Как готовить картофельное пюре

«Странный он какой-то…, – размышляла Мара, возвращаясь из своей поездки с чувством исполненного долга, – совсем, что ли одичал в этом Простоквашино, Федька у него есть, Шарик, только Матроскина не достает для полного комплекта! Может, Вадик сам вместо кота там проживает? Пить что ли опять начал, или прячется от кого-то и трясется от страха? Как он сказал: «Не боюсь я ее»? Кого, интересно? Даже в дом не впустил…, все озирался, оглядывался, но на самом деле хорошо, что так получилось, я успею забежать домой, принять душ и переодеться…, итак восемь часов драгоценного времени, как корова языком слизала».

В квартире Пригожиных Мара появилась в самый разгар церковного священнодействия. Хрупкий, прыщавый монашек в черной рясе не по росту и выгоревшем клобуке ходил, путаясь в длинных полах, по всему дому с хилым пучочком иссопа и разбрызгивал в произвольно избранных местах святую воду, что-то монотонно, тихохонько бубня себе под нос. Его неотступно преследовала Цыпелма Тимофеевна, и если бы ни обет смирения, принятый этим юным послушником, пожилая дама могла бы навлечь на себя такую ответную реакцию, от которой ей не поздоровилось бы.

– Не экономь! Вон, тот угол пропустил, да обои-то сильно не кропи, а то отстанут, кто будет ремонт делать? Начальство твое? – Грозно командовала служительница Фемиды. – Халтуришь, грех это, однако. Я, вот, сообщу в твою организацию, тебе начет сделают, есть у вас там гауптвахта какая-нибудь? Как вам наказания-то начисляют? Молитвы заставляют читать, стоя на коленях?

Монашек истово перекрестился, закатив очи горе.

– Троечник ты, – наскакивала Цыпелма Тимофеевна, – как есть, троечник. Небось, и учишься плохо. Ну, какой из тебя будет поп! Никакой солидности, однако.

– Как вы тут? – Решив несколько разрядить ситуацию, весело спросила Мара, входя в комнату. – Долго еще?

– Я закончил. – Сообщил младший чин РПЦ.

– Нет! Вы только посмотрите! Я его весь день прождала, хотя ясно сказано было: утром, потом он явился, чуть не ночью, три раза своим веником махнул и все. Плати ему за это!

– Хотите чаю? – Спросила Мара сразу обе противоборствующие стороны. – Я ужасно голодная, с утра ни маковой росинки во рту не было. Аж, тошнит от голода. Сейчас по дороге домой в булочную зашла, рогаликов свежих купила, только что бегали...

– Великий пост, – смиренно ответствовал воцерковленный юноша, громко сглотнув слюну.

Почему-то именно этот естественный звук, воззвавший из самых недр молодого растущего организма, и прозвучавший как призыв о помощи голодающему, резко изменил полярность в отношении к нему Цыпелмы Тимофеевны с минуса на плюс.

– Миленький ты мой, так, ты практикант! Что же сразу-то не сказал? – Запричитала она. – Замолишь. Странствующим и путешествующим можно, я точно знаю. Хочешь, я тебе простой картошечки сварю с постным маслицем? Это ведь можно.

– Это можно, – как эхо повторил за ней монашек. – Вы только, ради Господа, отцу Иосифу не говорите, что я один приходил. Мне одному не положено квартиру освящать, я еще только учусь. А у отца Андрея ребеночек занемог, он меня попросил к вам пойти, а сам в больницу побежал. Зайти за мной обещал…, и молитву крепкую прочитать, можно я его у вас подожду.

Совершенно выведенная из себя этой леденящей кровь историей, Цыпелма Тимофеевна помчалась домой чистить картошку, крикнув Маре, чтобы она поставила кастрюльку с водой на газ.

Спустя двадцать минут, заступница за всех убогих, сирых и оступившихся, подперев подбородок рукой, с умилением наблюдала, как монашек, быстро пробубнив молитву «Отче наш», уплетает за обе щеки приготовленное ею пюре со свежим рогаликом. Улучив минутку, она шепнула Маре:

– Я ему туда сливочек налила, да полпачки сливочного масла бухнула, этот грех на моей душе будет, он и не поймет, однако.

