дать тебе один житейский совет, потому как ты теперь остаешься без моего присмотра…, если тебе доведется насолить нашей шамаханской царице, никогда не смотри ей прямо в глаза. Злая она, цепная, прямо…, а сорвется – не удержишь, все под откос пустит, ни перед чем не остановится».

Прежде чем продолжить чтение, Леонид Леонидович отложил блокнот в сторону, прикрыл глаза и глубоко задумался.

«Так, вот, что означают эти странные фразы, словно записанные на диктофон, постоянно возникающие у меня в голове как бы сами собой в строго определенные моменты! Это Кирины установки!

Значит, она все-таки была у меня в тот вечер! «Я не видел Киру больше месяца». А вот и первая! Надо непременно вспомнить все до одной! Сколько же их было? Десять, двадцать, сто? Что же еще, Господи, что еще? Надо успокоиться и перебрать в памяти вчерашний день с самого начала до последней мелочи. Так, вот, кто меня пледом укутал с такой заботой! Теперь понятно…

Днем я собрался в милицию. «Вчера у меня украли документы и мобильник». Так, замечательно! Потом пришел бомж и принес телефон. Дальше, что он мне сказал? Телефон ему дала женщина, злая, будто цепная. Затем, добавил что-то такое, что поразило меня до глубины души, буквально, ошарашило. Как обухом по голове ударили…, ну, же, вспоминай, дубина! Перед самым уходом…, у лифта уже! Да, конечно! Он произнес это так, будто вспомнил чей-то наказ, просьбу: «Жена очень беспокоится, позвонить просила. Это ведь она мне ваш адрес дала, а то, как бы я…, из самого Египта!». «Я никогда не был в Египте». « У меня нет никакой жены». Боже мой! Какой ужас, а что, если был! И жена у меня там есть? Этого еще не хватало! Почему же я ничего не помню? Ни лица, ни имени…, только чувство какой-то болезненной опустошенности! Может, я и руку там сломал? «Руку я сломал, поскользнувшись в гололед».

Вот, я и вспомнил! Спасибо тебе, Володя, покойся с миром, брат мой мятежный…, только, что в моем воспоминании о ней проку? Бедная женщина, я даже не знаю, как с ней связаться. Осел! Нет, я определенно отупел после Кириных блоков! Надо посмотреть в телефоне! Там же должен быть ее номер, имя…, а где смотреть? На какую, хотя бы букву? О, идиот, конечно, «жена»! Любой нормальный мужик именно так бы и записал номер спутницы жизни. Или «зайка» какая-нибудь, «киска», «масик», как я еще мог назвать любимую женщину?».

Леонид Леонидович схватил мобильник и стал судорожно «листать» адресную книгу. Дойдя до буквы «ж», он, действительно, обнаружил слово «жена».

«Все! Стоп! Надо успокоиться и не наломать дров. Я сейчас дочитаю Володины записи, а проблемы буду решать по мере их поступления…, может, она сама мне позвонит, и я, узнав ее голос, все вспомню».

Снова взяв в руки блокнот Володи, он продолжил чтение.

«День первый:

Знобит. Зуб на зуб не попадает…, холодно. Утром была рвота, медсестра сказала. Понос, частое мочеиспускание. Это нормально. Ментал замолк, в работу включился гипоталамус. Ощущения тела похожи на колебания маятника…, жар-холод, жар-холод…

День второй:

Страшно хочется есть. Быка бы, кажется, слопал. Не дадут. И правильно сделают. Разум, гад, пасует, не включается. Только изредка ощущения, что к нему будто прикасается кто-то, хочет включить и не решается.

День третий:

Проспал двенадцать или четырнадцать часов! Но отдохнувшим себя не чувствую. По-прежнему мучает сильный голод, осточертел их внутривенный питательный раствор! В носу так и стоит запах шашлычка!

Мысли не за что зацепиться. Мозг не желает думать. Только тело колготится во всю! То одно ему подавай, то другое…, вообразило о себе Бог весть что! Ничтожество…, меньше всего ты мне сдалось!

День четвертый:

Голова разламывается. А когда боль отпускает, глупости всякие в нее лезут. Это же надо: медсестра стала, было, вставлять мне катетер, а я вдруг почувствовал такую эрекцию, что пришлось ее отсылать…, в молодости не испытывал столь сильного желания! Удивительно! Неужели ради этого ощущения я затеял свой эксперимент, можно было найти более дешевый способ. Вообще все сенсоры обострились со страшной силой: звуки, краски стал иначе – четче воспринимать, особенно, запахи. Иногда до рвоты, до спазмов иной аромат может довести. Раньше я не был таким чувствительным. Интересно, когда же мозги-то начнут работать? Или я окончательно превратился в животное, а то и того хуже – в растение?

День пятый:

Возникли шутки с восприятием времени. Казалось, что прошел целый день, а миновало только десять минут. Несколько раз повторилось. Странно, может быть, это первый признак мозговой деятельности? А вдруг именно так прорастает лотос моей души. Ведь корни его в грязи и жиже, стебель в воде, а прекрасный цветок распускается над поверхностью водной глади. Не началось ли превращение гадкого утенка в белого лебедя?».

На этом месте записи обрывались, а потом чьей-то чужой рукой было добавлено: «Вородя скончарся ночью, во сне. Я предупреждар его, что это не безопасно. Зачем не срушар?».

Строкой ниже были начертаны два иероглифа, вероятно, означающих подпись.

Леонид Леонидович промаялся до глубокой ночи между трех огней: Володиным блокнотом, известием о коварстве Киры с ее гипотетической беременностью и мифической женой, возникшей прямо из воздуха, которая не подавала никаких признаков существования.

