Из огня да в полымя
– Ты приехала одна? – разочарованно спросил Максим, когда Мири немного успокоилась. – А Тайсон? Я так соскучился по малышке!
– Я не знала, как ты меня встретишь, – оправдывалась она, – боялась, что вообще разговаривать со мной не захочешь, зачем же травмировать ребенка. И потом, она недавно переболела краснухой, я побоялась ее простудить, зима в этом году очень холодная. Говорят по телевизору, что даже снег должен выпасть. Прости, пожалуйста. Хочешь, прямо сейчас поедем к нашим? Там все рады будут…
Мири с надеждой посмотрела мужу в глаза, но он отрицательно покачал головой и твердо сказал:
– Давай прежде поговорим. Мне очень многое надо тебе сказать…, может быть, ты передумаешь звать меня к родителям и вообще не захочешь больше жить со мной…. Мири, я так виноват перед тобой! Даже оправдываться не имеет смысла…
Максим откровенно признался жене в своей измене и сидел, опустив голову в ожидании приговора, не решаясь поднять на нее глаза.
– Я сама во всем виновата, отказалась с тобой поехать, сбежала без всяких объяснений, не поговорила даже, – сказала она, наконец, после долгого молчания. – Давай забудем все плохое и попробуем начать с самого начала. Вдруг у нас получится? Я тебя очень люблю…, и дочка тоже…, она постоянно с твоей фотографией разговаривает, спрашивает: «А когда папа к нам приедет?». Мы ведь – семья…, не смотря ни на что! А она очень красивая, та женщина?
– Какая разница, – пожал плечами Максим, – обычная, добрая очень, славная…, мы каббалой вместе занимались, как-то само собой вышло…. Я не оправдываюсь, пойми, я и перед ней тоже виноват. Сбежал без всяких объяснений. Надеюсь, она меня правильно поняла.
– Может быть, тебе не возвращаться в Россию? – осторожно предложила Мири, – Работу ты всегда найдешь…, в Тель-Авиве или в Хайфе…. Деньги у нас есть. Из тех, что ты нам оставил, я ни копейки не потратила! Можно снять жилье, а хочешь, домик купим, тут, в Цфате, рядом с твоим старцем!
– Шимон умер три дня назад, – сказал Максим и тяжело вздохнул, – Ты еще не все знаешь…, он был моим дедом, признался перед самой кончиной и завещал мне свой домик.
– Значит, у нас есть жилье! – воскликнула Мири радостно, но сразу осеклась, увидев реакцию мужа, – Прости, я очень сожалею, что так все случилось. Прими мои соболезнования. Тебе, наверное, его не хватает, ведь он был твоим Учителем, вы были так близки.
– Когда праведник уходит, всем добавляется свет его души, – сказал Максим тихо, – только не получается у меня почему-то радоваться этому событию, наверное, менталитет другой, у нас принято скорбеть о кончине близких и дорогих нам людей. А в его домике все останется, как было при нем. Мы не сможем там жить…, это просто невозможно! Поверь, я знаю, что говорю…
– Хорошо, не сердись, мы найдем другое жилье! Я могу этим заняться хоть завтра! Ты согласен?
– Согласен, – твердо сказал Максим. – Только остаться прямо сейчас я не могу. У меня есть одно дело, которое я просто обязан довести до конца! Это связано с одним серьезным научным экспериментом. Потерпи еще немного, мы обязательно будем вместе! Я тебе обещаю! Дай мне полгода, от силы, год. Пожалуйста! Для меня это, действительно, очень важно. А теперь, когда мы все обсудили, можно ехать к дочке. Поживу в кругу семьи до начала конгресса.
– С ума сойти! Это же целая неделя! – воскликнула Мири счастливым голосом и бросилась обнимать мужа.
Конгресс прошел на одном дыхании. Если бы Максима попросили описать атмосферу, которая там царила, то он едва ли смог бы сказать что-то еще, кроме одного слова: ЕДИНСТВО. Работа мужчин и женщин на всех постах была абсолютно слаженной и самоотверженной. Такой любви, заботы и внимания он не встречал еще ни разу в жизни, хотя побывал за время свой научной карьеры ни на одном симпозиуме. Уроки были максимально насыщенными и потрясающе интересными, еда вкуснейшей, а культурная программа обширной и разнообразной. Все потрудились на славу. Однако особенно важным достижением конгресса стало то, что главная задача была выполнена: достигнута точка единения.
В какой-то момент Максиму показалось, что вдалеке мелькнуло лицо Ульяны, но он был в тот момент увлечен разговором с молодым чернокожим африканцем и не стал отвлекаться, чтобы это уточнить.
