Bonne journee Madam!

После ухода Вадима Цыпелма Тимофеевна отправилась, наконец, в комнату с намерением ликвидировать последствия пронесшегося в ней цунами. Она сожалением окинула взглядом помещение с раскиданными повсюду вещами и, вздохнув, присела на диван, заваленный брошенными, как попало бумагами.

«Да, Кирин темперамент ни один мужик не выдержит! Уж, на что я привычная, и то голова кругом идет. Выпью-ка я, пожалуй, чайку, а потом примусь за дела, надо немного успокоиться…».

Цыпелма Тимофеевна шаркающими шагами направилась на кухню, горестно вздыхая. Здесь, в Москве она остро переживала свою профессиональную невостребованность, чувствуя себя старой и никому не нужной.

«Да, внуков, конечно, хорошо бы…, только не на ту лошадку дочка ставит…. Посмотрим, в какую копеечку ей влетит покупка путевки и оформление паспорта через туристическое бюро! – Усмехаясь, думала она. – Денег-то нет у нас на такие фортели, и так едва концы с концами сводим…, квартира, питание, транспорт. Это еще повезло, что Вадик нормальную плату с нас берет, а то по миру бы давно пошли, если бы по московским меркам жилье снимали. Хороший человек, дай Бог ему здоровья! Надо будет свечку в церкви поставить, чтобы ему никто вреда не причинил. Чуть не пострадал бедняга от руки того злодея. Придется теперь начеку быть, могут и еще «гонцы» появиться из Парижа от его возлюбленной.

На что же Кира все-таки надеется? Уверена, наверное, что Леонид все расходы потом оплатит, а у кого сейчас занимать-то будет? А как не оплатит? Чем отдавать станем, об этом она подумала? Чужие мы здесь…, э-хе-хе, не в Чите живем, там бы мне каждый человек взаймы дал на какой угодно срок, а тут – Москва. Документы надо внимательно разложить, по датам, документ, он порядок любит…, не найдешь потом ничего. Эх, дочка, дочка, упрямая ты у меня. Бубен обидела, не по душе он ей, видишь ли, пришелся…, а я его везде за собой вожу, как отец наказывал, бубен – наш оберег, однако…».

Цыпелма Тимофеевна заварила чай с мелиссой и, крадучись по привычке, отправилась в свою комнату, где извлекла из тайничка стограммовый шкалик коньяка.

«Успокоиться надо, однако, – повторила она еще раз, словно убеждая сама себя, – сильно меня дочка огорчила».

Налив в чашку чайную ложечку целительного напитка, Цыпелма Тимофеевна приманила рукой аромат к самому носу, вдыхая его полной грудью, и, подумав, добавила еще.

Не успела она сделать первый, самый сладостный глоток, как ее ритуал был безжалостно прерван длинным, резким звонком.

«Нешто Кирка вернулась! – С ужасом подумала она, – скандалить начнет, однако…».

Предусмотрительно прикрыв чашку перевернутым блюдцем и сунув шкалик в карман фартука, она поспешила к входной двери.

В дверном проеме ее близоруким глаза предстала миниатюрная дама, экипированная с вызывающей роскошью, отчего хозяйка неожиданно испытала ощущения никогда прежде ей неведомые: она почувствовала себя громозткой, неуклюжей и безобразно одетой. И уже это ей страшно не понравилось.

– Мы ничего не покупаем! – Сказала она презрительно и попыталась, было, захлопнуть дверь перед самым носом незваной нарушительницы ее приятного времяпрепровождения, как вдруг услышала:

– Bonne journee Madam! Мне видеть Вадим. Мошно?

– А! Милости прошу! – Немедленно возликовала Цыпелма Тимофеевна, мгновенно оценивая ситуацию и хищно сверкнув глазами, намереваясь получить сатисфакцию за визит Спиридона, Кирины выбрыки, а так же за безнадежно остывший чай с коньяком одновременно. – Проходите, пожалуйста, на кухню, в комнате не прибрано, домработница сегодня припозднилась…

«И не вру, однако, – усмехнулась она про себя, – припозднилась я нынче с уборкой, сначала Тома пришла, потом Кира бушевала, Вадик еще был…, даже чаю, вот, никак не могу всласть напиться. Как хорошо, однако, что не столкнулись они…, гляди, какая фря расфуфыренная!».

Мирей, ибо это была она, не заставила дважды повторять приглашение и быстро шмыгнула в квартиру, пока воинственная дама не передумала и не захлопнула перед ней дверь. Последовав за хозяйкой, гостья из Парижа с легкой брезгливостью приподняла полы своего шикарного длинного кожаного плаща цвета куркумы, словно в квартире и впрямь была непролазная грязища.