«Хоть бы фотографии какие-то сохранились…, со свадьбы. Должен же человек запечатлеть один из ключевых моментов своей жизни? В компьютере ничего, ни одного намека. Но это, скорее всего, Кириных рук дело. Ловко она все обстряпала, взяла и стерла, словно пыль тряпочкой все мои воспоминания. Да, Володя был прав, сильно работает девушка. Интересно, что она еще мне приготовила? Наверняка, хотела продолжить свои установки. Мало ей, что жизнь мне испоганила…, это будет ужас, если она, действительно, беременна! Хоть бы не подтвердилось! Теперь с ней и наедине-то страшно оставаться. Хорошо, что ребята эти были из агентства…, а то бы все мозги мне вынесла! Интересно, могу я отсудить у нее ребенка? Если я, действительно, женат, то с полным правом могу взять опеку над сыном…, или дочерью, какая разница! Достаток прочный, жильем обеспечен. А у нее – ни работы, ни дохода, ни крыши над головой! Официально закон может принять мою сторону. Господи! До чего я договорился! Это же надо…, я ведь никогда не был таким коварным.

Как это Володя хорошо написал: «… нет никакой необходимости имплантировать ген пророка, он и так присутствует в каждом человеке, абсолютно в каждом! Зачем искать мистику там, где ее нет. Достаточно только разбудить его. Это ген любви, просто у них – у пророков – она достигла состояния чувства столь всеобъемлющего, ко всем и к каждому в отдельности, что стала возведена в абсолют!».

Снотворное, что ли принять, уже вторую ночь толком не высыпаюсь…, да, разве тут уснешь? Пойду, сварю себе кофе. Почему же она не звонит? Обиделась? Может, мы поссорились, и я один уехал в Москву. Так бывает при скоропалительном принятии решений. Сколько пробыл-то я в этом Египте? Неделю, от силы. Даже с учетом сломанной руки, не более месяца. Можно, конечно, напрячься и посчитать, но какая разница, все одно – не долго. Значит, наш брак не мог быть прочным, так, амок, помрачение ума. Перед кем же я опять распустил павлиний хвост? Остается только уповать на то, что Господь Бог не сыграл со мной злую шутку, и моя избранница не… африканского вероисповедания. Или меня на местечковую экзотику потянуло, и я, презрев приличия, нескромно поднял чадру, желая заглянуть в глаза арабской красотке с тонким гибким станом, а оскорбленные родственники вынудили, как честного человека на ней жениться.

Тогда мне в семействе лучше не появляться! Они, конечно, не расисты, но вуду – это слишком, даже для нашей любопытствующей пани, лучше уж суфизм какой никакой!

А, может, она тоже авантюристка вроде Киры. Подвергла меня гипнозу и женила на себе?

Ну, да, Ален Делон выискался! Прямо гроздьями все тетеньки на меня вешаются! Нет, что-то тут не так. Почему же она не звонит? А что я ей скажу? «Извините, но я вас ни фига не помню!». Отлично! Пусть уж лучше не звонит. Если бы нашелся паспорт, там, наверняка, есть печать и ее имя, я бы его Кире под нос сунул. Не становиться же мне многоженцем! Господи! Я – идиот! Это же Кира паспорта и взяла. Нет, я – полный кретин! Подлый, низкий, свершенное ничтожество! Так мне и надо, мордой об забор! Все, не могу больше. Спать!».

Затравлено озираясь по сторонам, Вадим вышел из электрички на перроне Серпуховского вокзала. Большие круглые уличные часы на фонарном столбе, которые, сколько он их помнил, показывали правильное время только два раза в сутки, нервно дернули стрелкой, словно давая понять, что теперь их показаниям можно, наконец, доверять круглосуточно. Не заметив ничего подозрительного, Вадим резво шмыгнул в здание вокзала и направился прямиком в парикмахерскую. Желающих подвергнуть риску растительность на своей голове в этом заведении подозрительной квалификации было мало, точнее, клиент был всего один. Прямо перед носом Вадима он плюхнулся в дерматиновое порезанное кресло и объявил дородной цирюльнице:

– Милк, ты меня, того, не стриги совсем, а только диколоном в рот побрызгай, да, посильней, посильней, не жалей товару, я заплачу. Мне, это, главное, чтобы чесноком не воняло. Мы тут в гаражах выпивали с мужиками, а из закуси только чеснок и был. Моя, на дух этого запаху не переваривает, а без закуси никак нельзя, это не порядок. Положено, чтобы закуска была, хоть какая никакая.

«Мастер высшего разряда», как гласила табличка на ее туалетном столике, видимо, не была обескуражена подобной просьбой. Она привычно равнодушно взяла в руки пульверизатор, изготовленный, как свидетельствовал его незатейливый вид, еще до войны одна тысяча восемьсот двенадцатого года. Вполне возможно, что этот образчик примитивизма обронил какой-то беглый француз наполеоновской армии, отступая по старо-калужскому тракту. Но, не удостоившись стать музейной реликвией, пульверизатор сделался добычей кого-то из далеких предков потомственной цирюльницы, работающей в этой должности, как минимум, лет пятьдесят, которая, в свою очередь, пожертвовала семейное достояние на нужды своего производства.

– Открывай, – скомандовала мастер своего дела, и пшикнув два раза огромной грушей, каким-то чудом еще держащейся на длинной резиновой «глисте», безапелляционно заявила. – Все, готово, по прейскуранту, больше не положено, не напасесься тут на вас, ходють, не успеваешь заказывать. В головном и так говорят, что я больше всех одеколону расходую, а как тут сэкономишь, когда через одного в рот просют.

Когда Вадим сменил в шатком кресле своего ненасытного предшественника, парикмахерша, обнюхав его с большим подозрением, заявила:

– Бомжей не стрижем.

– Я не бомж, тетя Мила, – как можно более жалостливо заныл Вадим, – просто помыться негде было. Дорога дальняя…, на фуре из самого Парижа.

– Ну, да, транзит: «Эйфелева башня-Серпухов»! – Беззлобно рассмеялась она. – Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Водонапорная». Кого надуть хочешь, сынок?

– Да, это же я, Вадик Жигулев, вы меня, что, не узнали? Петьки вашего друг.

– Ба-а-а! Никак и, правда, Вадька! Оброс-то, как Иван Сусанин! Давай, суй живо башку в мойку, а то до тебя дотронуться страшно…, вшей там не нахватал в своем Париже? Этого мне только не хватало.

– Не-е, теть Мил, не должно…, мы неделю всего ехали. Да, и откуда в Париже вши?