– Спаси вас Господь! Отродясь не знал, что пюре на постном масле такое вкусное бывает, братья его плохо готовят, или масло крадут…, – сказал, насытившись, юный послушник своей благодетельнице, крестясь и отирая рот тыльной стороной ладони, чем очень напомнил Маре своего утреннего сопровождающего. В его редкой бороденке застряли хлебные крошки, блеклые голубые глаза сделались мутными и сонными. – Можно, я здесь на табуретке чуток прикорну до прихода отца Андрея…, он, наверно, уже скоро…

– Был у меня один практикант, круглый сирота…, на этого, как две капли воды, похож, даже бороденка такая же, – зашептала Цыпелма Тимофеевна Маре, чуть не в самое ухо, хотя в соблюдении тишины не было никакой необходимости. Даже если бы у ног спящего упал с высоты двадцать метров Царь-колокол, это едва ли вывело бы его из состояния сытого оцепенения.

– Вы простите, что так беззастенчиво пользуюсь вашим временем, но мне пора бежать, – виновато прервала ее та. – У меня очень важная встреча. Вы уж тут дождитесь отца Андрея…

– Ступай себе с Богом, – сказала пожилая дама голосом, в котором неожиданно прозвучала ангельская покорность, видимо, передавшаяся ей от юного послушника, – дождемся мы, не беспокойся.

«Да, – подумала Мара, по дороге в театр, – что значит, живой пример подлинного смирения. Поистине справедливо утверждение: «Чудны дела Твои, Господи». Куда девался весь ее воинствующий максимализм? Ведь, в сущности, она – добрейшей души человек!».

В театральном буфете Мара со смехом поведала Михаилу эту занятную историю, он слушал ее с необыкновенным вниманием, весело смеялся, а потом сказал:

– Мой папа в таких случаях говорит: «Евреи, не жалейте заварки, и вы всегда будете иметь вкусный чай!». Знаешь, меня всегда удивляло, как изощренно люди борются с естественными потребностями своего тела, будто это единственная цель их пребывания в этом мире. Конечно, чтобы не отождествляться со своим желанием получать, надо очень много работать, и тут простым ликбезом не обойтись. Мы как раз сегодня с ребятами обсуждали новые способы распространения. Может быть, тебе покажется это странным, но у себя в Израиле мы сталкиваемся с теми же самыми проблемами. Люди очень неохотно нас слушают…, особенно, верующие.

– Да, я тебя понимаю. Но ведь основой всех религий является утверждение: «Возлюби ближнего своего…», откуда же такая нетерпимость к инаковерующим? Почему они так узко воспринимают это понятие – «ближний»? Ведь каждая вера зиждется на любви, тогда скажи мне, как Творец допускает столько ненависти!

– И этот вопрос задаешь мне ты? – Улыбнулся Михаил. – Разве ваш наставник еще не объяснял вас смысл страданий? Ведь только с их помощью можно добиться от человека, чтобы он задался, в конце концов, самым главным вопросом своей жизни: «Для чего я родился в этом мире? Какова цель моего пребывания в нем?».

Совершенно естественно и незаметно молодые люди перешли на «ты». Маре вообще было очень легко и просто с Михаилом с самой первой минуты их встречи, и она с грустью думала, что скоро он уедет, и они могут никогда больше не встретиться.

Третий звонок настойчиво позвал их в зрительный зал. В полумраке Мара почувствовала, как рука Михаила легонько сжала ее запястье, и от этого трогательного проявления первой робкой ласки у нее стало тепло и радостно на душе.

– Спасибо тебе за прекрасный вечер, – искренне сказала Мара, – когда Михаил помогал ей надеть пальто. – Вот, уже и март кончается, но весна нынче холодная.

– А у нас уже все цветет…

– Когда ты улетаешь?

– Пока не знаю, это не от меня одного зависит…, папа меня беспокоит, хочется побыть с ним…, ему немного уже осталось…

– Прости, я не должна была спрашивать!

