Наследник Ван Гога
Затравлено озираясь по сторонам, Вадим вышел из электрички на перроне Серпуховского вокзала. Большие круглые уличные часы на фонарном столбе, которые, сколько он их помнил, показывали правильное время только два раза в сутки, нервно дернули стрелкой, словно давая понять, что теперь их показаниям можно, наконец, доверять круглосуточно. Не заметив ничего подозрительного, Вадим резво шмыгнул в здание вокзала и направился прямиком в парикмахерскую. Желающих подвергнуть риску растительность на своей голове в этом заведении подозрительной квалификации было мало, точнее, клиент был всего один. Прямо перед носом Вадима он плюхнулся в дерматиновое порезанное кресло и объявил дородной цирюльнице:
– Милк, ты меня, того, не стриги совсем, а только диколоном в рот побрызгай, да, посильней, посильней, не жалей товару, я заплачу. Мне, это, главное, чтобы чесноком не воняло. Мы тут в гаражах выпивали с мужиками, а из закуси только чеснок и был. Моя, на дух этого запаху не переваривает, а без закуси никак нельзя, это не порядок. Положено, чтобы закуска была, хоть какая никакая.
«Мастер высшего разряда», как гласила табличка на ее туалетном столике, видимо, не была обескуражена подобной просьбой. Она привычно равнодушно взяла в руки пульверизатор, изготовленный, как свидетельствовал его незатейливый вид, еще до войны одна тысяча восемьсот двенадцатого года. Вполне возможно, что этот образчик примитивизма обронил какой-то беглый француз наполеоновской армии, отступая по старо-калужскому тракту. Но, не удостоившись стать музейной реликвией, пульверизатор сделался добычей кого-то из далеких предков потомственной цирюльницы, работающей в этой должности, как минимум, лет пятьдесят, которая, в свою очередь, пожертвовала семейное достояние на нужды своего производства.
– Открывай, – скомандовала мастер своего дела, и пшикнув два раза огромной грушей, каким-то чудом еще держащейся на длинной резиновой «глисте», безапелляционно заявила. – Все, готово, по прейскуранту, больше не положено, не напасесься тут на вас, ходють, не успеваешь заказывать. В головном и так говорят, что я больше всех одеколону расходую, а как тут сэкономишь, когда через одного в рот просют.
Когда Вадим сменил в шатком кресле своего ненасытного предшественника, парикмахерша, обнюхав его с большим подозрением, заявила:
– Бомжей не стрижем.
– Я не бомж, тетя Мила, – как можно более жалостливо заныл Вадим, – просто помыться негде было. Дорога дальняя…, на фуре из самого Парижа.
– Ну, да, транзит: «Эйфелева башня-Серпухов»! – Беззлобно рассмеялась она. – Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Водонапорная». Кого надуть хочешь, сынок?
– Да, это же я, Вадик Жигулев, вы меня, что, не узнали? Петьки вашего друг.
– Ба-а-а! Никак и, правда, Вадька! Оброс-то, как Иван Сусанин! Давай, суй живо башку в мойку, а то до тебя дотронуться страшно…, вшей там не нахватал в своем Париже? Этого мне только не хватало.
– Не-е, теть Мил, не должно…, мы неделю всего ехали. Да, и откуда в Париже вши?
– Вша, клоп и таракан без прописки селятся. – Назидательно сказала тетя Мила, видимо опираясь на большой жизненный опыт. – Им – что Париж, что Козодаевка – все едино. Каким ветром тебя туда занесло, коли не врешь?
– Мне выставку пообещали, но надули, теперь ни одной картины не осталось…, все там бросил, уже не вызволишь, придется все с самого начала начинать, сам еле ноги унес. – Вздохнул несостоявшийся парижанин. – И начнется в моем творчестве новый период, как про художников говорят…
– Не велика беда. – Философски свела на-нет потомственная цирюльница двадцать лет бессонных ночей и творческих мук, – по правде сказать, мне твоя мазня никогда не нравилась. Разве что, иконки, да и то, у тебя, что ни угодник, все разбойник с большой дороги выходил. Не мытый, не чесаный с виду, лицо кривое…
– Просто я их так вижу…
– Вот, и хорошо, что украли, может, теперь по-другому видеть начнешь. Как стричь-то будем? «Канадочку» что ли тебе сделать?