– Вша, клоп и таракан без прописки селятся. – Назидательно сказала тетя Мила, видимо опираясь на большой жизненный опыт. – Им – что Париж, что Козодаевка – все едино. Каким ветром тебя туда занесло, коли не врешь?

– Мне выставку пообещали, но надули, теперь ни одной картины не осталось…, все там бросил, уже не вызволишь, придется все с самого начала начинать, сам еле ноги унес. – Вздохнул несостоявшийся парижанин. – И начнется в моем творчестве новый период, как про художников говорят…

– Не велика беда. – Философски свела на-нет потомственная цирюльница двадцать лет бессонных ночей и творческих мук, – по правде сказать, мне твоя мазня никогда не нравилась. Разве что, иконки, да и то, у тебя, что ни угодник, все разбойник с большой дороги выходил. Не мытый, не чесаный с виду, лицо кривое…

– Просто я их так вижу…

– Вот, и хорошо, что украли, может, теперь по-другому видеть начнешь. Как стричь-то будем? «Канадочку» что ли тебе сделать?

– Не-е-е, теть Мил, голову стригите «под нуль», а бороду только подравняйте, покороче. Пусть кожа отдохнет, говорят, потом волосы гуще расти станут.

– Клиент всегда прав. – Нравоучительно изрекла тетя Мила и взялась за машинку.

Если не считать два-три пустяковых пореза, экзекуция закончилась, не причинив коже головы большого урона. Слегка поколдовав, над нижней челюстью, мастер высшего разряда отстранилась и восхищенно вынесла приговор:

– Чистый моджахед!

Вадик испуганно кинулся к треснутому потускневшему от времени зеркалу и, икнув, отшатнулся.

– Бороду тоже долой! А то меня ни один мент без внимания не пропустит! Не хочу привлекать…

– Бороду жалко…, – вздохнула тетя Мила, взбивая помазком в мисочке густую пену, – моей Катьке она всегда нравилась. И чего ты на ней не женился? Ладно, у нее мужик хороший, деловой, спасибо, что не женился. Вроде, ничего получилось, только теперь уж больно ты ушастый! Вылитый Чебурашка! – Схватившись за живот, она принялась хохотать, как безумная.

Сверив с зеркалом ее впечатления, Вадик остался доволен: от имиджа прежнего иконописца и графика не осталось даже следа.

– Может, уши тоже, того…, – простонала тетя Мила, отирая выступившие на глазах слезы, – отчекрыжим маненько…

Вадим вздрогнул и инстинктивно прикрыл уши руками. Потом вымучено улыбнулся и серьезно сказал:

– Нет, не надо, был уже один такой. Художник Ван Гог, сам себе ухо отрезал…

– Поди ж ты! Что это на него нашло? Спьяну надыть думать. Водка до добра не доведет, я всегда своим говорю.

– Петруччио-то дома? – Спросил Вадим, подавая тете Миле пять евро. – Повидаться бы…, других денег нет, а поменять не успел, вы уж извините…

– Чего это ты мне суешь? – Брезгливо глянула цирюльница на одну из самых ходовых валют мира. – Я тебя по-свойски, то есть, даром. Ты же мне забор тогда поставил, тоже денег не взял. Иди уже с Богом, дома Петька, где ж ему быть в такую пору. Дрыхнет, поди, как сурок.

– Понял теперь, в какую помойку я вляпался? – Сказал Вадим старому другу. – Говорили мне, что бесплатные мухи бывают только на липучке, не поверил, обязательно надо было на своей шкуре…

– Да-а-а! – Восхищенно протянул Петька, и в его взгляде промелькнула нездоровая зависть. – Живут же люди! А тут…, ничего не случается, каждый день одно и то же: дом – автомастерская – пив бар – дом. Как же ты от нее вырвался?

– Это отдельная история, ее надо рассказывать в лицах и в костюмах…, есть еще пивко-то или бежать пора? Кто пойдет за «Клинским»?

– Давай сюда свои евры, обменник уж, поди, открыли, я на мели…, опять проигрался в домино…

– Так вот, продолжаю, – сказал Вадим по возвращении гонца, с наслаждением отхлебнув теплого пива и затянувшись «Явой». – Помнишь Зойку? Ну, мастерскую мы еще вместе снимали, давно, сто лет назад…

– Ага, роман у вас тогда был…, помню, потом она делась куда-то.

– Не куда-то, а в Париж мотанула, дочку пятилетнюю подруге оставила, мол, я на недельку только, да и осталась. Через два года, правда, забрала ребеночка, когда замуж там вышла за дальнобойщика. Он с зятем фуры гоняет в восточную Европу. Ну, я Зойку чудом разыскал, прям, как в кино все получилось, ты не поверишь! Она мне пообещалась помочь. В деньги только все уперлось…

– В них всегда упирается, это точно! Давай, не томи, рассказывай!

– Я вернулся в свое «любовное гнездышко» и стал все дорогие подарки Зойке перетаскивать потихоньку, а она их сбывала куда-то. Прилично уже набралось, а тут вдруг работодательница моя нагрянула, как снег на голову, пытать меня начала, где, мол, презенты дорогостоящие? Представляешь? Все ей мало, упыриха. Я валенком прикинулся: ничего не брал, со всеми по любви, никаких ценных подношений не принимал и в глаза не видел, а деликатесы и напитки, естественно, употребил для поддержки физических сил.

– А она? Поверила? – Петька придвинулся к самому лицу Вадима и впился в него восторженным взглядом.

– Как же! Она – тертый калач. «Я, – говорит, – из тебя Ван Гога сделаю, если узнаю, что ты задумал сбежать! Ажанов натравлю, у меня все схвачено». Это менты по-ихнему.

– А при чем тут Ван Гог, что это она имела в виду? – Забеспокоился бывший однокашник.

– Художник ты или кто? Как будто не помнишь, что нам рассказывали в «Строгановке» про то, как он умом рехнулся и себе ухо отрезал, вот, она и намекнула, что оставит меня без этого, значит, органа.

– Хитра, бестия! Так, это ты, значится, из-за ментов наголо побрился?