«Хорошо, конечно, было бы решить все проблемы здесь, разом, и уже не отвлекаться на них в Москве, – подумал он, засыпая вечером в своем гостиничном номере, – но я, наверное, ошибся. Уля не собиралась ехать, говорила, что паспорт еще не готов…, ладно, если она здесь, то мы обязательно увидимся. На что же тогда решимо!».
Ульяна подкралась незаметно, когда он в одиночестве пил кофе в маленьком безлюдном кафе перед тем, как отправиться в Цфат, и, прижавшись к нему всем телом, прошептала в самое ухо:
– Прячешься от меня, любимый?
– Ты ошибаешься, – жалко улыбнулся Максим, пытаясь отстраниться. – Не думал даже, видел тебя мельком, но решил, что показалось. Ты ведь, кажется, ехать не собиралась…
– В самый последний день все решилось. Сама не ожидала, что мне так повезет! Может, пойдем куда-нибудь? Ты сильно переменился…
– Прости, у меня совсем нет времени. Я заказал такси ровно на одиннадцать утра, а сейчас уже без пяти…. Давай… здесь поговорим, заказать тебе что-нибудь, ты завтракала?
– Да, но кофе выпью с удовольствием. Только без сахара, пусть это будет самым горьким воспоминанием от моей поездки. Ведь мне дают отставку, не так ли?
– Уля, пойми, все очень не просто…, у меня семья, дочка. Мы поторопились, ты потом сама поймешь, что наши чувства нельзя назвать любовью.
– Говори о себе, пожалуйста, не надо за меня решать! Не бойся, я не собираюсь нарушать твою семейную идиллию, как-нибудь проживем без тебя. Не я первая, не я последняя…
– О чем ты говоришь? – Максим слегка напрягся, оттого, что она произнесла слово «проживем» во множественном числе.
– Я беременна. Уже восемь недель…, хотела тебя еще в Москве порадовать, да не случилось. Ты как в воду канул. Только это ничего не значит, я вовсе не собираюсь спекулировать своим положением. Ты абсолютно свободен, я ведь знала, что у тебя есть семья, и твое обещание развестись никак не повлияло бы на мое решение оставить ребенка. Скоро родители вернутся…, одна не останусь, а ты – живи спокойно, никто тебя терроризировать не будет.
– Ульяна! О чем ты говоришь? Я не собираюсь отказываться и бегать от ответственности за вашу…, – Максим замялся в поисках нужного слова, а потом махнул рукой и горько добавил, – я один во всем виноват. Прости меня, если сможешь. Запутался я совсем…, одни только неприятности доставляю близким людям. Что же нам делать? Знаешь, я ведь решил окончательно перебраться в Израиль, помирился с женой, даже работу начал подыскивать. Но в Москву я непременно еще вернусь. Есть обязательства. Перед собой, как я думал, но оказывается не только…. Мы еще обсудим эту проблему, когда я приеду. Ты… береги себя и….
Максим кивнул на ее еще совсем плоский живот, неловко чмокнул Ульяну в щеку и решительно вышел из кафе.
Она смотрела ему в след, коварно улыбаясь.
«Кажется, поверил. Пусть теперь мучается, дон Жуан местного значения. До чего же все мужики одинаковые! Даже скучно с ними. Нет, не напрасно я приехала, а то бы так и не нашла случая поддеть его на крючок. Может, это и подло с моей стороны, но должны же мои «грешники» дать о себе знать, а то, так и не поймешь, продвигаешься ты или нет?».
Ульяна вышла из кафе и вернулась в свой номер, где ее ожидал молодой человек из Южной Африки.
Максим возвращался в Цфат совершенно пришибленный новостью, которую сообщила ему Ульяна.
«Как же теперь быть? Одно, несомненно – Мири должна об этом узнать. Господи, ну, за что мне все это!? Кретин несчастный! Оскопить себя что ли…».
Вдруг в его голове сами собой всплыли слова Виктории Юрьевны: «Было у девчонки несчастливое замужество, короткое совсем, буквально, несколько месяцев, или год, не помню уже точно. Муж был автогонщик, разбился насмерть на каких-то международных соревнованиях, ну, у нее выкидыш случился на почве стресса…. Сделали сложную операцию. Теперь детей иметь не может…».
«Да! Это круто! – Восхитился Максим, – теперь уж точно – пойду и оскоплюсь на всю голову! Как говорила про меня моя несравненная Таисия Петровна: «Терпеть нельзя. Можно только любить».