Отчаявшись дождаться сведений от своего клеврета, Мирей решила действовать самостоятельно. Она совсем не была уверена, что Вадим вернулся в Москву, ибо границу, как ей удалось выяснить по своим многочисленным каналом, он не пересекал ни каким, имеющимся в наличие официальным способом. Передав Спиридону через вереницу подставных лиц распоряжение припугнуть самовольно удравшего из-под ее надзора художника, если он, действительно, окажется в собственной квартире, Мирей даже не предполагала, что тот может навлечь на нее своим самоуправством столь серьезные неприятности. Знай она о бомбе, и носа бы не высунула из Парижа, но привычка все доводить до конца, каким бы абсурдным он ни был, и никогда не выпускать из своих хищных лап малейшую выгоду, погнала ее в Россию ради выявления истины.

– Итак, милостивая госпожа, соблаговолите еще раз повторить…, – она чуть было не сказала «суду», но во время опомнилась и, запнувшись немного, произнесла, – …собравшимся, с какой целью вы прибыли в Москву?

Мирей смотрела на пожилую особу не мигая, и хотя она не поняла почти ни единого слова из ее витиеватых речей, та прямо на ее глазах превратилась их зачуханной старообразной домохозяйки в грозную и неподкупную представительницу российского правосудия.

– Это квартир мой друг, художник Вадим Мичелёфф? – Спросила она испуганно. – Или я ошибайсь?

– Нет, не ошибаетесь! Немедленно признавайтесь, что вам от него нужно?

– Он мой любофф, я его любить! – Воскликнула Мирей, вскакивая со стула.

– Сидеть! – Рявкнула Цыпелма Тимофеевна, воспитавшая за свою жизнь не одно поколение представителей собачьего рода. – Любовь?! А зачем бомбу присылала? Странное у тебя представление о любви.

– Я ничего не присылайть, – машинально садясь на стул, возразила гостья так искренне, что даже грозная представительна Фемиды засомневалась в том, что эта дамочка имеет отношение к страшной посылке. – Я просиль мой кузен толко узнать чуть-чуть, я волноваться. Вадим убежать от меня, я тратить деньги, делать вернисаж, много, много, отчень много, тысячи евро! А почему вы спрашивать? Кто вы есть?

– Я – представитель правосудия! – С этими словами Цыпелма Тимофеевна раскрыла свое адвокатское удостоверение, которое, по счастью, так и осталось лежать у нее в кармане халата, поднятое утром с пола после Кириного погрома, и сунула его под нос насмерть перепуганной Мирей.

Красные «корочки» с двуглавым золотым орлом и крупной цветной фотографией его обладательницы произвели на иностранно подданную должное впечатление. Она резко отшатнулась и прикусила язык.

– Нишего не понимайт, пошему? – Сказала она после минутной паузы.

– Потому что на моего подзащитного было совершено покушение. – С вызовом заявил Цыпелма Тимофеевна. – Его родственники, проживающие в отсутствие хозяина на данной жилплощади, едва не пострадали от рук вашего «кузена», и наняли меня защищать свою безопасность, я не побоюсь этого слова! Какую еще каверзу вы для них приготовили? Я вынуждена немедленно вас обыскать, вызвать милицию и сдать, как сообщницу бандита, а точнее, заказчика убийства.

– Нет, нет! Не надо милицию! Сколько вы хотеть за молчание? Выпустите меня, силь ву пле!

– А! – Восторженно возликовала правозащитница, – еще и подкуп должностного лица при исполнении служебных обязанностей! Очень хорошо! Так и запишем.

Мирей с размаху бухнулась на колени, совершенно забыв, что еще несколько минут назад опасалась испачкать свой шикарный плащ, она подползла к Цыпелме Тимофеевне, протягивая ей сумку и, всхлипывая, произнесла:

– Вот…, смотреть…, там нет бомба!

– Что вы, что вы! – Испуганно залепетала та, и, пытаясь вернуть иностранке вертикальное положение, схватила ее за предплечья. Тончайшая кожа треснула, и на рукаве образовалась большая дыра.

– Отпустите меня! Пошалуста, силь ву пле! Я уезжать сешас опратно Париж!

– Идите…, – милостиво разрешила представительница закона, в душе чрезвычайно смущенная причиненным иностранной гражданке ущербом, и направилась к двери, а, открыв ее настежь, добавила на чистейшем французском языке. – Va-t-va, putain! Tuascompris? Foux-moilapaix!

Мирей пулей вылетела на лестничную площадку и, не став дожидаться лифта, зашуршала полами безнадежно испорченного плаща по ступеням лестницы, но, беспрепятственно выйдя из подъезда, плюнула на крыльцо и сказала:

– Vadime esta moi!

«Господи, ну, и денек! – Подумала Цыпелма Тимофеевна, доставая из кармана заветный шкалик. – Надо все же Вадима предупредить, чтобы пока дома не появлялся…, и так только чудом разминулись. Зато тряхнула стариной! Пустячок, а приятно! Плащ только жалко, красивый такой, да уж больно кожа тонкая оказалась, так и поехал под рукой, я не ожидала, что так получится…».