– Из-за них тоже…, но главное, из-за змеищи этой, Мирейки! У нее лапы длинные, может, и правда, все схвачено, ляд ее знает. Она вполне может за мной наемников выслать, пристукнут где-нибудь в темном переулке или экстрадируют назад, к ней в рабство. Мало ей моих работ, еще тела подавай, а как высосет все соки, так и не поминай меня лихом! На распыл пустит. Думаю, у нее там целый конвейер таких, как я, горемык…, не чаю, что вырвался.

– А дальше-то, что? Как вырвался-то?

– Ну, как она мне пригрозила, значит, я больше ждать не стал. В тот же день все барахлишко сгреб и к Зойке! Уж лучше, думаю, на родине в тюрягу сесть, или хоть на чужбине, все не рабом. А тут через пару дней, как по заказу, ее мужика на Украину отправляют. Решили меня вместо зятя, с его паспортом. Распрощался с ним в Сумах, документ, понятно, вернул. Кое-как до Тулы добрался, но это долго рассказывать, а оттуда на электричке сюда. Вот, такая история. Слава Богу, я свой российский паспорт дома оставил! Прямо, как надоумил меня кто в последний момент! Мать, наверное…. А ведь верил тогда, что насовсем еду во Францию-то. Будет там жизнь у меня – сплошное сало в шоколаде. Так что, меня теперь, наверное, ищут менты двух государств сразу. – Закончил Вадим свою одиссею, потом, вздохнув, добавил, – только паспорт все равно надо из дома выручать…, совсем без документов нельзя. Даже, если я в розыске…. Как думаешь?

– Эх, мне бы на твое место! – Мечтательно закатив глаза, протянул Петька, – век бы не сбежал из такой малины. Ты мне только скажи…, трудно, ну, со старухами… себя заставить? Может, ты «виагру» пил?

– Ничего я не пил! – Возмутился Вадим. – Устроен я так, понимаешь, сначала низы работают, а потом уж думать начинаю…

– А у меня наоборот: если низы не хотят, то верхи и просто не могут. Но за деньги бы, наверно, смог себя заставить…, приняв на грудь как следует. Думаешь, мне сейчас с моей Дашкой легко этим делом заниматься? Толстая стала, точно кадушка, опустилась, страшная, как три собаки, пилит меня по чем зря денно и нощно. Ты, знаешь, если Мирейка твоя нагрянет, сдай меня вместо себя! Я за друга и пострадать готов…

– Дурак ты, вот, что я тебе скажу. Тоже мне, сексзаместитель выискался! Сиди уж в своем Серпухове, вот, где малина! Ладно, мне бы помыться бы надо, постираться, а потом в Москву поеду, дом проверю и документы заберу.

Под утро ему приснился сон: он карабкается на высокий Холм, поросший густой, но короткой травкой, сделавшийся непреступным из-за проливного дождя. Ноги разъезжаются на скользкой почве, и подъем дается с невероятным трудом, вынуждая то и дело соскальзывать к подножью и начинать все с самого начала. Дождевые струи и пот залепляют ему глаза, мешая видеть, сколько еще осталось до вершины, но он и без того знает: домик Учителя, стоящий на макушке Холма, от него так же далеко, как и в тот момент, когда он только начал подъем. Вдруг сквозь шум воды ему слышится голос Учителя:

«Леон, тебе не хватает желания! Ты должен только захотеть и сразу же окажешься здесь…, захотеть…, захотеть…, захотеть…».

«Но я хочу, очень хочу! Я промок и измучился! – Кричит он, задрав голову вверх, – как же еще надо хотеть? Не понимаю…».

Неожиданно он видит рядом с собой Мару.

«Вот так», – говорит она спокойным и уверенным голосом, берет его за руку, и через несколько секунд неведомо как они оказываются в маленькой уютной комнате, где сухо и тепло, потому что, весело треща, пылают дрова в очаге и Учитель, одобрительно улыбаясь, зовет их пить чай со свежим медом.

«Как просто. – Говорит Леон удивленно. – Оказывается, желать по-настоящему – это очень просто, а я и не знал».

«Потому что тебя никто не учил этому, – говорит серьезно молодая женщина. – Кода соты растают, мед сольется…, надо только захотеть. Теперь будет легче, ты сам сможешь сварить кофе».

«Причем тут кофе?», – удивляется Леонид Леонидович, с трудом открывая глаза, и встречается с насмешливым, пронзительным взглядом Киры, который, словно проникает в самые потаенные глубины его мозга. Она повторяет свою просьбу, а потом, видя недоумение Леонида, добавляет сочувственно:

– Бедный Иаков, ты мечтал по утру увидеть рядом с собой Рахиль, а тебе подсунули Лию.

– Ты мне льстишь, – отвечает он с чуть грустной улыбкой, потирая пальцами виски, словно сжатые тисками, – и себе тоже. Ты скорее похожа на Фамарь, чем на Лию.

– Хочешь сказать, что я авантюристка и хитростью забралась к тебе в постель! – Кира ничуть не обиделась на такое сравнение. – Так, что там у нас насчет кофе? Я ведь, кажется, вчера только за тем и зашла, чтобы выпить чашечку этого волшебного напитка. Или ты уже все забыл?

На кухне ему становится легче, словно сняли тугой обруч, стягивающий голову. Внимательно наблюдая за до краев наполненной джезвой, Леонид Леонидович перебрал спутавшиеся в памяти события вчерашнего вечера. Поговорить с Марой ему так и не удалось. Всякий раз, когда он делал попытку приблизиться к ней, ему непременно кто-нибудь мешал, но только теперь он сообразил, что чаще всего – это был Володя.

«Виды, что ли на нее имеет? – Размышлял Леонид озадаченно, – вряд ли. Любимая жена, двое обожаемых детей…, нет, тут что-то другое…, к папаше подъезжает через нее? Возможно. Провожать наладился, а меня с Кирой в другое такси запихнул, хотя собирались вместе все ехать. Зачем я с ней переспал? И в мыслях ведь не было. Теперь уж назад не отыграешь, надо как-то спустить все на тормозах пока не поздно, и не увязнуть. Нет, она славная, умненькая, «интуичит» потрясающе, но мотыльки в животе спят. Один только скотский инстинкт!».