– Не-е-е, теть Мил, голову стригите «под нуль», а бороду только подравняйте, покороче. Пусть кожа отдохнет, говорят, потом волосы гуще расти станут.
– Клиент всегда прав. – Нравоучительно изрекла тетя Мила и взялась за машинку.
Если не считать два-три пустяковых пореза, экзекуция закончилась, не причинив коже головы большого урона. Слегка поколдовав, над нижней челюстью, мастер высшего разряда отстранилась и восхищенно вынесла приговор:
– Чистый моджахед!
Вадик испуганно кинулся к треснутому потускневшему от времени зеркалу и, икнув, отшатнулся.
– Бороду тоже долой! А то меня ни один мент без внимания не пропустит! Не хочу привлекать…
– Бороду жалко…, – вздохнула тетя Мила, взбивая помазком в мисочке густую пену, – моей Катьке она всегда нравилась. И чего ты на ней не женился? Ладно, у нее мужик хороший, деловой, спасибо, что не женился. Вроде, ничего получилось, только теперь уж больно ты ушастый! Вылитый Чебурашка! – Схватившись за живот, она принялась хохотать, как безумная.
Сверив с зеркалом ее впечатления, Вадик остался доволен: от имиджа прежнего иконописца и графика не осталось даже следа.
– Может, уши тоже, того…, – простонала тетя Мила, отирая выступившие на глазах слезы, – отчекрыжим маненько…
Вадим вздрогнул и инстинктивно прикрыл уши руками. Потом вымучено улыбнулся и серьезно сказал:
– Нет, не надо, был уже один такой. Художник Ван Гог, сам себе ухо отрезал…
– Поди ж ты! Что это на него нашло? Спьяну надыть думать. Водка до добра не доведет, я всегда своим говорю.
– Петруччио-то дома? – Спросил Вадим, подавая тете Миле пять евро. – Повидаться бы…, других денег нет, а поменять не успел, вы уж извините…
– Чего это ты мне суешь? – Брезгливо глянула цирюльница на одну из самых ходовых валют мира. – Я тебя по-свойски, то есть, даром. Ты же мне забор тогда поставил, тоже денег не взял. Иди уже с Богом, дома Петька, где ж ему быть в такую пору. Дрыхнет, поди, как сурок.
– Понял теперь, в какую помойку я вляпался? – Сказал Вадим старому другу. – Говорили мне, что бесплатные мухи бывают только на липучке, не поверил, обязательно надо было на своей шкуре…
– Да-а-а! – Восхищенно протянул Петька, и в его взгляде промелькнула нездоровая зависть. – Живут же люди! А тут…, ничего не случается, каждый день одно и то же: дом – автомастерская – пив бар – дом. Как же ты от нее вырвался?
– Это отдельная история, ее надо рассказывать в лицах и в костюмах…, есть еще пивко-то или бежать пора? Кто пойдет за «Клинским»?
– Давай сюда свои евры, обменник уж, поди, открыли, я на мели…, опять проигрался в домино…
– Так вот, продолжаю, – сказал Вадим по возвращении гонца, с наслаждением отхлебнув теплого пива и затянувшись «Явой». – Помнишь Зойку? Ну, мастерскую мы еще вместе снимали, давно, сто лет назад…
– Ага, роман у вас тогда был…, помню, потом она делась куда-то.
– Не куда-то, а в Париж мотанула, дочку пятилетнюю подруге оставила, мол, я на недельку только, да и осталась. Через два года, правда, забрала ребеночка, когда замуж там вышла за дальнобойщика. Он с зятем фуры гоняет в восточную Европу. Ну, я Зойку чудом разыскал, прям, как в кино все получилось, ты не поверишь! Она мне пообещалась помочь. В деньги только все уперлось…
– В них всегда упирается, это точно! Давай, не томи, рассказывай!