Допив прямо из горлышка остатки коньяка, она засмеялась и сказала вслух:

– Прямо как в том анекдоте про бандаршу: «Так надоела канцелярщина! Ужасно хочется живого дела!».

Тем временем, Кира металась по Москве из одного туристического бюро в другое в надежде купить горящую путевку с оформлением загранпаспорта.

В одном месте ей, наконец, повезло.

– Две недели, – заговорщиским шепотом сказала девушка, напоминавшая боевой раскраской индейца, откопавшего свой томагавк ради правой битвы. – Быстрее вам все равно никто не сделает, вы же иногородняя. Мы и так подвергаем себя неприятностям, а вдруг проверяющие докопаются…

– Сколько? – Одними губами спросила Кира, обреченно вздохнув.

Девушка черкнула на бумажке цифры и показала ей через стол, не давая в руки.

– Согласна, но сейчас задаток, а остальное по факту.

Она достала из сумки заветный конверт, в котором уже несколько месяцев хранила двести долларов, выданных ей Володей еще в Новосибирске за срочную работу, и решительно положила перед свой спасительницей. Та молниеносно, отточенным жестом смела их внутрь выдвинутого ящика стола, трусливо посмотрев на своих коллег.

– Итак, – деловито произнесла скво, убирая с глаз ярко-красную челку, – вот, бланки, заполняйте анкету.

«Надо где-то искать остальную сумму, – озабоченно думала Кира, выйдя из турбюро. – Ничего, за две недели что-нибудь придумаю. Пороюсь в Интернете, может, там работу предлагают…, сиделкой наймусь, в конце концов, к тяжелобольному, все же у меня медицинское образование. Конечно, срок большой, хотелось бы прямо сегодня-завтра полететь, но Лена мне сказала, что у него открытый перелом, а это – не меньше месяца. Потом заберу его домой, обеспечу уход по классу люкс, а тогда уже не отвертится, можем прямо в нашем консульстве расписаться, бывают же исключительные обстоятельства…, мне рассказывали. А что? вдруг нам хочется пожениться именно в Египте! Кому какое дело! С какой стати им отказываться? За деньги любые причуды можно реализовать, клиент всегда прав…».

Успокоенная, она вернулась домой в отличном расположении духа, и застала мать спящей на диване среди вещей и документов.

«Бедная моя, – с умилением подумала Кира, – достается тебе от меня, и как только терпения хватает? Это все из-за моей неустроенности…, ничего, скоро все образуется. Будем жить втроем, уж не знаю, как с женой, а с тещей Леону невероятно повезло. Она же пылинки будет с него сдувать, и никому в обиду не даст, даже мне, уверена, что во всех наших разборках, она всегда будет принимать его сторону. Ну и пусть, лишь бы мы были все вместе…».

Цыпелма Тимофеевна открыла подслеповатые, но все еще прекрасные глаза, и ласково улыбнулась дочери.

– Устала, Кирушка? Ужинать будешь?

– Спасибо, мама, я что-нибудь перекушу, ты не волнуйся, отдыхай. Там полно еды в холодильнике, омлет себе сделаю. Пришлось, конечно, побегать немного, зато путевку заказала с паспортом вместе, дорого только…, надо деньги искать…, а где – ума не приложу! У Томки столько нет…, Володя в Китае, как всегда не кстати. Леон, разумеется, потом все возместит, но мне-то сейчас нужно. Ладно, за две недели что-нибудь придумаю…, – повторила она свое обещание.

– Снеси в заклад мои сережки и колечко, – с готовностью предложила Цыпелма Тимофеевна. – Сколько ни дадут, а все деньги! Может, Бог даст, выкупим потом…, а не вернем – не велика беда!

– Господи, – воскликнула Кира, и глаза ее увлажнились, – какая же ты у меня добрая! Последним готова поделиться, мне такой не стать уже, наверное…, злая я…, коварная…, мстительная.

– Зачем так говоришь? – Возразила мать, – ты хорошая дочь, заботливая, внимательная, женским счастьем только Господь обделил, но ничего, я вымолю…, а цацки эти – тьфу, на что они мне теперь, я и из дома-то редко выхожу. Это в молодости я любила наряжаться, теперь – что ни надень, все одно – старуха…

Цыпелма Тимофеевна послюнявила палец и не без усилия сняла с него кольцо с крохотным натуральным рубинчиком, подаренное еще Кириным отцом в знак признательности за дочку, которое она с тех пор ни разу не снимала. Потом вынула из ушей серьги и протянула ей все свое богатство на сухой мозолистой ладони.

– Ах, мама, мамочка, как же я тебя люблю!