В кармане пиджака зазвонил мобильник, Леонид Леонидович выключил газ и пошел за ним в комнату.

– Здорово живешь! Вы уже встали? – Раздался в трубке чуть охрипший голос Володи. – Тебе повезло, старичечек. Я договорился на вторник с шефом. Будь к 15-00. Привет Кирюхе! Она тебе скажет, куда надлежит прибыть. Да, и хочу тебе напомнить: нам сегодня академика спонсировать предстоит. У него скоро сделка века. Надеюсь, ты не передумал?

«Вот, черт! – С досадой подумал Леонид Леонидович, схлопывая мобильник, – почему-то он не сомневается, что Кира провела ночь у меня! Заговор у них что ли? Ничего не понимаю!».

Он вернулся на кухню, механически разлил кофе по чашкам и поставил их на стол.

– Из всех скорбей самая истинная, это скорбь от расставания с собственными деньгами! – Вздохнул Володя, когда они вышли на улицу из дома Ивана Ефимовича. – Положа руку на сердце, скажи – ты мог бы отвалить такую кучу денег за какую-нибудь прихоть?

– Для него это очень серьезно. Он, по-моему, даже не сомневается, что брение подлинное. Мне другое удивительно…, его внезапная вера в Бога, человек воевал в артиллерийском полку, прошел всю войну, причем, на Курской дуге его даже не царапнуло, а ведь он был под Крюково! Тридцать лет состоял активным членом партии, один из ведущих генетиков с мировым именем, и вдруг впал в православие! Да так истово, что слышать ни о чем другом не желает, кроме того, что Бог создал мир в семь дней. Ольга Васильевна жаловалась матушке, что он собрался не только дом обители отписать, но и сам выразил желание уйти в монастырь…

– В женский, надеюсь? – Съязвил Володя. – Но если говорить серьезно, то его креационизм возник не на пустом месте, а как некая сублимация что ли. Когда Союз распался, а коммуняки оказались не при делах, он очень страдал, потому как, таким уж образом устроен наш академик, что должен непременно при чем-то состоять. Ему по складу характера просто необходимо чувствовать себя членом сильной властной структуры и не просто чувствовать, а всецело подчиняться ее командованию и уставу. Он по жизни лиана, понимаешь, что я имею в виду? Ему надо произрастать на сильном могучем древе, вот он и облюбовал для этой цели православие, проинтуичив, что оно быстро отвоевывает утраченные позиции.

– Ты думаешь? – С сомнением спросил Леонид, – а моим родителям Иван Ефимович сказал, что пришло время собирать камни, и он не может оставаться в стороне, быть, так сказать, «непричастным» к такому моменту национальной истории.

– Что?! Прямо оксюморон какой-то, да и только! Как любят выражаться кащениты: «живительная эвтаназия» первобытнообщинного строя, где все равны, едины и любят друг друга без памяти! Или, например, еще чище: раввин-свиновод! Воистину уверуешь, что апокалипсис не за горами! – Володя даже остановился и громко расхохотался на всю улицу. – И ты ему веришь?

– Это серьезный нравственный повод…, а Иван Ефимович всегда был человеком в высшей степени порядочным, уж этого у него не отнимешь…

– Да я о другом, что пришло время собирать камни, ты думаешь, что такое время существует? Не бывает на земле такого времени! Таким уж создан человечишко, что только все ломает и разбрасывает! Поверь мне, в какой бы период не родился на земле пророк, его все равно никто не станет слушать! В самом высоконравственном обществе найдется, хоть горстка выдающихся обывателей-субпассионариев и непременно побьет беднягу камнями.

– Не согласен! Должно прийти…, просто он, как ты говоришь, проинтуичил первые слабые признаки этого времени. Я их тоже чувствую, если угодно. Можешь надо мной смеяться, сколько влезет. На телевидении это очень заметно, хотя бы потому, что всплыло огромное количество всякого мусора. Но он уйдет, сор этот, надо же кому-то его убирать, а дела по очистке «водоема» – штука сложная. Потом, глядишь, и пророки станут нужны. Вернее, они уже нужны, они как саперы, идут первыми, чтобы «разминировать» пространство, сделать его пригодным для обитания, для нового строительства…. Так что зря ты на академика ополчился. Пусть он не пророк, не мессия, но тот, кто способен услышать слова пророка, предугадать приход мессии. И не только услышать, а поверить ему, последовать за ним. Я тебе больше скажу, мне самому кажется, что капитализм у нас в России доживает последние дни. Он вот-вот рухнет…, как рухнул в один миг социализм.

– И что же, по-твоему, придет ему на смену? – Насмешливо спросил Володя. – Или ты прогнозируешь реставрацию прежней структуры власти, пророк ты мой коммунистический?

– Ничего я не прогнозирую, – Леонид устало махнул рукой, – и никакой я не пророк, а самый что ни на есть примитивный обыватель. Давай оставим этот разговор, право же, он не вызывает у меня энтузиазма. Я за академика тревожусь, как бы его не надул этот конфидент. Не переживет старик, а у него уже был серьезный инсульт, ты же помнишь, надеюсь?

– Да, такое возможно…, а второй «кондратий» – дело не шуточное. Как говорится, «инсульт нечаянно нагрянет, когда его совсем не ждешь…». Ну, и что ты предлагаешь? Мы ведь уже пытались его отговорить, он нас чуть ли не в скаредности заподозрил…, я на вторую попытку не пойду.

– У меня завтра день сумасшедший, ни минуты свободной, может, заглянешь к нему вечером, поинтересуешься, как все прошло и, главное, в каком он состоянии. А то сидит дома один как сыч, Ольга Васильевна с внуками на зимней даче…, сын с женой заграницей работает, тревожно мне что-то, понимаешь? Позвони, хотя бы, если времени не будет зайти, я понимаю, что ты тоже не свободный художник…, а потом мне звякни, или СМС скинь.

– Уговорил, речистый! Про вторник не забудь…

Однако в тот момент они и не подозревали, что во вторник им придется заниматься совсем другими делами. У ближайшей станции метро приятели пожали друг другу руки и разбежались каждый по своим делам.