– Я вернулся в свое «любовное гнездышко» и стал все дорогие подарки Зойке перетаскивать потихоньку, а она их сбывала куда-то. Прилично уже набралось, а тут вдруг работодательница моя нагрянула, как снег на голову, пытать меня начала, где, мол, презенты дорогостоящие? Представляешь? Все ей мало, упыриха. Я валенком прикинулся: ничего не брал, со всеми по любви, никаких ценных подношений не принимал и в глаза не видел, а деликатесы и напитки, естественно, употребил для поддержки физических сил.
– А она? Поверила? – Петька придвинулся к самому лицу Вадима и впился в него восторженным взглядом.
– Как же! Она – тертый калач. «Я, – говорит, – из тебя Ван Гога сделаю, если узнаю, что ты задумал сбежать! Ажанов натравлю, у меня все схвачено». Это менты по-ихнему.
– А при чем тут Ван Гог, что это она имела в виду? – Забеспокоился бывший однокашник.
– Художник ты или кто? Как будто не помнишь, что нам рассказывали в «Строгановке» про то, как он умом рехнулся и себе ухо отрезал, вот, она и намекнула, что оставит меня без этого, значит, органа.
– Хитра, бестия! Так, это ты, значится, из-за ментов наголо побрился?
– Из-за них тоже…, но главное, из-за змеищи этой, Мирейки! У нее лапы длинные, может, и правда, все схвачено, ляд ее знает. Она вполне может за мной наемников выслать, пристукнут где-нибудь в темном переулке или экстрадируют назад, к ней в рабство. Мало ей моих работ, еще тела подавай, а как высосет все соки, так и не поминай меня лихом! На распыл пустит. Думаю, у нее там целый конвейер таких, как я, горемык…, не чаю, что вырвался.
– А дальше-то, что? Как вырвался-то?
– Ну, как она мне пригрозила, значит, я больше ждать не стал. В тот же день все барахлишко сгреб и к Зойке! Уж лучше, думаю, на родине в тюрягу сесть, или хоть на чужбине, все не рабом. А тут через пару дней, как по заказу, ее мужика на Украину отправляют. Решили меня вместо зятя, с его паспортом. Распрощался с ним в Сумах, документ, понятно, вернул. Кое-как до Тулы добрался, но это долго рассказывать, а оттуда на электричке сюда. Вот, такая история. Слава Богу, я свой российский паспорт дома оставил! Прямо, как надоумил меня кто в последний момент! Мать, наверное…. А ведь верил тогда, что насовсем еду во Францию-то. Будет там жизнь у меня – сплошное сало в шоколаде. Так что, меня теперь, наверное, ищут менты двух государств сразу. – Закончил Вадим свою одиссею, потом, вздохнув, добавил, – только паспорт все равно надо из дома выручать…, совсем без документов нельзя. Даже, если я в розыске…. Как думаешь?
– Эх, мне бы на твое место! – Мечтательно закатив глаза, протянул Петька, – век бы не сбежал из такой малины. Ты мне только скажи…, трудно, ну, со старухами… себя заставить? Может, ты «виагру» пил?
– Ничего я не пил! – Возмутился Вадим. – Устроен я так, понимаешь, сначала низы работают, а потом уж думать начинаю…
– А у меня наоборот: если низы не хотят, то верхи и просто не могут. Но за деньги бы, наверно, смог себя заставить…, приняв на грудь как следует. Думаешь, мне сейчас с моей Дашкой легко этим делом заниматься? Толстая стала, точно кадушка, опустилась, страшная, как три собаки, пилит меня по чем зря денно и нощно. Ты, знаешь, если Мирейка твоя нагрянет, сдай меня вместо себя! Я за друга и пострадать готов…
– Дурак ты, вот, что я тебе скажу. Тоже мне, сексзаместитель выискался! Сиди уж в своем Серпухове, вот, где малина! Ладно, мне бы помыться бы надо, постираться, а потом в Москву поеду, дом проверю и документы заберу.