– Все в порядке! Не надо извиняться, хотя теперь моя очередь…, я, к сожалению, не могу тебя проводить до дома, обещал ребятам вернуться, как можно скорее.

– Не беспокойся, пожалуйста! – Воскликнула Мара, но на душе у нее стало почему-то очень тоскливо при мысли о немедленном расставании. – Я прекрасно доберусь сама, тут пешком – всего ничего…

– Обещай мне, что сразу позвонишь, как придешь домой, чтобы я за тебя не беспокоился.

– Непременно!

Она смущенно чмокнула молодого человека в щеку и быстро пошла прочь.

Только подойдя к двери, Мара вспомнила, что у нее нет ключей.

«Цыпелма Тимофеевна, наверное, у себя уже…, зайти, что ли прежде к ним?», – подумала она, но рука сама потянулась к звонку.

– Тс-с-с, дите еще не проснулась, я сама тут придремнула у телевизора, – приложив палец к губам, прошептала прилежная домовница. – Пусть хоть раз выспится досыта, где носит нелегкая этого попа, который велел его дожидаться! Он уж, поди, забыл сто раз, не может же он до ночи быть в больнице, может, случилось у него что?

При этих словах из кухни, сладко зевая и крестя рот, выполз запанный монашек.

– Это отец Андрей пришел? – спросил он сонным, совершенно детским голосом.

– Не знаю, где твой отец Андрей, – раздраженно ответила Цыпелма Тимофеевна. – Айда к нам, я тебя спать положу, куда ты пойдешь, на ночь глядя! Шпаны везде полно, неровен час, обидит кто…

– Он может вполне переночевать тут, – предложила Мара. – Места много, постелю ему на диване в кабинете Ивана Ефимовича. У вас там и так тесно. Раскладушку придется громоздить…

– Не-е-е, – жалобно проблеял послушник, – мне это никак невозможно. Заутреню завтра служу с самим отцом Иосифом, надо все подготовить. Я в храм побегу, в коморке у сторожа заночую. Не впервой, я у него часто остаюсь.

– Родители-то у тебя есть? Может, домой пойдешь лучше? – Нерешительно предложила Цыпелма Тимофеевна.

– Мать только, в Муроме живет, нас у нее семеро. – С гордостью ответил монашек. – Я самый старший, поступлю в семинарию на другой год, выучусь, женюсь, приход получу, остальным помогать буду. На меня у них вся недёжа. Спасибо вам, люди добрые, спаси вас Христос.

«Какой сегодня был длинный и насыщенный день! – Подумала Мара, засыпая. – Хороший был день. Есть, о чем вспомнить, кажется, что его утро началось неделю назад. Завтра опять увижу Мишу…, интересно, сколько ему лет? На вид – не более тридцати…, плюс-минус два года…, подумаешь, пять лет разницы, ну, семь! Какая чепуха! Хотя его родственники могут думать иначе. Голубушка, уж не замуж ли ты за него собралась? А что, вполне конструктивная идея!».

Сквозь сон Мара услышала зуммер мобильного телефона, показавшийся ей в ночной тишине тревожным и несущим плохую весть.

Она вскочила, и, натыкаясь в темноте на предметы, быстро раскрыла трубку.

– Папа скончался, – раздался тихий, бесцветный голос Михаила. – Я лечу ближайшим рейсом. Надеюсь, места в самолете будут…

– Мишенька, милый, родной, прими мои соболезнования…, ты крепись, я буду тебя мысленно поддерживать. Позвони мне, когда будет удобно…, мне, правда, очень, очень жаль! Хотя я понимаю, что любые слова сейчас для тебя – пустой звук, когда все болит внутри. Но ты же знаешь, когда праведник уходит, всем остальным прибавляется света.

– Да, я знаю. Папа был – большой праведник. Только мне очень грустно оттого, что меня не было с ним в последнюю минуту.

– Хочешь, я провожу тебя в аэропорт? Прямо сейчас вызову такси и приеду за тобой, куда скажешь…

– Спасибо. Не нужно. Меня Илья отвезет, он со мной полетит, папа был его учителем. Я вернусь…, когда закончится траур…, не сомневайся!