Сказать, что Мара вышла из женской консультации удивленной, – не сказать ничего. Она была буквально раздавлена свалившейся на нее новостью.

«Десять недель! Десять недель! – Повторяла она опять и опять эти два слова. – Как же так! Что же делать? Этого не может быть! Я сойду с ума! Десять недель! Ну, почему именно сейчас! Господи, какая я несчастная…».

Не то чтобы она не хотела иметь детей, но это желание всегда было для нее слишком абстрактным и непременно связывалось в ее представлении со счастливым замужеством, устроенным бытом, прочным тылом. Мара даже в мыслях не представляла себя матерью-одиночкой, хотя мать однажды сказала ей в сердцах: «Завела бы, что ли себе ребенка, если замуж не можешь выйти! Ведь уже четвертый десяток в разгаре! Твое существование, хотя бы обретет конкретный смыл, а то носишься с чужими проблемами, так и жизнь пролетит, наш бабий век короткий. Уж вырастили бы как-нибудь и без отца». Но Мара тогда только фыркуна в ответ и перебралась жить в аспирантское общежитие под предлогом, что ей далеко ездить каждый день домой в Одинцово, где у ее родителей была шикарная четырехкомнатная квартира на улице Маршала Бирюзова.

«Даже посоветоваться не с кем…, – уныло думала Мара, бредя на квартиру Пригожиных и утирая непрошеные, соленые потоки. – Как же я буду смотреть Мише в глаза? Господи, какая я несчастная…».

Выйдя из лифта, она постояла несколько минут на лестничной площадке, и нерешительно направилась к дверям Кириной квартиры.

– Что с тобой? – Изумилась подруга, увидев слезы в ее глазах. – С Иваном Борисовичем что? Или дома? Проходи на кухню, мама еще не проснулась, она обычно поздно встает, а сейчас еще только половина десятого. Мы чайку попьем, и ты мне все спокойно расскажешь.

– Кира, я беременна…, десять недель уже…

– Только не разочаровывай меня, что отец ребенка этот Вадим, – насмешливо сказала подруга, наливая кипяток в заварочный чайник. – Неужели ты решилась еще на одну попытку? Какая же ты все-таки мягкотелая, как амеба, честное слово!

– Нет, это Леон!

– Что!? – Кира обварила руку, но даже не почувствовала боли, настолько сердечный ожег был сильнее физических ощущений. – И давно… у вас связь? – Она опустилась на табуретку, не в силах удержаться на ногах.

– Мы… один раз всего были вместе. Ты не представляешь, как я сейчас жалею о своей глупости.

– Когда же он успел тебя в койку затащить?

– Никуда он меня не тащил! Я сама прыгнула. Понимаешь, так глупо все получилось…, мы подружились после случая с Иваном Ефимовичем, часто гуляли, ходили в кафе, разговаривали. Он такой интересный рассказчик! Я думала, что он мне нравится…, помнишь, даже тебе говорила, но у нас ничего такого не было, он всегда себя очень сдержанно и корректно держал по отношению ко мне, а тут вышла я однажды после занятий, и вдруг так захотелось его увидеть. Позвонила…, попросила о встрече, потом напросилась в гости, ну… и…, а утром поняла, что сделала большую глупость. Мы с ним с того дня даже не виделись ни разу! Но ты еще не знаешь самого ужасного! Я влюбилась!

– Это интересно, и кто же так осчастливлен? – Спросила Кира сквозь зубы, но Мара, погрузившись в собственные переживания, даже не обращала внимания на ее неадекватную реакцию, и суровый тон. – Ты мне не рассказывала.

– Его зовут Михаил…, это настолько мой человек! Мы просто созданы друг для друга! Это, буквально, вторая половинка моей души. Он – необыкновенный, и, хотя мы виделись всего три раза, думаю, что наши чувства взаимны! Что же теперь делать! Как я ему об этом скажу?

– Ты с ним уже…

– Нет, нет! – В ужасе воскликнула Мара, – мы даже не поцеловались еще…, только в театр ходили. Он очень скромный… и порядочный.

– Везет тебе на порядочных, – насмешливо сказала Кира. – Так, переспи с джентльменом и предъяви ему права на ребеночка. Мало ли случаев, когда дети родятся семимесячными! Не станет же он делать тест на отцовство…, или ты собираешься сказать Леону, что он подготовил тебе младенца?

– Ни за что! Я не могу так поступить с Михаилом! Не хочу начинать наши отношения со лжи. Прямо сегодня же ему призналась бы, только он улетел в Израиль на похороны отца. А про Леона мне даже думать противно. В самом страшном сне ее могу себе вообразить его в качестве своего мужа…, и отца моего ребенка. Прямо токсикоз начинается, как подумаю про него…

– Кстати, о токсикозе, как же ты не заметила до сих пор, что беременна, овца? Тебе что, шестнадцать лет? Тебя же тошнить должно было, задержка…

– Понимаешь, у меня цикл и раньше путался…, а в прошлом году целых три месяца ничего не было, когда я придатки простудила. Ну, и не беспокоилась особо…, думала опять воспаление, оттого и поташнивает по утрам. Потому и в гинекологию пошла…, я про тот случай с Леоном уже думать забыла, для меня все, что между нами тогда произошло, перестало существовать, когда я Мишу встретила! Знаешь, психика ведь ищет комфорта, равновесия…, есть такая штука, как мнемофобия..., боязнь воспоминаний.

– Тогда у тебя только один выход: аборт. – Жестко сказала Кира, закуривая уже третью сигарету. – И от Леона ты должна все держать в строжайшей тайне. Во-первых, если он узнает о своем отцовстве, то непременно потребует, чтобы ты родила. Запрет тебя в какой-нибудь частной клинике до появления младенца на свет, да, еще родителей твоих к этому подключит.

– Нет, нет, аборт исключается совершенно…, – упавшим голосом сказала Мара. – Я не могу на это решиться никогда! Может, какая-то особенная душа приходит в кругооборот, желает исправления в физическом теле? Какое право я имею распоряжаться ее предназначением, она принадлежит Творцу! А что, во-вторых?

– Не поняла, ты о чем?

– Ну, ты сказала, что, во-первых, он меня запрет, а во-вторых?

– Если ты откажешься выходить за него замуж, то отберет ребенка. Отсудит и все! У него деньги, связи, наверняка, адвокаты опытные. Места работы определенного у тебя нет, заработка стабильного тоже. На что ты собираешься растить ребенка? На свою аспирантскую стипендию?

– Что же мне делать? Посоветуй?

– Прежде всего, избегать Леона! Категорически! Никто не должен знать, что он отец ребенка, кроме меня! Ни одна живая душа, а он – прежде всего.

– А с Мишей как же…, неужели придется поставить крест на наших отношениях? Я первый раз в жизни встретила человека, который так близок мне духовно!

– Скажи честно, как на духу, – Кира так и впилась в подругу глазами, – это животное тебя больше не домогалось?

– Ты о ком?

– О Леоне твоем распрекрасном!

– Никакое он не животное…, обычный мужик, который не может обидеть женщину отказом…, и меньше всего мой…. По-моему, я его тогда ужасно удивила, когда на шею ему бросилась. В данной ситуации жертва обстоятельств, скорее он, чем я…

– А зачем ты просила его позвонить? Тогда, помнишь? Когда он с Филиппин вернулся, опять хотела на шею броситься?

– Нет, что ты! – Испуганно воскликнула Мара. – Это, сугубо, по делу, в связи с нападением на Ивана Ефимовича, но он даже встретиться со мной не захотел…, говорил очень сухо и вообще…, просто взял и устранился из этого дела, хотя раньше обещал помочь, принимал живейшее участие…

– Да, видимо, я многого не знаю…, – задумчиво процедила Кира.

– Ты мне не сказала, как быть с Мишей…

– Ты должна скрыться, пока он не приедет, а когда с ним поговоришь начистоту, то решишь, что дальше делать.

– Да, я и так постоянно у Пригожиных на даче сижу.

– Это не безопасно! Леон может туда нагрянуть…, пожелает, например, навестить академика…, слишком не надежное укрытие. Вот, что: возвращайся-ка ты домой, подруга. Покайся родителям, но ни под каким видом не признавайся, кто отец ребенка! Поживешь у них до родов, а там видно будет…, – решительно сказала Кира, а про себя подумала: «А там я его уже на себе женю! С ребеночком потом разберемся…, если наружу выплывет, – я ведь могла ничего и не знать…».

– А с Мишей-то, как быть? – Расплакалась Мара. – Я его люблю…

– Заладила, как кукушка, «Миша, Миша». Где он, твой Миша? Может, он про тебя и не вспомнит больше? А если тоже любит по-настоящему, то все поймет и примет с ребенком вместе. Ты же ему не изменяла, мало ли что было в твоей жизни до него! Не может же он надеяться, что ты блюла невинность до таких лет! Это даже подозрительно, ведь не школьница юная, а вполне сформировавшаяся дама, тридцати пяти лет от роду. Он тебя увезет в Израиль, усыновит ребеночка, даст ему свое имя, и тю-тю, ищи Леон ветра в поле! – Кира злорадно засмеялась. – Ты же этого хочешь? Я слышала, что евреи – самые лучшие отцы в мире! Для них ребенок всегда богоданный, особенно, мальчик. Ты УЗИ уже сделала?

– Когда же!? Я была так ошеломлена, что чуть сознание не потеряла. Представь, ты приходишь провериться, есть у тебя воспаление или не, а тебе говорят: «Поздравляю вас, вы беременны!». Но ты, наверное, права насчет Миши…, – мечтательно сказала Мара. – Это был бы самый чудесный вариант, хотя сильно похоже на сказку! Он обещал мне позвонить…, может, сказать ему все по телефону?

– Еще чего! Ты с ума сошла! Еще факс пошли или телеграмму! Такие вещи говорят, глядя глаза в глаза, чтобы чувствовать искреннюю реакцию партнера. Тебе бы такое по телефону сказали, как бы ты это восприняла?

– Хорошо, Кира, ты, как всегда права, так и следует поступить. А ты случайно не знаешь, когда Леон возвращается? Мне ведь надо кучу анализов сдать…, а потом уж к родителям перееду.

– Это я узнаю, обещаю тебе, у меня есть телефон его водителя. Но и ты мне пообещай без меня ничего не предпринимать. Я должна быть в курсе всех твоих намерений и поступков. Повторяю: он ни в коем случае не должен видеть тебя с животом, может догадаться, математик!

– Конечно, что бы я вообще без тебя делала! – Мара обняла подругу и отправилась к себе, успокоенная.

«Мой! – Злобно шипела Кира, безуспешно пытаясь отыскать в сумке визитку с телефоном Николая. – Никому не отдам! Тем более, этой курице, которая его даже не любит. Нет, ты посмотри, какова тихоня! Взяла и запрыгнула в койку к моему мужику! Да, еще забеременела от него…, а это самый верный крючок для такого пентюха, как Леон. Человек просто помешан на идее продолжения рода! Когда же только успел! Я же с него глаз не спускала…, это все Томка виновата. Какой мужик откажется, переспать, если ему предложат? Даже святого можно соблазнить…, ну, почему не я на ее месте! Господи, для меня бы это было решением всех проблем, счастье, что этот Миша ей во время подвернулся, а то рухнули бы все мои планы и надежды!

Интересно получается, постоянно инициатива на стороне женщин, а он вроде как не при чем. Со мной тоже нельзя сказать, чтобы был через чур активным…, всякий раз приходилось его соблазнять, брать с боя, осаждать как неприступную крепость. Хорошо же, я с вами еще разберусь, Леонид Леонидович! Как говорят в таких случаях: «ваш кредит доверия исчерпан!». Есть у меня в запасе меры воздействия…, я еще свои способности даже не начинала использовать! Надеялась по-хорошему все решить, полюбовно, обещаниям вашим лживым верила. Наивная чукотская девушка! Почему, собственно, чукотская, и что такого он мне обещал? Это я пристала с ножом к горлу, а он сказал, вернемся к этой теме, когда приедет из Египта. Где же этот чертов телефон Николая, почему у меня в сумке никогда ничего нельзя найти! Наверное, в комнате где-нибудь валяется среди бумаг».

Кира сбросила сумку с колен на пол и поднялась с места, чтобы отправиться в комнату, но увидела, что в дверях кухни стоит Цыпелма Тимофеевна.

– Я все слышала, однако. Понимаю, каково тебе было, дочка, об этом узнать…, только неправильный ты совет подруге дала…, каждый человек имеет право знать правду.

– Ах, оставь свои нравоучения, мама! У меня жизнь рушится! Ты же говоришь, что все слышала, значит, знаешь, что она его не любит. У нее другой человек появился…, зачем же портить все из-за одной глупой ошибки! Будут страдать четыре человека! Это тебя не беспокоит?

– Меня душа твоя беспокоит, чернота в нее заползает…, нельзя душу-то так губить, однако. Обозлилась ты сильно…

– Больно вы все духовные! Та аборт делать отказывается, душу новорожденного, видите ли, губить не имеет право, ты тоже мне…, а я, по-вашему, бездушная дрянь? То, что моя душа на части разрывается от боли и ревности, это почему-то абсолютно никого не колышет!

– Леон должен знать правду. – Стояла на своем Цыпелма Тимофеевна. – Тогда они пусть вдвоем решают…, как дальше быть. Ты тут вообще не с какого боку. Отойди в сторону, Кира, не бери греха, я тебе сразу сказала: не твой это человек, и никогда твоим не будет.

– А чей же он, по-твоему? Томкин? Нет уж, дудки! Не уступлю!

– Нет, и с Томой он не останется. У него своя дорога…, не нужны вы ему. Обе…

– Отстань, мама, не мешай мне! – Крикнула Кира, хватая с вешалки куртку. – Я знаю, что делаю!

Выскочив на улицу, она поймала машину и попросила отвезти ее в Останкино. Случай в этот раз был на ее стороне, не успела Кира подойти к ограде, как увидела Николая, выходящего из проходной.

– Николай Иванович! Николай Иванович! Минуточку! – Закричала она, кидаясь к нему со всех ног. – Вы меня помните? Я Кира Борисовна Церанг. Вас Леонид Леонидович просил встретить нас с мамой на вокзале несколько недель назад…

– Конечно, помню, – улыбаясь, ответил водитель. – Разве такую красавицу забудешь! Вы, наверное, узнали про то, что с шефом приключилось?

– Да, – решила соврать Кира, чтобы выудить из него как можно больше информации. – Мы ужасно тревожимся, как там Леонид Леонидович?

– Вот, еду как раз в аэропорт, Лену встречать, редактора нашего. Она одна не пострадала, потому что ума хватило не полететь, а шеф наш в больнице валяется, в славном городе Каире. Олег отделался выбитыми зубами, на днях тоже вернется. Камеру раздолбал вдрызг!

– Можно, я с вами? Узнаю все из первых рук, так сказать…, хуже нет оставаться в неизвестности…

– Милости прошу, мне веселее будет…

Выудив у словоохотливого редактора все подробности досадного происшествия с падением аэростата, Кира приняла решение немедленно лететь в Египет. Она вернулась домой и стремительно принялась за сборы.

– Что это ты задумала, дочка, – с тревогой спросила Цыпелма Тимофеевна, наблюдая, как Кира мечется по квартире, кидая в большую дорожную сумку вещи из летнего гардероба. – Никак на юг собралась?

– Мама, Леон попал в больницу! Они с оператором проводили съемки окрестностей Луксора на воздушном шаре, а тот зацепился за провода и рухнул. Хорошо, что высота была сравнительно небольшая и никто не погиб! У Леона сломана нога, и ему придется остаться в Каире еще недели две, не меньше, если все благополучно срастется…

– Что же ты собираешься делать? Может, позвонишь ему, узнаешь…

– Куда я ему позвоню! У него же там совсем другая сим-карта! Поеду, заберу его оттуда, здесь быстрее вылечим, я буду ухаживать…

– Ты так говоришь, будто он в соседнем городе, может, его нельзя сейчас перевозить…, там ведь тоже врачи не плохие, однако.

– Да, возможно, но я все равно должна быть рядом. Я ему сейчас очень нужна! Понимаешь? Человек один, в чужой стране, со сломанной ногой, ни одного родного лица…, это именно то, что нужно! Нет, я обязательно должна лететь и вернуться оттуда его женой! Надо будет уточнить у этой Лены адрес больницы и номер телефона Леона…, как это я сразу не сообразила?

– Разве туда полететь так просто? Нужно ведь, наверное, какое-то приглашение? Путевка, в конце концов? Африка, однако…

– Конечно, просто! Ты отстала от жизни, дорогая. В Египет виза не нужна. Покупай билет и лети на здоровье! Да, где мой загранпаспорт? Помоги, мама, поищи, пожалуйста, с этими бесконечными переездами, я ничего не могу найти!

Кира стала судорожно рыться в сумках, разбрасывая вещи и документы, а, когда, наконец, паспорт отыскался на самом дне старого шаманского бубна, где дочь своего народа с юности привыкла хранить все важные бумаги, она в сердцах крикнула:

– Господи! Для чего ты этот барабан с собой из Читы притащила! Столько места занимает! Дичь какая-то…, и как это я не доглядела, что ты его в сумку пихаешь!

– Он дом бережет, однако, и нас, потомков шамана, – со значением в голосе ответила мать, поднимая с пола свое адвокатское удостоверение и машинально пряча его в карман халата.

Открыв паспорт, Кира посмотрела на дату и разрыдалась от бессилия. Он был просрочен уже два месяца назад.

«Господь, Он все видит, – удовлетворенно подумала Цыпелма Тимофеевна, и, кряхтя, принялась подбирать с пола разбросанный дочерью вещи и документы, складывая их предварительно, как попало, на диван, чтобы скрыть довольное выражение лица. – Паспорт-то ей в Чите оформлять надо…, а это – долгая история, может, одумается за это время…».

Она щелкнула пальцем по одному из четырех бубенцов, украшавших по кругу семейную реликвию, и тот звонко рассмеялся ей в ответ.